Письма

 

Кличка, это штука особенная. Хорошая кличка высвечивает какие–то потайные грани натуры… дополняет. Наверно предостерегает иногда. 

Его называли Мышь. Конечно. может быть из–за имени Михаил. Или небольшого роста. Или манеры двигаться, немного суетливо, может быть даже подобострастно. Но в закадровой составляющей, а эта часть произношения любой клички даже более важна чем акустическая, всегда слышалось «Мышонок». Это иногда прорывалось у окружающих его, и как подтверждение этой мысли, никто не замечал вербальный огрех. (Я знал компанию, где все называли друг друга «толстый». Со временем закадровая составляющая стала настолько индивидуальной, что откликался именно тот «толстый» которого звали…)

 

Лет ему было около двадцати, и служил он в охране следственного изолятора. Существует негласная практика набора в такие службы, детдомовских детишек. Они из–за отсутствия родственников гораздо восприимчивее, опять же если что, то отцам–командирам отвечать не перед кем…

Стараются выбирать позлее, но бывает и промахиваются. В нашем случае купились видимо на довольно широкие плечи, ну и сильное желание понравиться начальству. Впрочем, до начала событий, описанных ниже, служба Мышонку давалась легко, и все были им довольны.

В тот день он заступил в наряд, и уже через полчаса спокойно расхаживал по коридору с камерами – одиночками. Еще перед разводом, в курилке, он наполовину пропустил мимо ушей рассказ сержанта о какой то крутой девице, то ли грохнувшей, то ли ранившей сынишку местного авторитета. Истории такие происходили постоянно, так что он научился не обращать на них внимания. Из любопытства он заглянул в камеру, которая до этого дня пустовала. Там на нарах в позе эмбриона лежала девушка. Мышонок отметил про себя что видимо фигура ничё так, ну насколько можно судить отсюда. Потом походил еще по коридору. Опять заглянул. Девушка не сдвинулась ни на миллиметр. Он знал все стадии отчаяния, которые проходили те, кто попадал сюда в первый раз. Видел и слезы, и истерики… Но тут было что-то другое, совсем последнее. Как будто бы она сдалась, и слова у нее кончились… Потому что слова, это хоть какая-то ниточка, стало быть надежда. А её видимо не было. От неё веяло настоящей безысходностью.

Мышонок позвал её тихонько, через окошко. Потом чуть погромче. Открыл камеру и вошел. Подошел к ней, и вдруг понял, что не знает, что делать… он стоял, стоял… затем сел на пол, и прислонил автомат к стене. Следующие десять минут Мышонок смотрел в стену напротив, потому что боялся смотреть на нее, что бы она не подумала о нем что-нибудь плохое. Он только слушал её дыхание, и невольно к нему подстраивался… потом напряжение почему-то исчезло, и ему стало легко. И вдруг Мышонок заговорил. Тут надо бы объяснить, что с этим у него всегда были проблемы. Его никто и никогда не слушал. Была в его жизни такая странность. Стоило ему начать что-либо рассказывать, даже самые расположенные к нему люди, прерывали его, или просто уходили как будто забыв о его существовании. Сам себе он объяснял это тем, что видимо он не умеет вести беседу, или истории и анекдоты его скучны, и не интересны. 

 

У сержанта была кличка Акита. Был он сильным, хитрым и веселым. А каким еще мог бы быть сержант на такой службе? И взводом удачно рулить, и с зеками аккуратно заруливать. В общем разбирался, когда гаркнуть, а когда в морду дать, или долго и неспеша беседу вести.

Конечно, были у него свои фишки. Собирать и анализировать инфу он считал делом первостепенной важности. Что не раз спасло его от явных и не очень кризисов. 

Основной охраняемый блок был одноэтажным длинным зданием. И если, к примеру, лечь позагорать на крышу недалеко от края, то можно услышать, о чем говорят в ближайшей камере.

К Мышонку сержант относился неплохо. Он в общем любил добрых людей, но ради дела относился к ним с подозрением. Как-то раз, испытывая его доброту на прочность, одолжил у него четыре раза подряд. Суммы были небольшие, но для Мышонка ощутимые. Мышонок радостно расстался с деньгами, и не напоминал о долге совсем. Акита подождал месяцок, да и вернул с бутылкой пива. Но понимал, что доброта и бескорыстие – это, конечно хорошо, но в их деле может рвануть так, что мало не покажется. Поэтому, когда Мышонок заговорил, диктофон сержанта автоматом включился на запись. 

 

Вначале это были почти бессвязные телеги о том, что любишь в детстве, тем более что рассказывать он взялся впервые. Почти взахлёб и о старушке–кастелянше угостившей его первый раз маленькой шоколадкой, и о нападении шмеля (какого черта ему понадобился тощий детдомовец) от которого он в полном ужасе драл когти километра два,… потом неожиданно замолчал, как–то собрался, и начал говорить  совсем по другому. Даже звук голоса стал другим, вместо щенячьего дисканта, спокойный тенор.

…Он назвал этого тощего блохастика, Петрович. Что конечно было немыслимым авансом, потому что это серенькое, от голода почти прозрачное существо на такую массивную кличку конечно же не тянуло. С улыбкой описывал все ухищрения, на которые ему пришлось пойти что бы вырастить котенка на чердаке. И что бы никто не знал, потому что люди разные. Однако Петрович, как и все уличные, обладал дивным здоровьем и жизнестойкостью. Он вырос в очень красивого кота. спокойного и с удивительно ясными, и умными глазами. Такие бывают только у котов, которых и любят, и уважают. Он унаследовал от своего воспитателя прямой и доброжелательный взгляд. 

Мышонок рассказал, как Петрович первый раз появился в общем дворе обойдя все его просьбы, запреты и замки… Он же кот, говорил он, и смеялся. А во дворе любил тусоваться пёс Тузик. Тут с кличкой тоже маху дали. В Тузике было килограмм 60 живого веса, и породы он был алабай.  И вот Тузик, тусил во дворе снисходительно оглядывая пространство, которое всегда считал абсолютно своим, вдруг увидел кота. На секунду замер, видимо обретая утерянное сцепление с реальностью, и рванул со всей дури с проскальзыванием лап от скорости старта. Все в ужасе замерли, нисколько не сомневаясь, что через мгновение неизвестный кот погибнет лютой смертью. Но Петрович спокойно сел и благосклонно уставился на летящего к нему Тузика. Было что-то абсолютно фантастическое в этой ситуации. Контраст между сорванной башней Тузика и лучезарным взглядом Петровича был завораживающим. Не менее странно все это закончилось. Тузик в полуметре от цели затормозил, встал на задние лапы и гавкнул так, что обернулись, кажется, даже голуби, которым как известно ваапще все пофигу. Кот продолжал ласково смотреть на мир, который ему нравился. Тузик еще разок рыпнулся, но сердце уже сообщило ему, что он пал. Потому что на него никогда и никто не смотрел просто ласково. Не за то, что он зимней ночью один отбил атаку оголодавших волков, и не за то, что он большой и лучше с ним быть в хороших отношениях. Люди вроде хорошо к нему относились, кормили, иногда гладили. Но всегда уходили по своим делам, и Тузик понимал, что до его большого сердца никому дела нет. Но он был гордый сын степей, и никогда не клянчил ласки и даже просто внимания… А этот кот продолжал смотреть на него газельим взором. И Тузик стал его другом, весь и сразу, без малейших признаков торговли типа “Ты мне, я тебе“. Многим людям стоило бы этому у него научиться… Так говорил Мышонок.

 

Мышонок стал ходить в наряд каждый день, даже в свои выходные. Сержант был не против. Он по-прежнему аккуратно записывал все, что Мышонок рассказывал девушке. 

 

И вот как–то, Акита наслаждался сразу тремя вещами. Самоволкой, гражданской одеждой (джинсы и майка с надписью «Секс инструктор») и холодным пивом. Кайф был выше крыши, и сержант ласково оглядывал окружающее пространство в поиске какой-нибудь смазливой барышни, так сказать, для завершения вкусовых ощущений. 

Тут к нему подсел какой–то хмырь. Выглядел хмырь неприятно. Худой, с маленькими колючими глазами. По опыту сержант знал, что такие хлопцы бывают очень быстрыми и сильными. И сразу заговорил:

– Слышь Акита, есть разговор. 

– А сам кто? 

– зови Саньком, не ошибёшься. 

– ясно. Чего тебе?

– есть дельце. Очень деликатное… Сидит у вас девка одна. Она сына одного хорошего человека тяжело ранила. А человек тот хочет наказать её. 

– так вроде сынишка её изнасиловать хотел и случайно нарвался.

– может и так, а только папашке ты это не объяснишь. Да и мне вникать без надобности. 

– ну и ладно.

– смотри (Санёк кладёт на стол пухлый конверт). Никто от тебя никаких нарушений устава не ждет. Небольшой помощи только. И за это хорошо тебя отблагодарят (приоткрывает конверт, там валюта).

– я слушаю…

– (Санёк приободрившись) На следующей неделе, вы начнете её возить в суд для дачи показаний…

 

Акита сидел на три четверти отвернувшись от Мышонка.

– для неё выхода нет… врубаешься?

– если оправдают, она на воле одного квартала не пройдёт… а если сядет, там точно на перо … сразу! 

– и у нас с тобой вариантов не куча. 

Акита глянул на Мышонка. Тот стоял, неестественно наклонившись вперёд и лицо его ничего не выражало. Обычно он всегда и всем улыбался… а теперь пустое лицо его показалось сержанту незнакомым. 

– бери деньги мудила (сержант швырнул на стол пухлый конверт). десятка зелени за то, чтобы ты остановил тачку и отошёл отлить… или мало?

Мышонок опустил глаза на стол. Казалось, что они сфокусированы на чём–то более далёком. Потом медленно взял деньги. 

– так что, сделаешь?

– да…

Акита с нескрываемым сомнением глянул на солдата. 

– смотри не лоханись, а то нас порвут на портянки…

Мышонок вдруг улыбнулся 

– не ссы сержант. 

Повернулся и вышел. 

 

А он рассказывал ей смешные, тёплые истории из жизни маленького детдома. Он знал, что она его слушает, и даже ждет, когда он опять начнет говорить, говорить…  Однажды, во время рассказа Мышонок заметил, что она легла поудобнее, и это наполнило его счастьем до одури. Он запнулся, затем неимоверным усилием подавил спазм, но слез остановить не мог. 

Как раз в это время Акита обнаружил, что Мышонок тщательно подбирает истории. Только смешные, добрые для неё. Где много солнца, речек, пчел… самое лучшее для неё…  

А остальные истории, уже совсем другие, рассказывает забившись в дальний угол двора за бочку с дождевой водой. Про недолгую дружбу Тузика и Петровича. Однажды среди зимы волки опять пришли. Но в этот раз их было слишком много. Тузик бросился защищать свой мир, а Петрович бросился защищать друга. Утром посреди кучи убитых волков их нашли егеря…

Про дружбу–вражду с одноклассником Макаром. Очень сильным парнем. Они шесть дней в неделю ходили в обнимку, а на седьмой Макара пробивало на измену. Да так, что приходилось и убегать, и угрожать пожарным топором, и отсиживаться в подвале. В конце концов Макара увезли в дурку, но Мышонок так и не научился доверять людям. 

 

Сержант думал о предназначении и судьбе. Что у патрона предназначение, это выстрел. Но патрон может потеряться в траве, остаться навсегда на складе невостребованным, или какой-нибудь кустарь может сделать из него нелепый армейский сувенир… но когда механизм досылает его в ствол, его предназначение становится судьбой. 

Он думал о том, что весь характер человека может открыться только перед лицом этой великой открывалки, смерти. Черт бы ее побрал думал он, стоя над телом Мышонка через две недели после немыслимого побега. Прошло две недели после того, как Михаил Валеев вырубил охрану автозака и выкрал подследственную Анну Шевченко. 

Акита думал о том, что в момент, когда у маленького домишки в глухой деревеньке остановился огромный внедорожник набитый бандюками и оружием, истинное предназначение Мышонка стало его судьбой. И он кинулся в бой чтобы защищать её. 

Выживший бандит говорил, что Мышонок орал как сумасшедший, и гонял их как курей по двору. Кажется, даже пел. Они ваапще сначала думали, что их несколько. 

Но самым невероятным было то, что её не нашли… ни полиция, ни бандюки.

Аките даже пришла в голову мысль что Мышонок дал себя убить, чтобы не выдать, где она…

Кто знает…

 

Много лет спустя, майор (который успел забыть, что когда–то его называли Акита), издал книжку своих воспоминаний. В ней было несколько удивительно мелодичных историй, рассказанных одним часовым, одной подследственной. Он сознался что записал эти нелепые сказки сидя у окна их камеры. Конечно, половину этих историй Мышонок сочинил… сочинил чтобы вывести её из пучин отчаяния… шаг за шагом, медленно и терпеливо. 

И вот однажды раздался звонок из Австралии. Голос с акцентом попросил переслать, если, конечно, есть такая возможность, все файлы с …. (сам Акита со временем стал называть их письмами) этими письмами на такой–то адрес. 

Акита сразу согласился, помолчал и спросил: – «Аня, а нахуя вам акцент?»

 

8.05.2019.                

vodahovski@gmail.com  

+7(917)5898063