В древние времена, в прежние века, когда наш мир был моложе и когда многие и многие безымянные боги, живущие средь трав и деревьев, в каменных пещерах и топких низинах, в реках и озёрах, зычно шептали на ухо свои дивные тайные песни, чудившиеся люду простому, не посвящённому в секреты старины и божественного, не более чем шелестом листвы, перешёптыванием ветра, яростной молнией или милосердным дождём, тогда и родилась девица, именем Сновида Авья, тöдicёва дщерь.
Коса её была темнее вранового крыла, лик — бледен и остр по-орлиному-соколиному, точно у её отца, а взгляд — чище неба, да только не решался перехватить его, страшась: вытянет душу да будет такова. Прекрасной бы окликнули её молодцы, но убоялись ненароком навести на себя гнев тöдicя, а потому подходить не смели. Не было у него иного дитя — и потому только Сновида его уродилась с ценнейшим даром, какой позволял толковать звёздные сны и треск хрупкого снега под ногой, болотные огни и резьбу костей, а значит — сменить отца своего, едва только погибнет он, и повести за богами и предками в уважении — по пути единственно верному.
Тöдicёва семья всегда жила на отшибе, близ опушки тёмных вековечных лесов, подобно кузнецам. Но если кудесник-кузнец мог ненароком сжечь колдовским пламенем и поразить, потравить злобным порождением болот иль земли, то тöдiсь, почитаемый безмерно, имел обыкновение оставаться в одиночестве и тишине, где указания богов звучат отчётливо и ясно, точно человечий разговор, и где толковать их волю и подсказки он был могущ. Впрочем, никто бы и не обвинил его в гордыне: исправно появлялся он тогда, когда нуждались в нём более всего, и подсказывал негромко вождю, куда всей общине стоит держать путь, дабы не навлечь на себя великого зла.
Вскорости стала появляться с ним и Сновида с костями-камнями, увенчанными многими узорами, по каким вглядывалась в будущее, но держалась она отстранённо и молчаливо, предпочитая читать грядущее и минувшее. Часто видели её глубокой ночью, уходящей в поля под звёзды, приоткрывающие другие миры и новые видения. Никто не смел за ней следовать — даже старый тöдiсь доверился настолько повзрослевшей Сновиде, что отпускал её одну за околицу и дозволял принимать опасливо глядящих девиц, жаждущих разузнать о будущем своём.
Арьявская пора угасала, тускнели его красно-жёлтые краски, блекли опавшие листья, впитывали в своё нутро ледяные дожди, не шелестели боле под каждым шагом — наступало подзимье, и время давало новую смерть. Ночи в это время года стояли льдистые, дышащие морозным холодком, какой вырывает клубящийся пар изо рта, но ни одно облако не застилало небосклон, чёрной пеленой окутывающий дремлющий мир. Звёзды ленно и далёко сверкали над головой, словно драгоценные камни, встречающиеся порой богатыми россыпями по берегам стозвонных горных речушек, едва удостаивая копошащихся внизу, в мире живых, смертных надменными взглядами, а после вновь точно бы отворачивались от них и теряя всякий интерес. Однако с готовностью они учили разумению всякого, кто мог разгадать их причудливый ход по высоким небесам и услышать плетение их строгого блеска, и потому взирали сверху вниз на Сновиду они с тайным любопытством, как будто вопрошая, чем же удивит их тöдicёва дщерь, смело глядящая с промёрзшей земли, средь пожухлой луговой травы, чем же таким приманит к себе, вынуждая следить и следить, а после — подбрасывать подсказки.
Сновида терпеливо дожидалась ответов, умея задать верный вопрос, и проводила ночи в лугах, ещё под летними месяцами пестревшими чудным разнотравьем, где отыскать можно и смерть, и исцеленье, и забвенье. Толковала она покамест долго и не столь играючи легко, как получалось то у отца, однако это — следствие недостатка опыта и слишком юный слух, не столь привычный к перезвону звёзд и пению богов. К сожалению, басниться так ловко с людьми она не научена, а потому её не окружали друзья-люди: строг отец был к общению с ними и всяко запрещал, а Сновида его слушалась.
Как бы то ни было, Сновида старалась постигать мир вокруг и почитать всяко. Однако старательности не всегда достаточно, когда приходит беда. Иногда нужно ведать жертвенность и самоотверженность; иногда знать надо, что есть твоя собственная жизнь и что есть чужая; иногда надо стать шурыд морт.
Одним утром тöдicь захворал и не сумел подняться с постели: его сразил жуткий жар; Сновида приготовила ему душистых отваров, добавила пахучий настой ивовой коры, срезанной ранним летом и высушенной под солнечными лучами, выжала аканьлис и наказала выпить. Не хотела Сновида сооружать кроду для него, не хотела надевать медное кольцо на левую руку его, а потому решила во что бы то ни стало спасти его. Отец попытался перечить хрипло, болезно, да только Сновида Авья сурово сказала:
— Тэ кольччы, ай, а ме муна!
Не стал отец с аснырной дщерью спорить — только поглядел сурово-устало, анявнул да закрыл блестящие хворью глаза, покрытый мучительной испариной да овеянный болезным духом. Не помогали ива и аканьлис, не помогал тусяпу-тшынöдöм: кажется, лишь хуже сделалось отцу, и взгрустнула Сновида, растерянная и напуганная. Взывала она духам-природам уже третий день да третью ночь, но никак поганая хворь не уходила, не иначе как насланная врагом.
Но на четвёртый день отец вдруг открыл очи да говоривал на своим голосом, будто вселилась в него икотка, да наказал найти тайный резун-волос, алый цветком единственный раз в году. Попыталась было Сновида выведать, где искать резун-волос, но не сумела: вновь отец забылся беспокойным сном, а когда вновь сумел поглядеть на дочь, то не помнил уж ничего. Сновида выдохнула стойко, крепясь сердцем и духом, да наказала соседям заботиться об отце, словно не был он их тöдicём, но человеком столь же обыкновенным и нуждающимся, как прочие. Акнитнули они, да кто ж стал бы спорить супротив Сновиды Авьи, могущественной тöдicёва дщери?
Не взяв с собой ничего, окромя подношений хозяевам лесов, полей, полян, лугов, ручьёв, рек, озёр да болот, ушла Сновида той же ночью за дремучие леса — искать пропасть таинственную, о какой шептал отец, да рассказать дельно не сумел. Но не ругала дочь отца — оставалась терпелива и внимательна к миру своих дедов-бабок, где испокон веков человек не жил, но был гостем, и где должно было оставаться уважительным, внимательным и боязливым, ибо коли будет угодно, то подлинные хозяева отнимут жизнь, отправив в улыс му, не слушая роптаний и не внемля мольбам. Шла она дни и ночи, становившиеся то короче, то длиннее; противилась она смерти, никак не желая погибать без резун-травы бесславно и не спася отца, какому жизнью была обязанной. Трижды её путал леший, трижды силилась тяпнуть да утащить на дно речное шишуга, трижды гнался за ней омöль, да всяк раз отставал, отогнанный благосклонной, белокрылой юсью, дочерью царя лесного, какая взяла в награду серебряный амулет, и, обратившись навсегда в юсь, улетела, шелестя крылами, в желанную свободу, оставив водяного отныне и вовек одиноким.
Сновида следовала за юсью, плыла за чери, поспевала за утками, вслушивалась в песни ветров и не слушала злостных шугвеев — лишь так можно идти по верному пути, к самой резун-траве, один день в годичном круговороте жизни наливающегося алым цветом, а оттого — могущим отгонять всяку хворь. Не раз падала она на пути своём, не раз чуть не топла в болотах, не раз гнались за ней недруги, не раз помогали добрые духи, явившиеся в звериных ипостасях, не раз защищал от нападок медведь, не раз выводил из чащей жутких и злачных лось; и дошла, наконец, Сновида Авья до поляны, круглой, точно изысканное девичье зеркальце, где под Месяцем входил в полный цвет алый цветок. Подошла Сновида к нему — да остановилась вдруг, вспомнив наказанье отца дать клятву. Слёзы бы она пролила тотчас, но не сумела: не осталось уж скорби по самой себе.
Из резун-травы сделала Сновида веретено, заострила так, чтобы шёл человек кровью, стоило лишь коснуться его, едва-едва надавить пальцем, и осталась довольна. Тогда лишь пошла она в дом, лишённый давно шуда, к отцу, прихватив с собой деревенского сироту, и трижды колола отца в грудь, и трижды сирота вопрошал:
— Мый сутшйöдлан?
И трижды Сновида отвечала:
— Висьöм сутшйöдла, омöль сутшйöдла, бура да шаня сутшйöдла, важсьыс бурджыка, шаньджыка!
Кричал тогда отец не своим голосом, дрожала тогда вся деревня, да замерла вдруг, стоило тому закрыть глаза и будто сделаться мёртвым. Сновида Авья напугалась велико и стала отца будить, но не просыпался он; тогда, точно повинуясь голосу извне, оставила она его тихонько и прикрыла за собой деревянные двери сеней. Вновь она вспомнила наказание, вновь она вспомнила, что обязана сделать, чтобы закончить колдовское лечение; и страшно стало ей, и заболело сердце в груди, но Сновида сумела перебороть себя.
Когда взошла бесстрастная Луна, когда усыпала мир своим блеском-серебром, когда воссияла высоко-высоко над головами спящих, тогда Сновида покинула дом отчий снова, чтобы больше не вернуться в него никогда. В нарядном платье, с тяжёлыми украшениями из металла ыргöн, она шла к болотам, где и должна решиться её судьба, где должен окончиться ей путь.
Остановившись у опушки, она прошептала колдовские слова, поклявшись отдать жизнь свою туз тöдысю, статься ему женою, да ушла в чащи тёмные.
Наутро очнулся сновидин отец и горько заплакал по своей дочери. Никогда больше он не брал жены, никогда не заводил сыновей-дочерей, но воспитал из сироты того своего преемника. И всякий раз, уходя с ним в леса, тихо звал Сновиду именем, но никогда не откликалась она.
Автор публикации
