Паноптикум

Если долго работать на одном месте, то многое вокруг становится привычным и даже родным. Иногда, не замечая ничего необычного, мы сливаемся с неодушевлёнными предметами в единое целое, становясь частью окружающего мира.

Алекс был изгоем в школе и не смог закончить колледж. Он не нашёл своего места в жизни, постоянно ощущая, что все смотрят только на него, обсуждают его и смеются за его спиной. Таблетки, которые он принимал в огромных количествах, помогали ему на некоторое время почувствовать себя сильным и уверенным в себе. Однако, когда он смотрел в зеркало, его внутренняя сущность выдавливала эти сильнодействующие препараты, возвращая на землю и уничтожая последнее ощущение гармонии.

Алекс старался не говорить много, не требовать, не плакать, не жалеть себя и не навязываться другим. Он считал, что раз пришёл в этот мир, то это было нужно. Но чем старше он становился, тем меньше верил в своё предназначение. Маленький, сутулый и невзрачный, он больше походил на привидение. Глубоко посаженные чёрные глаза и взъерошенные чёрные волосы только усиливали это ощущение.

Алекс родился со сколиозом и пороком сердца. Операцию на позвоночнике можно было бы сделать, но порок сердца не давал такой возможности. Операцию на сердце тоже можно было бы провести, но врачи решили подождать, пока сердце полностью не сформируется, и тогда будет видно, как поступить.

«Я одна большая проблема», — говорил Алекс своей маме. Мама вздыхала, чувствуя себя виноватой. Она родила Алекса без мужа и встречалась с чужим, женатым мужчиной.

В школе Алекс почти сразу привык к оскорблениям, но учиться по-прежнему не мог. Физические нагрузки были ему запрещены, и он с трудом передвигался по школе, стараясь больше сидеть в углу с безучастным видом. Однако хулиганы всегда замечали его и унижали, делали это грубо и хладнокровно.

Когда Алекс сказал, что больше не пойдёт в школу, мама восприняла это с грустью, но с пониманием. Она сама пережила много трудностей в жизни и хорошо понимала сына.

Алекс пытался найти занятие по душе, но это заняло у него долгих два года. За это время он пробовал себя на разных работах, но все они были связаны с людьми. А люди — это косые взгляды, грубые фразы и небрежные движения. Даже если работа была несложной, человеческий фактор не давал расслабиться. Почти отчаявшись, Алекс уже начал подумывать о своей ненужности, и мысли стали всё больше уводить его от реальности.

И вот однажды маме Алекса сообщили о вакантной должности смотрителя музея. Алекс обрадовался, ведь там не будет людей. Работа только ночью, а утром можно было отдыхать в небольшой комнатке в пристройке, в задней части музея. Алекс был счастлив, ведь это давало ему возможность съехать от мамы и почувствовать себя наконец взрослым.

Однако ликование было недолгим. В первый же день заведующий музеем ознакомил Алекса с экспонатами, правилами и обязанностями. Правила были несложными, обязанности — пустяковыми, но вот экспонаты оказались весьма специфическими.

В первом зале располагались медицинские экспонаты: в разных банках в растворах находились части тел, органы и внутренности. Едва родившиеся дети с аномалиями. Прямо при входе стояла девушка, наполовину обнажённая до мышц и костей. Ухмылка её совершенно белых зубов надолго врезалась в память мнительному Алексу. В первый раз он не смог полностью окинуть взглядом эту девушку, пусть и не живую. Полки с сиамскими близнецами занимали всю стену, от их количества мелькало в глазах. Дальше располагались дети, рожденные без мозга, или с костями черепа, или с внутренностями наружу.

Жуть, одним словом.

Второй зал был больше первого. Здесь находились старые орудия войн: сабли, мечи, кольчуги. Даже защита для лошадей была представлена. Алекс восторженно рассматривал эти экспонаты, они ему очень понравились.

Третий зал был полностью заставлен утварью: старые сосуды, чашки и пиалы очень интересной формы. Некоторые из них имели ассиметрию, что, по утверждению заведующего, ещё больше увеличивало их ценность.

Заведующий музеем рассказал Алексу, что в музей уже несколько раз пытались проникнуть, но все попытки были неудачными. Поэтому появилась должность смотрителя, и это, по словам заведующего, повлияло как-то на грабителей. Они больше не проявляли интереса к музею, возможно, их отпугивала видимость человека с фонарём.

Заведующий надеялся, что эта информация успокоит Алекса, но молодой человек не мог избавиться от беспокойства. Он старался держаться достойно и не поддаваться панике. И у него это получалось. Возможно, он немного повзрослел.

Первая ночь была ужасной. Фонарь не помогал Алексу, а скорее всё вокруг казалось враждебным для восемнадцатилетнего юноши. В первую комнату он заходил, закрыв один глаз. С рождения один глаз у Алекса видел плохо, а другой почти стопроцентно. Сейчас это было ему на руку: закрывая хорошо видящий глаз, он просто не замечал страшные экспонаты в банках, они расплывались.

Алекс честно освещал фонариком залы и переходил в следующую. Но даже там тени от старых, когда-то значимых вещей наводили на него панический ужас. То, что он видел, не могло присниться даже в самых страшных снах: тени скакали по стене, принимая причудливые формы. Даже когда Алекс уводил свет фонаря в сторону, они продолжали бесноваться, словно бешеные обезьяны. Он не мог понять, были ли это лишь плод его воображения или что-то настоящее.

Через месяц Алекс привык ко всему, и даже первая комната перестала его пугать. А два дня назад он осмелился сказать «привет» девушке, которая служила медицинским экспонатом при входе. Она, конечно, промолчала, но Алекс уже привык к неприязни по отношению к себе. Поэтому не произошло никакой трагедии.

Ещё через месяц Алекс узнал, что смотрители обычно не задерживаются здесь дольше месяца. Он был первым, кто работал уже второй месяц каждую ночь. Ему даже предложили три дня выходных, но Алекс гордо отказался, ссылаясь на то, что уже не мыслит себя без работы.

Своим отказом он заслужил уважение заведующего музеем. Заведующему Алекс очень понравился, а его жена, тетушка Стелла, постоянно передавала ему сдобные пирожки и тушёные овощи в горшочке. От такого внимания Алекс чувствовал себя очень нужным и даже важным.

Спустя пять месяцев Алекс чувствовал себя на работе как рыба в воде. Он здоровался с девушкой, как настоящий мачо, и делал реверанс. Остальным экспонатам в баночках он учтиво махал рукой и беседовал с каждым из них. А что ещё было делать? Ночь длинная, и если занять себя чем-то, то она пролетит гораздо быстрее.

— Ты, я смотрю, не очень удачлив, поэтому и не выжил. Да и я не лучше, но, как видишь, живу. А ведь мог бы, как и ты, плавать в банке. Но нет, я здесь, топчу землю. И даже не знаю, как правильно. Так или иначе? Что ты говоришь? Лучше быть живым? Не знаю. Если бы ты сказал мне это год назад, я бы не согласился. А сейчас даже не знаю, что ответить. Похоже, всё зависит от обстоятельств, они порой сильнее нас. Вот сейчас я чувствую свою нужность и хочу, чтобы так было всегда. Но эти обстоятельства, они сами решают всё, — вздыхал Алекс и шёл к следующему экспонату, где тоже вёл философские беседы.

Если раньше Алексу не хватало общения, то теперь его было слишком много. От постоянного диалога у умного Алекса открылась другая личность. Она была сильной, смелой и словоохотливой. Алекс просто упивался своим новым «я». Он считал, что этот человек просто красавчик — и по жизни, и по характеру. Но применить свои силы ему было некуда. Днём он спал, а ночью бродил по пустому музею с фонарём в руках.

Спустя год Алекс ходил по музею, отбивая каблуками что-то вроде чечётки, приплясывая и насвистывая, не забывая размахивать фонарём. Он полностью погрузился в роль супергероя по имени Акс и двигался между рядами, успевая подмигивать медицинским экспонатам. Каждому он дал имя, со всеми поговорил множество раз и убеждал их в своей правоте или в другом. Со всеми у него был незавершённый разговор.

«Вот ты, пучеглазка, скажи мне, кем бы ты работала в своей жизни? Смотрителем музея уже не получится, здесь работаю я. А в каком другом месте ты могла бы пригодиться в таком состоянии? Правильно, нигде. Поэтому ты здесь, а я там. Ну прости, прости, я шучу», — говорил Алекс и шёл дальше, жеманно улыбаясь и чувствуя себя на самой высокой планке, в миллиметре от совершенства.

Незаметно пролетели два года, наступил третий. Алекс из забитого и худенького паренька превратился в сильного и вполне упитанного молодого человека. Пирожки тёти Стеллы, жены заведующего музеем, оказались как нельзя кстати. У Алекса даже изменилось лицо: впалые щёки и глубоко посаженные глаза исчезли навсегда. Теперь ему нравилось собственное отражение: лицо стало круглым, а тёмные от природы глаза светились загадочным огоньком. Даже его вихрастый чуб выглядел довольно симпатично.

Мама, не видевшая его долгое время, была приятно удивлена такими изменениями. Чем больше Алекс взрослел, тем больше он напоминал своего биологического отца. Это не могло не радовать маму.

Однажды Алекс пришёл домой с большим букетом и конфетами в металлической коробке. Он помнил, что мама любила эти конфеты, и мечтал купить ей их великое множество. Но пока не позволяли средства. Деньги он торжественно положил на полочку, и у мамы невольно выкатилась слеза.

Алекс сделал вид, что не заметил этого. Он устроился в кресле, поел и долго беседовал с мамой. Мама отметила, что изменился не только его внешний вид, но и голос, и поведение. Алекс стал сильнее морально и эмоционально. Мама наконец-то стала гордиться сыном и теперь была очень довольна.

На все выходные Алекс не остался, ушёл в свою комнату, к которой уже привык. Он даже скучал по работе и по диалогам с временными друзьями, которые дали ему уверенность в себе.

После трёхдневного вынужденного мини-отпуска Алекс шёл на работу, как на праздник. По крайней мере, ему так казалось. Зайдя в первую залу, он отвесил воздушный поцелуй девушке и вдруг задумался о правой банке со второй полки с огромным младенцем. Младенец, как казалось Алексу, имел другое положение тела. Или нет? Алекс стоял и чесал макушку, вспоминая, как всё было всего несколько дней назад. Налево или направо была наклонена голова? Постояв так с минут десять и не придя к единому мнению, Алекс проследовал по своему обычному маршруту. Пару раз оглянулся, но это ничего не изменило. Ночь прошла не очень хорошо, и даже нахлынуло старое чувство неудовлетворённости и никчёмности. Алекс не стал больше мучить себя и пошёл спать. Но что-то чёрное и свербящее захватило его мысли.

На следующую ночь Алексу опять показалось, что вчера голова у банки была в другую сторону.

— Ты что, издеваешься надо мной? — спросил угрюмый Алекс.

Но экспонат молчал и не желал вести беседы, как раньше.

— Подумаешь, отлучился на пару-тройку дней, и вот пожалуйста, такое неуважение, — парировал Алекс, но настроение уже куда-то пропало.

Медленно шагая по мраморному полу, на котором ещё недавно он отплясывал, Алекс с неуверенностью и быстротой покинул первую залу.

Вторая зала тоже изменилась, но не так сильно. Однако что-то в ней стало чужим. Алекс не мог понять, что именно. Неужели за несколько дней всё так может измениться?

Но и в третьей он обнаружил несоответствия.

Старинная ваза, заключённая в стеклянный куб и склеенная из множества фрагментов, имела щербину с другой стороны. Алекс точно помнил это.

— Зачем ты так? Неужели и ты хочешь меня доконать? Что я тебе сделал? — с жалостью спросил он, обращаясь к вазе.

Ответом ему была тишина. Махнув рукой, Алекс вышел из зала.

Алекс осторожно, как будто опять пришёл впервые, ступал по незнакомым извилистым проходам старого музея. Сжимая кулёк с любимыми пирожками тётушки Стеллы, Алекс впервые за длительное время не мог расслабиться, и даже любимые пирожки были не в радость. Бросив кулёк за полку, Алекс решил сегодня не расстраиваться, а просто наблюдать. Ночь тянулась медленно, можно сказать, мучительно. В холле стояли большие, очень старинные часы. Алекс раньше не смотрел на время, а сегодняшней ночью сверял каждые десять минут. Не веря, что ещё нет и трёх ночи, с диким страхом в глазах показал часам кулак и погрозил. Часы были выше Алекса и стояли как отдельный мир, независимый и непосредственный. Но после того, как Алекс проявил неуважение, тоже стали зловеще сверкать стрелками. И недобро нависать над маленьким и тщедушным Алексом.

Алекс всё чувствовал, буквально всё, перед его взором опять и опять вставали замученные дети в банках. Они шептали, просили, умоляли, плакали.

— Что сегодня с вами? Что вы все от меня хотите? — умоляюще вопрошал Алекс.

Ответа толкового не было. А голоса к утру слились в единый рёв. Когда встало солнце и залы озарил солнечный свет, Алекс полностью вымотанный сидел в холле, рядом с большими деревянными часами, и тяжело дышал. Паника полностью захватила уставшее тело молодого человека. Рядом валялся непотушенный фонарь.

К восьми утра Алекс, собравшись с силами, решил последний раз обойти все залы. Обида на Алекса читалась в каждом углу, в каждой щели, с немым укором смотрели на него стеклянными глазами несчастные экспонаты. Пройдя вглубь первой комнаты, Алекс оглянулся, и сделал это зря, все, кто был в баночках, повернулись в его сторону и наблюдали. Ах вот почему Алексу стало казаться, что происходит ассиметрия тел. У Алекса пробежали мурашки до макушки. И остались там, шевеля его непослушные волосы.

Когда в восемь утра пришёл заведующий, Алекс быстро выскользнул, что-то невнятно буркнув. В своей комнатке сидел до полудня, перемалывая события, произошедшие прошлой ночью. На макушке у Алекса тикали часы. До заката оставалось совсем немного времени.

**Эпилог**

В шестую ночь после недолгого отпуска, на подходе своего дня рождения, Алекс покинул этот мир. Он не дожил до своего двадцать первого дня рождения всего несколько дней, и это был день, которого он так ждал. Он хотел стать взрослым, достигнуть совершеннолетия, но, увы, этого не произошло.

Утром заведующий пришёл открыть музей, как обычно. Первое, что он увидел, было тело смотрителя, распростёртое на полу. Широко раскинув руки и ноги, Алекс лежал на спине, не моргая глядя в безбрежное пространство. Рядом валялся разбитый фонарь. Его осунувшееся тело и впавшие щёки были заметны. Заведующий вспомнил, как Алекс пришёл сюда в первый раз — скромный, худенький, с копной непослушных волос. Сейчас он выглядел так же, как в тот первый день.

Музей снова заработал на следующий день, и спустя пару месяцев об Алексе стали забывать. Когда после генеральной уборки нашли несколько кульков с засохшими пирожками, тётушке Стелле об этом не сказали — не хотелось расстраивать добрую женщину.

Мама Алекса восприняла всё по-своему. С годами она стала мудрее и убедила себя, что на чужом несчастье счастья не построить. Она считала Алекса великомучеником, принявшим на себя всю боль ответственности. В её воспоминаниях Алекс был статным красавцем, добрым и милым. И таким он оставался до конца её жизни.

**Конец**