Путь на Орион.

Отцу Николаю, с благодарностью.

Он подошёл к моему столику, заполняя заведение гулкими «шагами каменного Командора». Батюшка был с меня ростом, под два метра, то есть, жил «во втором этаже», но весил явно больше. Глаза «с первой мудростью сорока лет» с «прицельным», точным прищуром профессионального стрелка. Шапка черных волос и борода поразили модной стрижкой и ухоженностью, странной для здешнего захолустья.

Отец Николай распространял вокруг себя ароматы Hugo Boss. Белоснежные твёрдые манжеты, свежий воротничок и стильное распятие на цепочке белого серебра – все детали намекали на некоторый артистичный снобизм батюшки, вполне для него естественный.

– Так что, о жизни хотел поговорить? – вместо «Привет!» уточнил отец Николай и строго оглядел меня, – меня Марго твоя попросила.

– Вроде того.

– Ты не волнуйся, – сказал батюшка, грузно присаживаясь за столик, – все, кто тебе нужен уже здесь, на Земле.

…На джипе отца Николая мы объездили все четыре питейные заведения городка, включая ресторан с запредельным названием «Нефть». С батюшкой почтительно здоровались, мне молча кивали, безошибочно определяя «чужого» и «понаехавшего».

На заднем сидении джипа отца Николая я обнаружил новенький расчехленный Winchester и туго набитый патронташ. Рядом в кобуре белой кожи покойно лежал черный армейский Glock 17 с рубчатой рукоятью. На этом фоне два широких охотничьих ножа в ножнах, отделанных серебром выглядели почти невинно.

– Зачем столько оружия?

– Волки, – ответил батюшка, – призраки, медведи. Ты еще мою серебряную дробь не видел. Надо быть готовым решительно ко всему! Дьявол никогда не спит, помни!

Мы пили прекрасный кофе и замечательный чай на воде изо льда. И отвратительный сок «с большой земли». Кофе, чай и сок закусывали чёрной икрой, которую нам «навалили» в фарфоровую супницу. К икорной супнице прилагались две огромные деревянные ложки с дикой росписью, на одной кокетливо поводила голым плечом Мэрилин Монро, на другой была изображена раздетая по пояс Софи Лорен.

– Это к нашему телевизионному фестивалю, – пояснила хорошенькая официантка, – местные художники-умельцы старались-расписывали!

Я вспомнил выставку местных мастеров-умельцев и одну из картин, подписанную так: «Портрет режиссера-писателя Шукшина В.А.»

По этому поводу Марго сказала:

– Ну, ошиблись. Ну, опечатка. А какая разница, «А» там или «М»? Кого это волнует? Главное, что это Шукшин. И что он опять сидит в своих Сростках… Лично мне «А» нравится больше, «А» + «М», «Андрей» плюс «Марго» равняется…

– …Умельцы – точно! – похвалил батюшка, сосредоточенно разглядывая выпуклые формой ложки, весомые достоинства Софи.

Пальцы отца Николая были унизаны кольцами и перстнями, и когда батюшка сжимал пальцы в кулак, кольца и перстни превращались в кастет…

Сидя в ресторане «Нефть» и слизывая икру с улыбчивых губ Мэрилин, содрогнувшись, я вспомнил другой ресторан – «Цемент».

…И все три часа батюшка наставлял меня:

– Любовь есть. И она неубиваемая. Помни. В твоем случае она – единственная, ну, так что же делать? Как все бабники ты – однолюб. И помни – она помнит о тебе.

Я кивал из зарослей своих дремучих сомнений.

– Ты не сомневайся, – убежденно продолжил отец Николай, – вы непременно воссоединитесь через миллиард лет, где-нибудь в районе звезд Ориона. В итоге всех, кто любил друг друга по-настоящему, Он воссоединит в вечности, и в этом есть смысл. Вечность не может быть вне смысла. Если только твоя Дарья не любила кого-нибудь больше тебя.

– Главное, недолго осталось ждать, миллиард лет.

– Для Вселенной – это миг, – батюшка серьезно кивнул, – потерпи немного, отдохнешь и ты.

– А до этого? – я подумал: «Какой батюшка! Цитирует фон Гёте в переводе Миши Лермонтова». Неприметно, но я уже был гораздо старше Лермонтова, и мог себе позволить: «Миша».

– А что «до этого»? Хотел сказать «ищи», но скажу другое – живи, – батюшка покосился на нашу официантку, – и старайся жить нормально. Нормальность жизни – это прямо похоже на национальную идею для большинства в России. И помни самое главное, прелюбодейство практичнее самоубийства. Самоубийство – вне нормы, а прелюбодейство, ну, это, знаешь, win-win, так-сяк, в смысле нормальности, ты понял?

– Я не прелюбодействую, я не женат.

– Молодец, – похвалил меня отец Николай, – в том смысле, что понял. И слова для прельщения женщин, что тебе та твоя девушка с акцентом сказал…

– Хельга.

– Хельга, да, – отец Николай задумчиво пощипал бороду, – сказочное имя… Запиши мне на бумажку её слова, не забудь, хорошо?

– Конечно, запишу.

– Это что, молитва? – отец Николай прицельно сощурил левый глаз. – Заклинание?

– Чуть переиначенная детская считалочка.

– Понятно, – батюшка сжал кулаки, – буду бороться с дьяволом в его прельщении…

До этого я кратко рассказал вдумчивому отцу Николаю про нашу с Хельгой «историю», где значились таинственные слова-ключики от всех желанных тобой женских сердец, душ-тел.

– С этой твоей Хельгой, знаешь, какая-то колдовская история…

– С девушками всегда так.

Мы сидели в интимных сумерках ресторана, звякали о бутылку кольца и перстни отца Николая, атмосфера была наполнена The girl from Ipanema, что чудесно пела Astrud Gilberto, «и помни, – она помнит о тебе». Помнит.

Мы чокнулись снова. Сок мгновенно сделался вкусным. Я удивился, с чего?

– А, вообще, у меня большие претензии к Создателю, – сказал батюшка, подливая в сок водку.

– Любопытно! – Удивившись сильнее, я не понял. – А конкретно?

– Да взять хотя бы сoitus interruptus, – задумчиво сказал отец Николай, – зачем Он это придумал? Я имею в виду не физиологию, а морально-нравственную сторону этого дела. Или вот ещё… Зачем люди слепнут? А стринги для женщин? Отчего тело так несовершенно? Чтобы что?

–  Bikini ещё, – напомнил я, вспомнив крохотный факультативный женский купальник, – а слепые видят, они видят во сне.

– Ну да, во сне. Где Бог, а где явь, кто знает? – Отец Николай зябко повел богатырскими плечами. – Знаешь, ощущение такое, что Он создал мир не только от скуки, а ещё и для того, чтобы кто-то не понял, нет, понять это невозможно, но, чтобы кто-то сделал посильное, то есть, оценил и восхитился блистательностью и масштабом Его замысла. Ты только вообрази себе, Вселенная была всегда, и она не имеет границ. Ни времени, ни пространства на самом деле нет. Создать вечное, наполненное смыслами, по плечу только Ему. И мы с тобой – мы с тобой лично! – должны восхититься и оценить Его замысел!

– Я ценю, – сознался я, – особенно bikini на хорошей девичьей фигуре. Или рассвет. Или графика Леонардо. Или музыка Led Zeppelin… Вынужден признать, в некоторых вещах я вижу почерк Бога, его style.

– Zeppelin я тоже люблю. И рассказы Владимира Набокова. Но я не только это имею ввиду, – батюшка вдруг оживился, – слушай, я же смогу на тебе сделать докторскую! Это же новое слово в теологии! Господь прогоняет человека через строй девушек, это же невозможное смешение ада и рая, плотское наслаждение компенсирует искромсанная душа, которая постоянно чувствует почти физическую боль, страдания! Ты же, брат ты мой, проживаешь в адском раю здесь, – он энергично, и, как мне показалось, в положительном смысле, постучал своим кастетом по столу, – я говорю, здесь, на Земле.

– Или в райском аду, – вяло предложил я свою версию.

– Над формулировкой подумаем, – пообещал батюшка, его глаза загорелись азартным огнем, – но это же была честная мена, ты же сам – сам! – променял свою неповторимую девушку на множество своих единственных любовей! Это же невозвратно, как смерть! Находка для подлинного мученика! Но, ты говоришь, атеист?

– Да, вдумчивый атеист-аналитик.

– Понятно, – сочувствуя, с пониманием сказал отец Николай. – Бывает, человек бабой рождается, это половина беды, но бывает, что он бабой становится. Кому как, с везением-то… Но всюду, знаешь, Божий промысел, ибо другого нет. У нас бабник был в роте, в армии вместе служили, – продолжил батюшка неожиданно, – ни одной тётки не пропускал и… наказал его Боженька. То есть он сам себя, Божьей милостью, кастрировал, то есть, отсек главное.

– Что-что?!

– Как будто нож целебный мне отсек страдавший член… – Отец Николай процитировал Сашу Пушкина. – Сам себя, говорю, кастрировал.

– Это как же?! – я подумал, я и Пушкина уже намного старше…

– Да он в карауле стоял, на вышке, приятель мой, не Пушкин. За плечами автомат. И по малой нужде ему приспичило. А сойти-уйти нельзя, – пост. В смысле, – уточнил, поморщившись, батюшка, – дежурство. Вышка наполовину деревянная, а сверху стекло. И в деревяшке одной сучок выпал, – дырка. Он в дырку вставил свой этот… и начал процесс. Очень удобно, так он думал тогда, с облегчением, верно, думал.

– И?.. – я не мог понять, – как?

– Как-как?! Наклонился вперед, взглянуть, видимо хотел, как процесс идёт. И автоматом, что был за плечами, в стекло двинул. И кусок стекла, плохо стекло-то закрепили, он вниз, как гильотина, раз! – Отец Николай сделал резкий жест рукой. – И под корень! Начисто!

– Кошмар! – я поймал себя на том, что время от времени вздрагиваю от речей батюшки.

– Тот сослуживец мой, – сказал отец Николай, задумчиво почесывая бороду, – тоже… атеистом был. Повесился потом. Ему этот-то пришили, но чего-то не прижилось. Отторг один из них другого, не срослось, короче. Ох, его черти-то жарят на сковородке, – отец Николай строго посмотрел на меня, – во грехе он жил, как… – батюшка красноречиво не договорил, прожигая мои глаза своим «пылающим взглядом праведника».

– Зато я понял, – я выдержал его взгляд, – почему люди на закате жизни или в трудных ситуациях вспоминают детство.

– У меня тоже есть версия этого сюжета, – батюшка благосклонно кивнул, – и?

– Для того, чтобы вновь оказаться как бы в истоках, а начале пути, чтобы как будто бы наново всё переиграть, начать жизнь с нуля!

– Любопытная догадка, но я думаю иначе. В ребёнке есть только Создатель, потом человек взрослеет и ему кажется, что он может прожить один, без Бога, самостоятельно, что он, человек, решительно всё понимает в этой жизни, а это не так. Возвращение в детство, это, в сущности, возвращение к Богу, попытка не пережить, а понять.

…Потом мы с отцом Николаем оказались на резком морозном воздухе.

– Садись, – батюшка распахнул дверцу своего черного джипа, – до гостиницы тебя довезу, к Марго твоей. Кто она тебе?

– Моя фестивальная любовь… местная.

– Фестивальная?! Идиот, прости, Господи! – обреченно вздохнул отец Николай, – любовь не может быть фестивальной праздничной, ибо это временно, а любовь вечная, как хлеб.

«О Господи! – думал я, – Бог – это не одиночество. Каким бы нищим одиноким, никому не нужным стариком ты бы ни умирал, ты будешь не один, Он до конца будет рядом, за руку тебя держать будет. Твои девушки, на самом деле, – это страх одиночества, твои поиски Бога, как бы это кощунственно не казалось. Трогательный, в чем-то убежденный, в чем-то искренне лукавый батюшка, и его заблуждения от души».

В салоне было безлюдно и сумеречно, играла музыка, я уловил музыкальный сюжет How many more time, вечных Led Zeppelin, архаичная музыку будущего. В окне, с правого борта я увидел здание аэропорта и светящуюся надпись: «Международный аэропорт Ханты-Мансийск». Вдруг «салонные» динамики ожили:

– С вами говорит капитан воздушного судна Сергей Сидельников, через две минуты мы запускаем моторы, наш полёт будет проходить по маршруту Ханты-Мансийск, звезды Ориона, продолжительность полета полтора миллиона световых лет, пристегните ваши ремни, скоро мы взлетаем.

Я посмотрел налево и обомлел… Мерно подрагивая крылом, наш самолет уже летел в ночном небе. Под нами медленно плыли облака. В небе, среди звёзд, висела тусклая, но полная Луна. Обернувшись направо, я осознал, самолет стоял на взлетной полосе. Это был кошмар реальности, половина самолета была в полёте, половина – стояла на земле. Я не успел понять, что происходит, капитан Сидельников резко ударил по тормозам и самолёт замер в небе земли как вкопанный.

Всхрапнув, я очнулся.

Мы стояли посреди трассы. Слева и справа чернел лес, притаившийся необитаемым. Всё та же Луна висела в небе. В свете фар стояли волки. Они стояли спокойно, молча, как будто бы «обыденно» и «было их семь человек». И в окрестностях этого мира, разгоняя тяжелыми риффами стылый воздух, «ударно» доигрывали Led Zeppelin.

– Ишь ты, ждут! – отец Николай, подобрал полу рясы, тускло сверкнули кожей высокие ковбойские сапоги с короткими хищными шпорами. Я опять позавидовал батюшке, у меня не было таких сапог.

Открыв дверцу, отец Николай спрыгнул на дорогу, с наслаждением «разминая члены».

А я сделал то, чего давно хотел, перегнувшись, я вынул из кобуры Glock. Пистолет был смазанный, с полной обоймой, готовый к бою. Приятно было ощущать холодную равнодушную тяжесть Glock в своей руке.

– Осторожней с ним, – сказал отец Николай, – и помни, твоя смерть означает, ты для чего-то понадобился Богу, ты не ненужный, Ему от тебя что-то надо, и даже больше, необходимо, понял? Кстати, это полностью меняет концепцию самоубийства.

Я кивнул. Батюшка открыл заднюю дверцу взял Winchester, передернул затвор, и, легко расколов хрупкий лёд ночного неба, выстрелил в копеечную десятку облаков.

Как мне показалось, волки с благодарностью заулыбались, мелко закивали бронированными лобастыми головами и неторопливой трусцой, не оглядываясь, забирая вправо, побежали в лес. Отец Николай с видимым удовольствием поднёс затвор ружья к своей улыбающейся физиономии и вдохнул аромат:

– Ах… С дымком! Люблю!

Умащиваясь за руль, батюшка пояснил:

– Время от времени, уже года два они меня вот так встречают, не реагируют ни на фары, ни на сигнал, ружейного выстрела ждут. Феномен, однако!

В салоне запахло порохом. Я почесал лоб стволом пистолета:

– Давно хотел спросить, а чем был занят Бог до сотворения мира?

Батюшка осторожно вынул Glock из моих рук и, вместе с ружьем, небрежно бросил его на заднее сидение:

– Прикидывал, – затем добавил, – мгновения вечности!

Отец Николай мягко тронул джип.

– Ещё хотел уточнить, – я решил выяснить и этот вопрос, – как соотносятся миллионы эволюционных лет со считанными днями творения Господа?

Отец Николай хмыкнул:

– Это совсем просто. Дело в том, что Бог всё знал о Теории относительности Альберта Эйнштейна ещё до рождения физика. Каждый день творения – это относительные миллионы лет, мгновения вечности, смекаешь?

– Мгновенное прикосновение к любимой, которое длится вечно, это?

– Ну, примерно! Знаешь, самое бессмысленное на свете – это пытаться понять замыслы Его. Вот про тебя, например, и про твою, уже не твою, а чью-то чужую Дарью… Лодочка твоя отвязалась, и уплыла, – сказал отец Николай, – пока что учись жить без неё.

– Пока что?

– Да увидишься ты скоро со своей ненаглядной Дарьей. Жизнь без конца, во всех смыслах – тягостная история. Вы же умрете когда-нибудь, и воссоединитесь. Бог ко всем милостив, к несчастным атеистам в первую очередь. И ещё хочу тебе сказать… Сколько это у вас было?

– Год, – я вдруг осознал, вспоминать нас с Дарьей мне стало тяжело.

– Ты вдумайся, – батюшка поднял палец, – целый год. Бесконечная, в вашем случае, вереница счастливых мгновений, минут, часов и дней. И ночей, конечно. И ночей… Большинство людей этого лишены, поверь мне, большинство об этом и не мечтает, а тут Господь вам подарил год счастья. Будь благодарен. Код Он тебе, значит, открыл. Некий тайный жизненный смысл. Показал, намекнул. Думай, какой!..

– Спасибо, вы мне очень помогли, – я думал: «Ответы на все вопросы знают дети, сумасшедшие и батюшки, то есть священные служители».

– Чушь какая! Никто тебе не поможет, кроме тебя самого.

– А зачем? В чем смысл?

– Опять за рыбу гроши! Дурачина, я же тебе уже всё объяснил!

Мы подъехали к гостинице, мне предстояло выйти из джипа, забрать ключи от моего номера, улыбаться «нашей коридорной» Любови, подниматься на лифте. Оправдываясь, о чем-то разговаривать с Марго, спать с ней, думая о другой, а жить с третьей, мечтая увидеть Дарью хотя бы во сне. Смотреть фестивальную программу, потом возвращаться в Москву и там «прельщать» редакторов и продюсеров, навязывая им свои истории…

– А запутано всё так для того, чтобы тебе, лично тебе, было нескучно!

Я с тоской и ужасом думал о необходимости для чего-то докучливо длить жизнь. Для чего? Зачем? И контрольный вопрос наповал: «В чем смысл?»

Открывая дверь моего номера, я вспомнил, в чем был смысл: «…восхищаться масштабом и грандиозностью замысла!» А кроме того, с Богом ты не одинок и необходим.

«Зачем мы встретились с Дарьей? Для чего случился наш роман? Почему расстались так ужасно, и в сущности, глупо? Отчего я каждый день ночи вспоминаю её? К чему мне это? Бессмысленно понимать замыслы Его… Бессмысленно, но мы для чего-то пытаемся понять».

Укладываясь спать в чёрном зимнем рассвете, я думал о том, что, может быть, мне приснится вторая серия, и я долечу на своем странном, разделенном в пространстве-времени самолете до звезд Ориона, один борт будет вечно ждать меня в аэропорту, а другой борт будет бесконечно лететь к звездам.

Мне снились солнечные зайчики среди пепла тополиного пуха на Чистых прудах, запах воды, стук каблучков, лето, вкус мороженого, Дарья в легком платье, она улыбалась и протягивала мне руку, эхом я слышал что-то из «Волшебной флейты», и думал о том, что я долетел до Ориона, и о том, что всё это по-настоящему.

(Ханты-Мансийск, гостиница «Четыре Зимы» – Москва, декабрь 2001-2008 гг.)