– Яка ж все же у нас на Гугнитской красотища под самую вечерю, – не выдержав восторга от багряного неба после захода солнца, воскликнул Ванька. – Уж скилько годов брожу здесь и все не надоедает. Мобудь, нигде такой красотыщи не встретишь…
Ванька облокотился на локти, распластался на траве и загляделся на вечернее небо и воды Тихого Дона. В голове парнишки всплыли самые невероятные воспоминания и фантазии, что мол он когда-нибудь все-таки докажет всем, каков он есть «Ванька-телятник».
Своего раннего детства этот крепкий паренек не помнил. Все проплывало, как в тумане – событие молниеносно менялись в голове одно за другим, и собрать их в логичные воспоминания ему не предоставлялось возможным. Даже точной даты своего дня рождения и то он не знал. Батька с матерью по-разному рассказывали. Вспомнить свое детство он мог только с десятилетнего возраста, когда в бедной казачьей семье Ефремовых вынужден был стать пастухом станичных телят и коров.
Теперь, когда Ваньке уже стукнуло тринадцать, и он за одно лето вымахал в здоровенного парня, выглядевшего на много старше своего возраста и способного приподнять с земли одной рукой своего ровесника, его заинтересовало, почему отец его выглядит совсем стариком, а мать – молодой, но молчаливой казачкой, вечно прячущей от станичников взгляд. Сколько не спрашивал он об этом своих родителей, толкового ответа так и не услышал.
Иногда, когда ввязывался в драку с ребятами их соседнего хутора Огибного и бил им носы, то они причитали: «А ешо наш, Огибинский, называется… А сам своих мутузит». А другие с ехидством дразнили «Ванькой – бастрюком». Почему они его своим считали, ведь жил-то Ванька в станице Гугнинской? И что означала та обидная кличка «Бастрюк»?
– Надо деда Тришку спытать. Он все знает, он уж не сбрешит, – проговорил вслух парнишка, выводя тем самым себя из нахлынувших на него воспоминаний.
Он быстро поднялся с земли, отряхнул рубашку и штаны, поднял с земли длинную плеть и поспешил за небольшим стадом коров с телятами, которые уже сами медленно направлялись к станице. Наступал обычный летний вечер августа 1787 года.
На следующее утро Ванька поднялся раньше обычного, тихо выскользнул из хаты и, зная, что сегодня пасти скот не надо, поспешил в соседний хутор Огибное, в котором давно проживал старый друг его отца – Ефрема Ефремова дед Тришка. Миновав быстрым шагом через густые кустарники пару оврагов, Ванька подкрался к крайней старенькой хате, крытой соломой и вросшей в землю покосившимися стенами. Солнце только начинало входить, а на маленьком деревянном крылечке, покуривая самокрутку, сидел седой старик и всматривался в розовеющее небо.
– Деда Трифон, к вам можно заглянуть на минутку? – почти шепотом произнес Ванька.
– Фу, нечистый, спужал старого! – вздрогнул старичок. – Чего тебя нелегкая принесла в таку рань? Аль чо случилась?
– Да, ни… Ничего не случилось… А спытать вас хочу давно об одном деле.
– О деле, гутаришь? Яко ще дело у хлопцев быть может?
– Да…по секрету только лишь, – таким же тихим голосом продолжил Иван, лихо перемахнул через почти развалившийся тын и подсел к старому казаку.
– Ну, уж по секрету, тоди сказывай, чего тебя нелегкая принесла?
– Деду, вы только не обижайтесь. У меня вопрос такой суръезный имеется. Вот хлопцы иногда меня вашим Огиднинским считают, да «Бастрюком» дразнят… С чего это?
– Да дурни они, хлопцы те. Не слухай ты никого, мелят дурни и сами не знамо что…
– А, ну все же, антиресно же мне. Деда Трифон, воведайте мне тайну, а ?
– Ох, внуче, не туды ты нос воротишь. Не твого ума це дило… Да и сам я тольком ничего не знаю.
– Диду, все равно же не отстану. Не малой я вже…
– Что не малой – вижу. Знать время пришло. Ну так слухай, что у нас на хуторе сказывали. Гутарили старики, что жил у нас на хуторе мужик ладный, работящий, но глухой совсем. Из бедных казаков родом. Ничего не слыхивал, но зато такой до работы горяч был, любая девка засматривалась. Так, сказывают, и полюбил он твою маманьку. А что тут странного? Мы казаки бедные, нам руки нужны в хате. Вот девка и положила на того парня взгляд. Да все у них и ладно было. Твой батька…, ну пусть будет батька, хотя это дед твой родненький Ефрем, Ивана сын, ужо и к свадьбе стал в тихоря готовиться. А тут несчастье случись… Прости, внуче, здоров ты уже стал, все понимаешь… Так вот, один из местных наших, из зажиточных, возьми и надругайся над твоей мамкой, значит, над Любкой Ефремовой… Да у нас такого на хуторе и не было никогда… Чего там гутарить, так это все тихо прошло, что и я ни чего не слыхивал. Вот только от других и слыхивал… Так вот этот глухой здоровенный казак враз и свернул шею обидчику. Тихо так все прошло, что ночью того парня и забрали с нашего хутора. Кажись, в Сибирь отправили, на каторгу.
Старик замолчал, покачал седой головой и смахнул с щеки выкатившуюся старческую слезу.
– Так вот оно як дело, сказывают, было. Люба дома заперлась, из хаты никуда и не выходила. А деду твому его брат помогал, да потом и тот кудысь исчез. Так и родился ты в тихоря. Дед тебе в честь свого отца и имя дал, знать Иваном, да фамилию свои в церкви приписал. Так что, все и стали считать тебя Иваном, сыном Ефрема Ефремова. Сказывают, так оно дело было. А там, одному Богу известно. Никто у нас на хуторе вслух об этом не балакал. Не болтливые у нас казачки. А вот у кого язык длинный, да полаяться захочется, так и пускают сплетни всякие. А ты, Ванька, не слухай их! Хоть и бедный Ефрем с Любой, да зато честные перед станичниками и трудяги настоящие, донские… Из казаков ты, Иван, Ефрема сын, из настоящих казаков, вот что главное…
Казак вновь замолчал и поднял высоко в небо глаза, как бы пытаясь спрятать от парнишки свои слезы. На минуту воцарилась тишина. Только где-то кричали петухи и ржали кони.
– Так я им всем докажу, что казак не по роду казаком родится, а делом своим доказать должен, что он казак, – тихо и задумчиво, наконец, нарушил тишину Иван. – Они еще узнают, кто таков Иван Ефремов, сын Ефрема и внук ана. Я им всем докажу, Богом клянусь вам, дед Трифон.
Эти слова, произнесенные тринадцатилетним парнишкой, прозвучали, как настоящая казачья клятва. Старый казак посмотрел в глаза парню, нежно потрепал его за вихры и таким же серьезным тоном ответил:
– Верю, Иван Ефремович, верю… Узнает еще Дон-батюшка имя Ивана Ефремова, узнает…
С этого дня Ваньку как подменили. Он замкнулся, стал молчаливым и малословным. На все вопросы родителей отговаривался скороговорками или просто отмахивался, мол, не приставайте попросту. Зато отношение к родителям сильно изменилось – теперь он старался их ни чем не подводить, стал более внимательным и заботливым, да и за работу сам первый брался. Одним словом, повзрослел моментально. Рассказ деда Тришки о родителях, который запал в душе Ивана и как старой казачьей байкой, и как хуторской сплетней, так повлиял на подростка, что он действительно решил делом доказать, что из него вырастит настоящий донской казак. Через полгода мать Ивана тихо умерла ночью во сне. Остался он один со своим и дедом, и отцом одновременно.
Теперь Иван уже не ввязывался в драки, а все свободное время проводил среди старых казаков – бывших вояк и стремился обучиться всему их мастерству. За год Иван научился прекрасно скакать на лошади, мастерски владеть казачьей саблей и освоил основы старинного казачьего спаса – обряда казачьего и кулачного боя. К шестнадцати годам он превратился в настоящего донского казака – широкоплечего и статного юношу, познавшего и все тяготы казачьей жизни, и законы и обычаи донского казачества. Да и выглядел он гораздо старше своих лет.
В 1791 году, когда Ивану Ефремову только стукнуло семнадцать, он сам решил заменить знакомого своего родственника-ровесника и напроситься в бригаду, которая как раз формировалась на Дону по инициативе знатного казака из Гугнинской станицы для гвардейского корпуса охраны императрицы Екатерины II. Статный, крепкий и молчаливый парень прекрасно подходил для службы элитного казачьего отряда в самой столице. Поселившись в доме своего земляка, Иван выполнял вначале самые обычные воинские обязанности рядовых казаков лейб-придворной казачьей команды. Получая самое мизерное государственное жалование, Иван устроился работать помощником сапожника и решил выучиться грамоте. У жившего по соседству бывшего военного сержанта-немца, владевшего молочной лавкой, подрядился разносить молоко и за это получал от него бесплатные уроки грамоты. Буквально за полгода Иван выучился неплохо читать и писать, но особенно легко давались ему арифметические действия, которые он запросто выполнял моментально в уме. У бывшего вояки немца Иван впервые ознакомился с картами и получил первый опыт чертежных работ, чтения карт и схем.
Год пролетел незаметно. Упорства, настойчивости и смекалки Ивана можно было только позавидовать. Он маршировал на плацу лучше всех казаков-пехотинцев, метко стрелял по мишеням, свободно владел саблей. Да и военная форма шла этому парню – среди остальных донских казаков он явно выделялся своей военной выправкой, сообразительностью и ловкостью.
В январе 1792 года Ивана Ефремовича переводят в основной состав лейб-придворной казачьей команды. Через два года его переводят в Гатчинский казачий эскадрон – личную гвардию наследника престола Павла Петровича. На одном из очередных военных парадах, которые любил устраивать в Гатчинском дворце под Санкт-Петербургом великий князь, Иван Ефремович впервые увидел самого Павла Петровича.
Будущий российский император обратил внимание на строевую выправку молодого казака, подошел к нему и громко произнес:
– Вот, братушки мои, как маршировать надобно. Учитесь!
Вряд ли Павел запомнил Ивана Ефремовича в лицо, но поинтересовался его фамилией. Для молодого дончака слова будущего императора стали пророческими – спустя всего несколько лет Ивана Ефремова действительно станут приводить в примеры солдатам, как образец казачьей смекалки и отваги. В 1796 году двадцатидвухлетнего Ивана Ефремова по личному распоряжению Павла Петровича возводят в вахмистры и переводят в лейб-гвардии Казачий полк Его императорского Величества, а 15 сентября 1798 года Ефремова производят в первый офицерский чин корнета.
С этого времени вся дальнейшая военная карьера Ивана Ефремова будет связана только с этим прославленным лейб-гвардии Казачьим полком. Спустя несколько лет Иван Ефремович в составе полка совершил несколько боевых походов, участвовал в военных сражениях, командовал отдельным казачьим взводом. В 1805 году в чине штабс-ротмистра он принимает участие в сражении под Аустерлицем, а через два года проявляет свое мужество и отвагу под Гуттштадтом – сражении между русской армией и корпусом французского маршала Нея в Восточной Пруссии; под Клейнфельдом; в сражении под Вольфсдорфом впервые встречается с Денисом Давыдовым. За верность служению отечеству и проявленное мужество Ефремов награждается орденом Святого Владимира 4-й степени и возводится в воинский чин полковника. В 1810 году Иван Ефремов становится командиром отдельного эскадрона лейб-гвардии Казачьего полка.
Незаметно подходил 1812 год. Весть о том, что французская армия под командованием Наполеона мечтает напасть на Россию, незаметно просочилась в русские войска. Генералы стали всерьез задумываться о крупномасштабных военных действиях. Лейб-гвардии Казачий полк возглавил прославленный земляк Ефремова – первый донской граф и один из первых казачьих генералов генерал-адъютант граф Василий Васильевич Орлов-Денисов. В середине апреля Ефремов прибыл вместе с полком под Вильну. В середине июня 1812 года, находясь при местечке Троки, Ефремову донесли, что по дороге от Жижморы движутся французский гусарский эскадрон. Медлить было нельзя.
– Ну что же, казачки донские, братушки мои верные! Вот и нам пришла пора защитить Матушку Россию! Аль посрамим мы себя?! – воскликнул отважный полковник и первым ринулся в бой. Шедшие за первым два последующих французских гусарских эскадрона попытались обойти Ефремова с фланга, но тут на подмогу дончаку ринулся штабс-ротмистр Попов со своими казаками. В решительной битве в течение двух часов атака казаков Ефремова и Попова заставила французов отступить, а казакам удалось взять первых семи французских пленных на русской земле.
Каждый последующий день проходил только в ожесточенных боях с французскими кавалеристами. Иван Ефремович потерял уже несколько своих казаков, даже ночами спал всего по три часа, а утром снова в бой. Граф Василий Орлов-Денисов не мог нахвалиться своими земляками – братьями Иловайскими и Ефремовым. Да и атаман Платов прослышал о подвигах казачьего полковника. Теперь уже слава донских казаков неслась над всей французской армией. Они и представить себе не могли, что вся трудность в начале лета 1812 года в их наступлении будет заключаться именно в бесстрашных вылазках донских казаков.
С начала августа отряд Ефремова, находясь в арьергарде русской армии, участвовал в ежедневных перестрелках с неприятельским авангардом. Запомнилась Ивану Ефремовичу битва под Давгелишками. В разгар сражения он с двумя казаками заметил прячущихся в кустах нескольких французов. По их парадной форме можно было догадаться, что это важные «птицы». Казаки решительно вступили в рукопашную схватку. Иван с товарищами рубили саблями на право и на лево. Вот упал с лошади один француз, затем второй, а трое стали отступать. Ефремов вырвался вперед, преградил им путь и рубанул по знатному французу. Тот схватился за плечо, не удержался на лошади и повалился на землю. Пока его друзья настигали двух конников, Иван быстро спешился и приблизился к раненому.
– Ну, что, брат, отвоевался? А ну поднимайся! Перед казаком сидишь, поднимайся!
Француз как будто понял русскую речь и быстро вскочил на ноги.
– Их бинт подполковник принца Лангенбурга фон Гогенлоэ-Кирхберга, – дрожащим голосом на ломанном русском языке промямлил француз.
– А по мне, хоть сам Наполеон, черт тебя побери! Если полез на Россию, значит и получай по-русски, – выругался Ефремов.
Спустя два часа он узнал, что действительно лично пленил подполковника французской армии – одного из первых французских офицеров, попавших в плен русской армии. Позже за этот подвиг и личное мужество Иван Ефремович был удостоен ордена Святой Анны 2-й степени с алмазами.
А вот знаменитое Бородинское сражение для Ефремова показалось обычной военной баталией. Состоя в 1-м кавалерийском корпусе генерал-лейтенанта Ф.П. Уварова, участвовал в нескольких атаках на левый фланг французов. Перемещаясь в составе лейб-гвардии Казачьего полка, постоянно менял дислокацию, получая распоряжения от Орлова-Денисова, то от Матвея Платова. Ему запомнился неутихающий протяжный гул от разрывов снарядов, крики людей и ржание лошадей, стоны и вопли раненых и умирающих. А глаза застилала сплошная пелена дыма, пыли и гари. Только под утро он вернулся в свою палатку, закрыл полог, опустил голову на колени, зажал её крепко руками, закрыл глаза и…беззвучно зарыдал. Но этого никто не увидел и не услышал.
Через два дня Михаил Кутузов принимает решение об открытие «второго фронта» – организации ополченческих отрядов и ведении партизанской войны против неприятеля. Его инициативу поддержали все командующие русской армии, в том числе и генералы В.В. Орлов-Денисов и Матвей Платов. 29 августа 1812 года принимает командование отдельной бригадой, состоящей из полков Денисова, Андрианова – 2, Жирова и Симферопольского-Татарского полка для проведения партизанской деятельности в тылу французов.
Так родилась еще одна легенда о донском казаке – первом казачьем командире партизанского отряда Отечественной войны 1812 года Иване Ефремове. Именно он, наряду с прославленными Денисом Давыдовым, А.С. Фигнером и А.Н. Сеславиным, возглавил первые конные партизанские отряды. К сентябрю полковник Ефремов вначале находился на Рязанской дороге, а затем перебазировался на Серпуховскую.
И опять ни одной спокойной ночи. Если и приходилось Ивану Ефремовичу прилечь на пару часиков, то спать ему не давали ноющие многочисленные раны, о которых он никому не рассказывал. Ежедневно в его полк направлялись все новые и новые отряды. В середине сентября отвечал полковнику Бабалабину 2-му: «Предписание вашего высокоблагородия от 13-го сего месяца № 1440 относительно следования моего с полками Донским казачьим Андреянова 2-го и Симферопольским конно-татарским на Серпуховскую дорогу и соединиться на оной с полком 1-м Башкирским я сейчас получил». И это один из десятков рапортов, написанных собственноручно Ефремовым.
14 сентября отряд Ивана Ефремовича, встретив три подразделения французов, шедших от Боровского перевоза к Подольску, у селения Вишневского вступил в бой и разбил превосходящего почти вдвое противника, взяв при этом в плен до 500 солдат и офицеров. За этот подвиг главнокомандующий князь Михаил Кутузов объявил благодарность донским казакам в своем приказе от 20 сентября 1812 года: «Войска Донского господин полковник Ефремов, быв отряжен от армии на Серпуховскую дорогу с полками Донским Андриянова 2-го, Симферопольским конно-татарским и с 1-м Башкирским, 14-го числа сентября при селении Вышневском, встретив неприятеля, нанес ему сильное поражение, при коем взято в плен 500 человек. Такой подвиг полковника Ефремова и бывших под командою его чинов, доказывающий рвение их к службе государя императора, не премину я довести до высочайшего сведения, изъявляя сим мою признательность г. полковнику Ефремову».
После разграбления и оставления Наполеоном Москвы партизанские отряды стали главными мстителями французских захватчиков, грабителей и мародёров. К концу 1812 года и началу 1813 года слава Ивана Ефремова неслась по всей России и по берегам родного Тихого Дона. Сбылась его мечта юности – доказать всему миру, что не перевелись и в станице Гугнитской на Дону настоящие казаки. Не дожили до этих дней те, перед кем он когда-то в ранней юности давал клятву доказать, что не своим происхождением славен донской казак, а делами своими. Но Тихий Дон помнил, что Иван Ефремов – выходец из простой казачьей семьи один из немногих сумел пройти свой славный героический путь от подростка-пастушка, до прославленного героя Отечественной войны 1812 года.
Ефремову довелось прославить свое имя и в заграничных походах русской армии. 15 сентября 1813 года полковник Иван Ефремович Ефремов становится командующим лейб-гвардии Казачьего полка в связи с временным нахождением генерал-адъютанта графа В.В. Орлова-Денисова вместе с атаманом Матвеем Платовым в свите императора Александра I. 4 октября сего года под Лейпцигом Иван Ефремов явился инициатором и главным героем исторической атаки лейб-казаков, которая стала решающей в этой знаменитой «битве народов». За этот бессмертный подвиг 23 декабря 1813 года Ефремов удостаивается ордена Святого Георгия 3-й степени. А через три года возведен в чин генерала-майора – первого казачьего генерала из простых донских казаков.
Прославленный донской генерал еще более десяти лет прослужил честью и славой Российскому Отечеству. В 1828 году, участвуя в войне с турками, получил тяжелое ранение саблей в правую руку во время преследования турок, разбитых им на реке Камчик. За мужество и отвагу вновь удостоился высокой награды – золотой сабли с бриллиантами. 25 июня 1829 года прославленного дончака производят в генерал-лейтенанты и отпускают на Дон.
Так Иван Ефремов своим упорством, безмерной отвагой и мужеством, умом и смекалкой сумел доказать всему миру, что и простой казак может от «Ваньки-телятника» дослужиться до казачьего генерал – лейтенанта. Свой жизненный путь Иван Ефремович окончил 4 октября 1843 года в своей родной станице Гугнитской. Спустя многие годы его прах был торжественно перевезён в усыпальницу войскового кафедрального собора в Новочеркасске, где и поныне покоится с останками графа Матвея Ивановича Платова, графа Василия Васильевича Орлова-Денисова и генерала Якова Петровича Бакланова.
***
Автор публикации
