Я часто видела их. Они всегда появлялись почти как по ранее написанному, но неопубликованному роману — будто слова уже лежали в старом пыльном ящике, аккуратно выведенные каллиграфическим почерком, но никем ещё не прочитанные, ожидали своего воскресения. Казалось, словно в их жизни начался непрекращающейся, долгоиграющий, проливной дождь, оставляя за собой сладкое опьянение и неодолимые порывы в неизвестность. Он приходил сюда всегда в этом место в своем длинном сером пальто, точно походил на некого немого актера, который вечно чего-то ожидал, но не мог назвать чего именно. В его блуждающе-туманном взгляде можно было разглядеть легкое треволнение и одновременно недооценённую суету, которая сопровождалась исступленным ликованием. Его движения были плавны, но в них сквозила неуверенность, как у маленького ребенка, который боится еще делать первые шаги и открываться миру. Самым выделяющимся почти театральным жестом было, что он всегда педантично поправлял воротник своего серого пальто – он с каким-то ревностным усердием- точно этот маленький ритуал мог защитить его от беспорядка внешнего мира или, может быть, вернуть ощущение контроля над собственной жизнью. Иногда останавливался у витрины старой пекарни, где отражение её когда-то пересеклось с его, и на мгновение замирал, словно надеясь увидеть не свое лицо, а её. И точно — стоило ему лишь сделать пару шагов, открыть дверь пекарни, как она возникала будто из небытия: воздушная, с книгой в руке и с задумчивой улыбкой. Вы наверняка скажете, у природы нет чувства юмора? А мне кажется, природа — самый ироничный из всех рассказчиков в этом мире. Она наблюдала за ними молча, терпеливо, пряча свою добрую усмешку в шелесте листвы и филигранной игре света, что рассыпался золотом между их тенями.
Природа всегда устраивала их встречи нарочно, зная ритм их сердец задолго до того, как они сами осознавали свою причастность к чему-то большему. Слегка запаздывающий автобус, долгий красный светофора, внезапный ливень, капля дождя на стекле кофейни, вынуждающая задержаться — всё было как будто бы не случайно. Я смотрела на них, будто на немое кино, где каждый кадр — про нерешённое, про недосказанное. Они никогда не касались друг друга, никогда не улыбались по-настоящему, но в этом напряжённом молчании было больше, чем в тысяче разговоров. В этом молчании теснилось столько слов, что они боясь сказать друг другу тривиальное «привет», часто избегали этих неловких взглядов, но одновременно обе стремились вновь сойтись пытливыми и говорящими взорами.
Но, каждый раз, при взаимном столкновении взглядами, она будто бы заглядывала в его душу и безвозвратно утопала в нем, теряя связь с реальным миром, а мир продолжал замирать от глубокого молчаливого ожидания. Они не разговаривали. Никогда. Слова были для них невидимыми врагами, и обе это знали слишком хорошо. Стоило одной из них нарушить хрупкую тишину, как рассыпалась бы вся магия судорожно-пламенного молчания — та самая, что рождалась из нечаянных взглядов и долгих пауз, полных смысла. Молчание было их языком. Апофеозом красноречия. Царицей невысказанных слов. И всё же их язык был понятен только им: кивками, взглядами, полуулыбками — они незаметно записывали очередное молчаливое слово в черновиках жизни. Каждое движение, как строка на полях, обретало смысл только в контексте их общего прошлого. Я знала, что между ними была история. Я знала, что должно было родиться. Я знала, что финал не всегда бывает добрым, но именно ради этой истории стоило им однажды случайно встретиться и идти за паутиной тонких совпадений, в которой каждый взгляд играл свою роль. Между ними не было абсолютно ничего. Не было и никакой почвы для рождения волнительных эмоции и ожиданий. Только прерывистое и хриплое дыхание, которое миг на сближало их и снова отделяло. Но было то, что не нуждается в прояснении ясности. То, что узнаётся мгновенно — как запах дождя перед грозой, как прикосновение чужого взгляда, от которого по коже проходит ток. Это была симфония, где молчание становилась предтечей нечаянной радости.
И вот однажды — они снова встретятся взглядами. И тишина, в которой они жили так долго, станет вдруг непригодной для их истории. Кто-то из них заговорит. Может быть, неуверенно. Может быть, неловко. Но голос прозвучит. И тогда, под завесой долгого и мучительно-сладострастного молчания, где было сказано все — слова, точно призрачная нить станут началом нового пробуждения. Под бесплотным эросом невольного тяготения они произнесут то, что долго жило в тени взгляда, между строк, за гранью ясности. Но это будет уже другая история.
Автор публикации
Понравилось то как Вы очень хорошо излагаете данное произведение! Успехов Вам!
Cпасибо Вам большое! Буду стараться)