Одержимость

Чувство безысходности, безвыходности, замкнутого пространства – мы не умели жить свободно. Зависимость хватает за горло, царапая лёгкие, сводит с ума. У каждого второго – депрессия, шизофрения, биполярное расстройство. Мы мир покалеченных, израненных существ, которых в принципе тяжело назвать разумными.
Трудно сказать, кто был “нулевым пациентом”, могу рассказать, что произошло со мной.
Там, где я жила, сначала появились слухи: “А вы слышали…”, “Мне подруга рассказывала…”, “В Иордании такое произошло…” и так далее.
Никто не воспринимал это всерьез и не слушал до конца. Всё происходящее было далеко, за пределами, и казалось, что никогда нас не коснётся.

Во вторник я выгуливала соседского пса, Джоуи — другого такого дружелюбного пса я не встречала. У тёти Аники был золотой ретривер, она вместе с семьёй была вынуждена уехать по каким-то неотложным делам, а собаку оставила мне на попечительство.
Мне позвонила Сафи — моя старшая сестра:
— Я планирую сегодня приехать на ужин, ты не против? С меня вино, — у Сафи был мечтательно мелодичный голос по телефону, жаль, что мы редко общаемся после моего переезда. Подозреваю, ей есть, что мне рассказать.
— Окей, давай. Пиццу будешь?

Сумерки над городом были бархатные, наполненные удушливым запахом цветущих яблони и вишни, Джоуи тянул меня вперед и я повиновалась его настойчивости. На обратном пути зайду в пиццерию, а пока можно возобновить музыку и пройти с четвероногим другом еще несколько сотен метров.
All the Love turned to Hate,
The blade is in too deep and your repentance comes too late.

London After Midnight – Hate!

Песня прерывается, потому что кто-то дергает шнур моих наушников. Всё происходит слишком резко, мне вышибает дух от удара, я зажата между стеной дома и человеком.
Рыжие волосы скомканы в колтуны и покрыты грязью, глаз не видно за челкой, губы искривлены в некоем подобии улыбки-оскала. Крючковатые пальцы сжимают ворот моей рубашки и тянут меня вверх, на себя. Жаркое, прерывистое дыхание незнакомца вырывается с хрипом из лёгких. Я нервно сглатываю. Левой рукой держусь за его запястье в попытке повиснуть, чтобы не задохнуться; стараюсь ослабить хватку.
Джоуи тянет поводок и нервно поскуливает. Он маленький, не вырос ещё, чтобы строить из себя настоящего спасателя, волнуется и скулит, будто бы пытается звать на помощь.
В этот момент я больше всего переживаю, что псих убьёт пса. И только потом начинаю думать про свою сохранность.
— Эй, что тут происходит? — интересуется из ниоткуда появившаяся женщина, и мужик срывается с места в кусты, оставив меня в покое. Я оседаю на землю, медленно стекаю по шершавой стене. Джоуи лижет мне пальцы, виляя хвостом — пытается успокоить. Женщина что-то говорит, но я ее не слышу. На губах все ещё чувствуется горячее дыхание этого монстра.
Что он хотел? Ограбить? Изнасиловать? Убить? Необязательно в этом порядке.

Я начинаю плакать: щеки становятся липкими от слёз, и черная дешёвая тушь оставляет неприятные истеричные дорожки на коже и пятна на вороте рубашки.
— Мне вызвать “911”? — слышу я голос из аквариума, размазываю ладонями туш по всему лицу в попытке успокоиться.
— Наверное, нет, он же ничего не сделал, а лицо я не запомнила. Может, он просто хотел меня напугать, — лепечу я, поднимаясь на ноги, коленки дрожат, как сумасшедшие. Ищу на земле наушники, поправляю немного задравшуюся рубашку, и лишь тогда, когда моё дыхание выравнивается, я осмеливаюсь поднять глаза на женщину, которая, возможно, спасла мне жизнь:
— Спасибо вам, что вмешались, — говорю я, ощущая жар полыхающей кожи от смущения.
— Скажи спасибо своей собаке, потому что моя Грета прибежала на ее зов. — женщине лет за семьдесят, вряд ли она как-то могла мне помочь на самом деле. От ее руки так же тянулся поводок, и рядом со мной и Джоуи сидела черная гончая с любопытством о чем-то общаясь с моим подопечным.
— Спасибо, Грета, спасибо, Джоуи. Нам надо идти домой, а то пицца сама себя не закажет, — говорю я и улыбаюсь женщине. — Может вы хотите выпить со мной чашку чая? За спасение, так сказать? — надеюсь, это не прозвучало жалко.
— Спасибо, за приглашение, но меня ждёт дочь, берегите себя, — у женщины добрые глаза, неопределенного цвета, в них приятно смотреть.
Я выдавливаю из себя улыбку, глушу желание умолять эту даму идти со мной до моего дома.
Была не была.
Спешу оказаться на улице, где больше света и людей, но сумерки уже перешли в ночь, поэтому света не так уж и много в округе.
Наверное, оно и к лучшему, никто не увидит мой эксклюзивный макияж.

— Сафи, — я набираю сестру, — Ты через сколько будешь у меня? Может, я встречу у метро? — не хватало, чтобы на нее тоже кто-то напал сегодня.
— Ты что? Тут идти две минуты. Где-то через пол часа буду, может чуть задержусь, — опять этот смех, наверное, у нее новые отношения, о которых ей не терпится рассказать.
Дома я принимаю душ, но ощущение чужого присутствия не покидает меня: чужое горячее дыхание, взгляд невидимых глаз. Я падаю на кровать и готова вновь разрыдаться.
Вегетарианская пицца стынет в своей картонной коробке.
Сафи написала, что уже идёт со станции, вот, уже проворачивается ключ в замке и на пороге материализуется она — утонченное очарование в летнем сарафане в пестрый большой горох.
— И чего мы не встречаем свою любимую сестру? — мелодично спрашивает она. Ее платиновые локоны крупными буклями спадают на плечи, глаза мутно-зеленые, чувственные губы и щеки в полупрозрачных веснушках. В нашей семье красота досталась именно ей, причем за нас обеих.
— Нет сил. Со мной такое вечером произошло, — обессиленно заявляю я, и замечаю узкую полоску металла на безымянном пальце левой руки своей прекрасной сестры — а вот и причина визита. — Но перед тем, как ныть тебе всю ночь, я хочу знать всё о свадьбе, — эта новость приводит меня в чувство — я подлетаю к сестре, движимая любопытством и радостью.

Я много слышала историй, что младших детей любят больше, чем старших, но Сафира была явным исключением. Она была лучшей из всех людей на земле, раньше я ей завидовала, но сейчас — я очень рада, что она у меня есть.
— Ты уже заметила моё сокровище? — протягивает мне руку, чтобы можно было разглядеть получше.
— И кто этот счастливчик? Достойных тебя мужчин точно нет в этой стране, — Сафи смеётся, и мне шутка кажется достаточно остроумной.
— Стэн, конечно же, мы уже два года живём вместе — пора всё узаконить, на радость родителям. — я виновато закусываю губу, потому что не помню никакого Стэна. Но возможно это просто склероз, или отсутствие полноценного общения несколько “сотен” лет.
— Я очень за тебя рада, сестрёнка!

Мы открываем вино, я разогреваю пиццу в духовке, разговариваем до поздней ночи и Сафи остаётся у меня. Хочется верить, что это был не последний счастливый вечер в моей жизни.
Про страшного незнакомца я так и не рассказываю, потому что благополучно забываюсь в чужом предсвадебном настроении.
Утром чувствую, что по мне проехались танки — всё тело ломит и чувствуется озноб.
Отправляю сестру домой, напоив перед этим кофе, выпрашиваю у шефа выходной.
Мне думается, что это жёсткое похмелье и после сна все пройдёт.

Но ничего не проходит.

“Она просто грязная шлюха”.

Я просыпаюсь под вечер, всё как во сне. Джоуи скребётся в дверь квартиры, издавая страшные звуки.
Я забыла с ним погулять, бедный пёсик.
– Иди ко мне, я сейчас оденусь и мы выйдем на улицу, – чешу его за ухом.

“Глупая, вонючая псина”

Что происходит? Иду умываться: из зеркала на меня смотрит уставшая, бледная, с глубокими впадинами глаз, искажённая копия меня. Волосы неопределенного цвета асфальта, свалявшиеся от долгого сна. У меня болит горло и, кажется, температура, но разбираться я с этим буду уже после прогулки.
Прячусь в бесформенную толстовку и старые джинсы с провисающими коленями. Какова вероятность, что мне никто не встретится сегодня из знакомых?
На улице мне приходит сообщение от сестры:
“Как самочувствие? Утром ты выглядела неважно”
“Норм. Возможно заболеваю”
“Очень надеюсь, что это не новый вирус” смеющийся смайлик.

Никто не верит, что беда может быть так близко. И я тоже.

* * *

Инкубационный период вируса от нескольких дней до двух недель.
Его называют человеческим бешенством или просто лиссавирусом, не вдаваясь в подробности. European-Octo-Lissavirus.
Восьмой генотип вируса бешенства.
Между людьми он передается воздушно-капельным путём, на поверхности живёт несколько часов. Начинается как обычная простуда – температура, головная боль, насморк, кашель. Затем первые симптомы проходят, и у человека медленно начинает закипать мозг, личность его меняется, атрофируются положительные эмоции, искажаются морали и ценности. Повышенная раздражительность, жестокость, кровожадность. Человек превращается в чудовище. В монстра.

* * *

На работе какой-то бешеный аврал, все что-то требуют, куда-то опаздывают, не успевают.
В мире от нового вируса умерло уже сорок тысяч человек, и это только доказанные случаи.
Мне нездоровится уже третий день, подумываю заглянуть к терапевту, хотя бы записаться.
— Эти бумаги должны быть у меня к завтрашнему утру, понятно? — мой босс: лысеющий сорокалетний вдовец с двумя детьми и комплексом бога. Чаще всего он злиться от того, что у него уже вечность не было секса.

“Больной ублюдок”

– Постараюсь успеть, шеф, но я не очень хорошо себя чувствую, – начинаю я, в попытке отпроситься завтра в врачу.
– Не желаю слышать, у нас тут какой-то дурдом. Либо бумаги утром у меня, либо ты пожизненно на больничном в этой компании, – жирный палец тыкает в объёмную папку с документами. Я киваю. Чувствую как руки дрожат от ярости.

Что такое сумасшествие, как понять, что ты “слетаешь с катушек”? Всё, что я чувствую сейчас, нарастающий гнев.
Я приземлилась на свой стул, кинув папку на стол, наклонила голову так, чтобы лицо спряталось в ладонях:
— Ох, Мина, Мина, как ты так себя довела? — раздается смиренный голос рядом со мной.
– В смысле “довела”? – я поднимаю взгляд – говорит моя коллега по мучениям, только я не могу вспомнить ее имени.
– Ну, ты выглядишь такой уставшей, эти синяки под глазами, растрепанная вся, да ещё и не накрашена. — в ее голосе звучит брезгливость, которая меня ещё больше выводит из себя.
— Чья бы корова мычала, жир на ножках, — огрызаюсь, вскакиваю и стараюсь как можно быстрее покинуть помещение, меня начинает мутить.

В уборной мраморный пол, хорошая керамическая сантехника и красивые чугунные вентили. Туалеты в этом здании остались нетронутыми со времён первой реставрации, поэтому больше походили на что-то приличное, чем остальные помещения.
Я держусь за борта раковины, стараясь прийти в себя, отдышаться, с подбородка капает вода на блузу. Я смотрю на себя в зеркало и не узнаю. Отражение всего на доли секунды пугает меня, а потом возвращается в норму. Мерещится от усталости.
Мне показалось, что у меня черные глаза. Точнее даже не так: мне показалось, что у меня вместо глаз черные дыры.
Как понять, что ты сходишь с ума?

* * *

Я вновь начала курить: от едкого, всепоглощающего запаха никотина мне легче сдерживать злость.
К терапевту я так и не попала, температура спала, насморк почти прошел, а горло болит только от сигарет.
Чертовски мешают громкие противоречивые мысли в моей голове.
По всему миру закрыли границы и моя командировка отменяется, в городе вводят масочный режим. Аника так и не вернулась, поэтому Джоуи всё ещё у меня, хотя сейчас я его уже ненавижу. Более раздражающего животного я ещё не встречала.
Вчера ночью выгнала его из квартиры. Утром лежал под дверью. Ждал.

Черная медицинская маска натирает в ушах, в ней тяжело дышать и болит голова. А может голова болит у меня постоянно. Не знаю.
Маски, кстати, подарила сестра, прислала курьером большую коробку – польза от работы в частной клинике.
Все в ожидании начала карантина, как в других странах – переход на удаленную работу, паралич транспорта, пропускная система, закрытие метро.

Мне кажется у меня начались провалы в памяти – я не помню, как возвращаюсь домой. Вчера босс сказал, что ему понравились мои предложения по работе отдела, но я не помню, чтобы высказывалась на этот счёт.

Черные дыры глаз смотрят на меня опять из зеркала:
– Неужели они тебе не надоели? – раздается мой же искаженный голос.
– Кто “они”? – уточняю я. Отражение снимает маску: губы потрескались и сквозь трещины проступают капельки крови.
– Люди, конечно же. Неужели тебе не надоело это стадо? – голос сочится желчью, меня начинает мутить.
Под дверью ванной скулит пёс. Бедный Джоуи. Я не хотела, а вот она…
– Когда эта псина заткнется?
– Думаю, осталось не долго.
Отражение моет руки, ладони красные и липкие, по керамике ручейки смываемой жидкости. Меня точно сейчас стошнит.
После нескольких попыток освободить и без того пустой желудок, я умываю лицо, и выхожу в звенящую тишину квартиры.
Джоуи, прости меня, пожалуйста.
Золотая шерсть покрыта бордовым пятнами. Всё это похоже на страшный сон.
– Знаешь, я очень долго ждала наступления тишины, – мы лежим на полу рядом с почти черной лужей крови. Я себя уже не чувствую собой. Внутри меня сидит кто-то, кто ненавидит весь мир.
* * *
Достигая мозга, вирус атакует его клеточную структуру, в попытках справится с ним, антитела начинают атаковать клетки мозга, что приводит к “закипанию”. Всё твоё “я” буквально жарится изнутри.
Мутация привела к тому, что ни одна существующая вакцина не останавливает действие вируса, а лишь замедляет его распространение.

Вирус бешенства имеет форму пули, выпущенной из винтовки прямо в голову.
* * *
Белые стены невыносимо колючие, холодные, покрытые побелкой с ярким запахом медикаментов. Кожаные ремни стягивают запястья и лодыжки, но не думаю, что они необходимы: в голове с трудом передвигаются мысли, не говоря уже о руках и ногах.
Капельница и куча электродов связывают меня с армией различных аппаратов: цифры и дерганные полосы показывают, что я жива.
Очень жаль.
Дверь бесшумно открывается и включаются вентиляторы, в помещение входят несколько врачей в химзащите.
У меня нет сил что-либо спрашивать, последнее, что мне вспоминается – это пятничная поездка на работу, накануне объявления карантинного режима.
– Минакс Ксенакис? – звук сквозь пластиковое забрало почти неслышный, но это определённо моё имя. Как давно я его не слышала полностью, и как же смешно оно звучит. Я киваю.
— Вы были подвержены заражению новым вирусом, но нам удалось замедлить его, — не понимаю, что происходит, но у меня нет сил сопротивляться чему-либо.

— Согласны ли вы принять участие в финальном тестировании экспериментальной вакцины? — вступает в разговор второй человек.
Я киваю — мне всё равно, проявление каких-либо эмоций кажется несущественным и лишним. Интересно, так было всегда или это всё лекарство?
Течение времени под его действием почти не ощутимо, я растворилась в белых простынях, растаяла в электродах, уколах, капельницах.
Меня посещают только врачи, больше они со мной не разговаривают, как и я с ними.

Я вспоминаю руки, перепачканные кровью, как я пыталась согреться чужими внутренностями. От этих воспоминаний меня выворачивает, поэтому к моему рациону добавились ещё и противорвотные. Единственное, что меня хоть как-то волнует — кто это был. Чьи кишки я измеряла в длину не используя линейки?

— Доброе утро, Минакс, как ваше самочувствие? — однажды спрашивают у меня, я говорю “однажды”, потому что не понимаю, через какое время со мной вновь заговорили, может это было на следующий день, а может через год.
— Зовите меня Мина, — выдавливаю я из себя попытку общения. — Кажется, я чувствую себя лучше.
— Очень хорошо, привычная работа мозга почти восстановлена. Вы явно идете на поправку! — врач сейчас уже в обычной маске и белом халате, так что я могу посмотреть ему в глаза. Он чем-то обеспокоен, но, возможно, у меня просто паранойя.
— А сколько ещё людей заразилось? — если я была переносчиком, то может быть весь офис заражен, или даже Сафи.
— Несколько человек, но не от вас. На работу вы ходили, когда ещё не были заразной.
— То есть моя сестра в порядке? — с облегчением выдаю я.
Доктор кивает и, не произнося больше ни слова, выходит и палаты.
От скуки мне не остаётся ничего, кроме сна.

— Минни, моя дорогая, я так рада, что ты смогла вырваться со мной на примерку платья, — Сафира смеется, она просто издевается над нами — таскает по салонам, пока в мире объявляют статус пандемии.
— Ты реально дура, или прикидываешься? Вы всё ещё планируете свадьбу? — огрызаюсь я, сжимая до боли в ладонях кулаки.
— Сестрёнка, всё в порядке? — улыбка сменяется замешательством.
Как же меня достало это выражение лица и вопрос “ты в порядке”. Если человек впервые начал говорить правду — это значит, что с ним, наконец, всё хорошо.
— О да, я великолепно себя чувствую, — она, то есть я, сжимает в руках портные ножницы, огромные, с тугим механизмом.

Ножницы, разрезающие человека на маленькие кусочки.

— Нет, Сафи! Кто-нибудь подойдите ко мне! Сафира! — я пытаюсь вырваться, но ремни все сильнее впиваются в кожу.
Куда мне бежать, если я вырвусь? Это все действительно произошло, или мне померещилось? Кто может ответить на эти вопросы?
Санитары бесшумно входят в палату, я кричу надрываясь до хрипа, до тех пор, пока меня не успокаивает несколько кубиков внутривенно.

Как понять, что ты сходишь с ума? “Слетаешь с катушек”?

— Тише, тише, не волнуйся, они скоро нас выпустят. — говорит что-то внутри меня. — Скоро мы всех их убьём, а пока отдыхай.

Вирус бешенства — это пуля, а я пистолет.