Несчастный случай

Посвящается 79-й годовщине создания СМЕРШ

 

— Командуйте отбой, лейтенант! Это гроза, — донёсся голос с белорусским акцентом.

Как безмятежно, как успокаивающе звучало сейчас слово «гроза». Высокий, до чистого неба берёзовый лес. Не больше футбольного поля лужайка. Пахучее медоносное разнотравье. Ещё не испорченный чей-то покос. Вездесущие насекомые, бесстрашные и вечно голодные. Солнце в зените. Безжалостная толща зноя. Пот в глазах, пот на губах. Даже с расстёгнутым на две пуговицы воротом трудно дышать. Воздух, как в бане, а ветер как бы присмирел в ожидании второго раската. — Ого-го! Совсем рядом, а где же туча? И как по команде «равнение на праву», одновременно вершины всех берёз склонились на восток. Такая сила порыва ветра казалась невозможной. И вновь оглушающие литавры грома. И всего одним мигом раньше ослепляющая белая молния. Литавры лопнули, и треск разорванной небесной кожи в мгновенье ока обогнул весь горизонт. Выше солнечного сплетения собралась в большую, почти с кулак, каплю какая-то холодная жидкость, какая-то испортившаяся лимфа и давила на диафрагму.

И из-за леса показался край безжалостно-бархатной чёрной тучи. Два вдоха – и на половине луга уже сечёт дикорастущие злаки крупный беспощадный град. Неимоверная скорость. И раскат за раскатом. И молнии одна за другой. Майор СМЕРШа Трофимов смотрел на страшное священнодейство природы из блиндажа.

— С детства ничего подобного не помню, – говорил ему насквозь мокрый вернувшийся лейтенант. — Два раза ослеп и два раза оглох, пока лужайку перебежал. Смешно было бы на войне от молнии сгибнуть.

— А мне бы не было смешно из-за вас потом штрафротою командовать. Лейтенант, вас кто учил во время грозы по открытому пространству бегать? Эх, нет здесь гауптвахты.

— Виноват, товарищ майор! – вытянулся лейтенант.

— Вольно. Обсохнете и займитесь почтой. Ищите намёки или предположения о нашем дальнейшем передвижении. Обращайте внимание на названия населённых пунктов в районе нашей дислокации, или рек, или болот, ручьёв, на любые ориентиры.

— Слушаюсь.

Выглянув на улицу, майор вернулся и взял плащ-палатку.

— Концерт стихает, я до Залесского.

Гроза уходила в сторону Череповца. Раскаты звучали всё реже и дальше. В лесу запели птицы, над лугом поднимался пар. Лейтенант вывесил гимнастёрку под лучи солнца и, спустившись обратно в блиндаж, занялся подготовленной почтой. Обычно почту на месте сбора не просматривали, но после того, как не вернулись две разведгруппы, майор решил перестраховаться. Лейтенанту было стыдно, но он внимательно читал скучные, безграмотные письма, где речь шла об очень далёких населённых пунктах, о далёких реках, где солдаты благодарили, предостерегали, хвалили или ругали своих близких, знакомых, любимых. Постепенно лейтенант увлёкся чтением. Только два треугольника он отложил для майора. Потом решил поинтересоваться официальной корреспонденцией, такой же скучной и безграмотной, но более лаконичной, и потому читалась она быстрее. Когда лейтенант взял в руки список безвозвратных потерь, он с удивлением почувствовал, как непривычно заныло его молодое здоровое сердце. За каждой фамилией он видел лица незнакомых ему солдат и в каждом улавливал свои собственные черты. И в тех, кто первый раз побрился накануне мобилизации, и в тех, кто погиб в бою уже орденоносцем. Майор вернулся хмурым. Буквально с порога раздражённо спросил:

— Почему в исподнем, лейтенант?

— Виноват, товарищ майор. Повесил гимнастёрку просохнуть.

— Есть что интересное? – майор взглядом показал на стопку писем.

— В одном письме о старообрядческом погосте в ближайшей деревне. Там автор на одной из могил увидел свою фамилию Протосмыслов и спрашивает у родни…

— Короче, лейтенант! Что ещё?

— Виноват. Во втором письме о взорванном железнодорожном мосте через речку, которую мы форсировали месяц назад. Странно, но здесь поблизости и железных дорог-то нет никаких. Я с картами сверил.

— Действительно странно. Дай мне эти письма. До заката надо будет поговорить с ротными этих бойцов. Ещё что?

— В списке безвозвратных потерь и в подготовленном извещении о смерти рядового Жукова – странная причина гибели.

Майор метнул грозный взгляд.

— И туда успел заглянуть? Похвально, лейтенант. Так что там?

— Несчастный случай.

У майора выразительно заходили желваки. Но он молчал, и лейтенант не мог определить, чем возмущается майор: нелепой причиной смерти или тем, что лейтенант о ней упомянул.

— Дайте взглянуть! Кем составлено?

— Старший лейтенант Цюлепа.

— Оденьтесь по форме и сначала к ротным, а потом получите объяснение у этого Цюлепы. Припугните его сразу, что, скорее всего, объяснения придётся давать письменные.

Лейтенанту понравилась такая реакция своего командира, и с ответом он не тянул.

— Разрешите выполнять?

Майор уже был поглощён другими мыслями, тревожными и мрачными. Вторую неделю командование ждёт языка. Наступление отложено. И вот пропали две разведгруппы. И связи с партизанами нет с весны. А немец задирист, каждую ночь перестрелки. Позиционное затишье, казалось бы, но потери недопустимые. Залесский самочинно убрал с переднего края всех окруженцев, лично их вычислял, троих красноармейцев за самоволки отдал под трибунал. Трофимов одобрял эти меры, хотя и видел их безрезультативность. Не передать оперативную информацию через линию огня. И радисты все на контроле. В ближнем тылу передатчик, а с ним связать может только полевая почта или новая версия – полевая кухня. Версию с кухней, сам того не ведая, высказал Залесский. Майор промолчал, но решил её обдумать. Просматривать всю почту здесь? Придётся. И к кухне придётся присмотреться.

 

Лейтенант вернулся, когда солнце уже еле пробивалось сквозь чащу леса, и на лужайке от него оставался только прощальный намёк.

— Обоих бойцов их командиры характеризуют лучшим образом. Дисциплинированные, инициативные, смелые.

— Политически как?

— Надёжные.

— И старовер надёжный?

— Протосмыслов? Он вовсе не старовер, бывший студент, призван с пятого курса, комсомолец. А в письме писал, что на старообрядческом кладбище видел могилу однофамильца.

— Второй?

— Жытников, через «ы»! Оказался детским писателем. До войны две книжки написал про пионерские лагеря. Доброволец, кандидат в члены партии. Письма сыну часто писал. Для красного словца, наверное, и выдумывал там всякие подробности про взорванные мосты. Писателям без подробностей скучно.

— Ясно. Теперь, лейтенант, всю почту будете просматривать здесь. На письма этих надёжных смотрите внимательнее, всё равно к ним надо приглядеться.

— Не получится, товарищ майор. Странно, конечно, но оба погибли прошлой ночью.

На выбритых щеках майора опять заходили желваки. Он махнул рукой и сказал:

— Вольно, лейтенант. Идите отдыхать. Завтра дам ещё одно задание, только мне надо его продумать. Идите.

— А как же Цюлепа?

— Забыл про него. Что он говорит?

И лейтенант доложил, что сначала Цюлепа настороженно так прищурился, злобно помолчал и спросил: «Надо было неправду написать? Что сталось, то и написал». Смотреть, мол, надо было рядовому перед собой, а не ворон на деревьях считать. Тогда, быть может, и успел бы от бочки с соляркой увернуться.

— Так что произошло?

— Пополнение, наполовину из новобранцев, третьи сутки шли к нашим позициям. Вологодские. Уже на подходе Цюлепа принял над ними командование. С ними три полуторки. Две с боеприпасами в ящиках, одна с соляркой в бочках. Та, что с соляркой, в ручье застряла. Цюлепа командует: «Толкаем, навались!» Не тут-то было. Простояли полчаса, но в конце концов одолели ручей. И вот когда машина уже своим ходом стала выбираться из оврага, пополнение построились и месили грязь позади неё, почти вплотную. Рядовой Жуков девятнадцати лет в первой шеренге посередине. Задний борт у полуторки возьми да откройся, бочки посыпались, крайние отпрыгнули, а Жуков, по словам товарищей, на белку загляделся…

— Завтра этого Цюлепу ко мне. И замполит пускай будет. Всё ясно?

— Так точно! – выкрикнул лейтенант. Хотя ему только интуитивно, только поверхностно было ясно, почему у майора Трофимова вздулись вены на шее и кровью налились глаза. Ему ещё нескоро предстояло узнать, что значит для взрослого человека девятнадцатилетний сын.

Ночью с переднего края, а это было недалеко, полтора километра от рощи, доносились отдельные выстрелы. Периодически взлетали и наши, и немецкие осветительные ракеты, чётко прорисовывая жёлтый контур границы между небом и лесом. Трофимов не ложился. С Залесским сегодня обсуждали предстоящую третью попытку взять языка. Оба нервничали, оба боялись провала. Перемыли косточки каждому бойцу разведроты. Подобрали несколько кандидатур. Дату не подобрали. Датой могла стать любая ночь. Прощаясь, Залесский достал фляжку и предложил смыть послевкусие сегодняшнего ужина. Свежих продуктов не подвезли, и повару пришлось мешать остатки старой сечки с остатками старого горохового концентрата. Если бы не американская тушёнка, такую кашу трудно было бы съесть.

— За победу!

«Не подвезли!» – стучало в голове майора, когда он возвращался в свой блиндаж. Повар? Возничий, связной? Но откуда у повара нужные сведения? На передовой должен быть ещё кто-то. Да и в ближнем тылу тоже. Чуть позже рассказ лейтенанта о Цюлепе сбил накал размышлений. Но стоило небу почернеть, они снова воспламенились. «Завтра додумаю» – снимая сапоги, говорил себе Трофимов. Сон долго не приходил, и тревожная полудрёма не давала ему ни расслабиться, ни сосредоточиться на своих мыслях. Они беспорядочно бились в его сознание, как мухи бьются в стекло. Каждая сама по себе, но каждая хотела сказать о том же, что и другие.

Едва просветлело небо, майор уже брился при выходе из блиндажа. Лейтенант раздувал небольшой самовар и поминутно косился, не пора ли давать полотенце.

— Алексей, — майор очень редко обращался к лейтенанту по имени, — сначала найди замполита, объясни мои претензии к Цюлепе и передай, что я жду его в полдень. Будет ли это воспитательная беседа или товарищеский суд, решим на месте. Потом сообщи Цюлепе, во сколько мы его ждём. И очень тихо, аккуратно, не привлекая внимания, узнай мне всё о нашей полевой кухне. Что за повар, кто подвозит продукты, кому они подчиняются, давно ли были в отпусках, ранения, награды. Весь послужной список. С сегодняшнего дня их непосредственному командиру установить наблюдение за обоими. С кем из офицеров общаются чаще? Отчёты каждый день. Почтой займёшься ближе к вечеру. Понятно?

— Так точно. Разрешите выполнять?

— Выполняй, лейтенант.

Алексей так и не смог объяснить замполиту суть претензий Трофимова к Цюлепе. Слов не хватало. Замполит всё равно пообещал быть в означенный час, даже чуть раньше. Цюлепа выслушал Алексея свысока. Возраст, звание выше на одну ступеньку, медаль – всё позволяло ему так вести себя. Самолюбие Алексея уклонилось и не пострадало от выразительного пренебрежения его словами. Во-первых, ему уже приходилось сталкиваться с чем-то подобным; недолюбливали бойцы СМЕРШ. А во-вторых, Алексей заметил в глазах Цюлепы ещё и хорошо скрываемый страх. Алексей почувствовал своё превосходство и напоследок, отчеканивая слова, переспросил:

— Вам всё понятно, товарищ старший лейтенант?

— Не своим делом занимаетесь, — со вздохом сказал Цюлепа, — разве СМЕРШ для таких мелочей?

— Мне повторить свой вопрос? – Алексей поймал кураж. Собеседник трепещет. — Никак нет. В полдень буду в блиндаже товарища майора.

Победно козырнув, Алексей отправился дальше. Зампотылу отнёсся к распоряжению Трофимова со всей ответственностью. На территории медсанбата они вместе разыскали капитана Лодейкина, которому и было поручено установить негласное наблюдение за полевой кухней и её снабжением.

— Повар с Чернигова, — говорил Лодейкин, — тридцать пять лет, ефрейтор, беспартийный, фамилия Крайняк, мобилизован в начале войны, семья осталась дома на оккупированной территории. Молчун. Всегда под мухой, но не вдрызг. Конфликтов, жалоб нет.

— Самогон гонит? – поинтересовался лейтенант и сразу добавил, заметив, что капитан жмёт плечами, — Надо выяснить.

— Гонит. Неплохую горилку гонит.

Капитан уже пожалел, что сказал о склонности Крайняка к выпивке. Самогон был нужен не одному повару. Алексей это почувствовал и решил пока к обозначенной теме не возвращаться. Расспрашивал о ездовом. Тот оказался чуть старше, рядовой, плохое зрение, беспартийный, деревенский, с Орловщины, фамилия Пронин, семья на оккупированной территории.

— Сможете организовать скрытное наблюдение? Выяснить круг наиболее частого общения?

— Не волнуйтесь, лейтенант. Организуем в лучшем виде, я до войны в органах служил.

— Отлично. Завтра утром первый отчёт.

Капитан с иронией смотрел вслед Алексею, который спешил к двенадцати вернуться к своему блиндажу. Хваткий паренёк.

Замполит уже разговаривал с Трофимовым, когда лейтенант вернулся с докладом о выполненных распоряжениях. Майор вывел Алексея на воздух, выслушал, высказал сожаление, что не знаком с Лодейкиным, только из личного дела помнит, что Лодейкин из уголовного розыска. Скоро они вернулись обратно в блиндаж. В целом замполит разделял возмущение майора и признавал необходимость строгого воспитательного разговора. И в то же время сетовал на то, что война нивелирует человеческие качества. Люди, которые каждый день видят смерть, сами убивают и сами могут быть убиты, уже не так высоко ценят человеческую жизнь. Особенно чужую. Речь надо будет вести с Цюлепой о том, какой эффект произвело бы его извещение на близких рядового Жукова. Насколько оно деморализовало бы их, подорвало бы их работоспособность.

— Какую убийственную боль оно могло принести его матери! – взорвался Трофимов, — И какое разочарование… Она, может быть, единственного ребёнка отдала Родине. А отцы командиры так бездарно его жизнью распорядились, и как будто в насмешку в извещении о смерти солдата пишут «…в результате несчастного случая»! Получается, зря погиб рядовой Жуков? Если он даже до передовой не дошёл и немца в глаза не видел. А разве может быть на этой войне что-то зря? Лейтенант!

— Слушаю, товарищ майор!  – Алексей сидел в углу тише воды и от неожиданного к нему обращения чуть не подпрыгнул.

— Вы исправили извещение?

— Так точно!

— Что написали?

— Пал в боях, защищая социалистическое отечество!

— Я не могу вас контролировать ежечасно! – разочарованно кричал майор, — Надо было написать: «Пал смертью храбрых»! Не должен советский солдат погибать по-другому! И советские матери должны знать, что их дети герои!

— Так точно! – отвечал побелевший лейтенант. И всем своим комсомольским сердцем молил небо скрыть его ложь. Он совсем забыл уже про это извещение, оно так и лежало в его нагрудном кармане. Вечером, когда майор с замполитом будут опять у Залесского, Алексей дрожащими руками достанет его, перенесёт на новый бланк и в третьей строке аккуратным почерком напишет: «Пал смертью храбрых». Его забывчивость отодвинула от старой матери горькую весть на целых три дня. Ровно в полдень в блиндаж спустился Цюлепа. После того, как он увидел замполита, он не узнал свой голос, глухой и невнятный. Комиссаров просто так не дёргают. «Спаси и сохрани, – думал Цюлепа, – если же речь пойдёт только об этом злосчастном извещении о несчастном случае, буду защищаться».

— Старший лейтенант Цюлепа по вашему приказу прибыл.

Разговор начал замполит. Его речь, сухая, как песок в глазах, опиралась на слова Трофимова и на нравственные нормы, которым должен следовать советский офицер.

— Войну ведёт вся страна. И солдаты на передовой, и их матери в тылу, надрывая свои физические и душевные силы. Извещение, которое вы хотели отправить, могло, как вражеская пуля, убить одну из них. Отнять у Родины ещё одну пару рабочих рук, а значит, отдалить нашу победу.

Слова замполита почему-то успокаивали Цюлепу, и он решил не лезть на рожон, смолчать. Топтался, жевал усы и подбирал для себя оправдание.

— Я не хочу верить, — подводил итог замполит, — что человек, добровольцем ушедший на фронт в самом начале войны, имеющий награды, получивший офицерское звание, мог так поступить умышленно. И Цюлепа бросился оправдываться. Трофимову сразу показалось, что это дело ему привычно. Голос плакал, а в глазах раскаянья не было. И каждое его слово злило майора, и в какой-то момент у него даже кулаки зачесались. Замполит наблюдал за обоими и ждал, что майора надолго не хватит. Когда Цюлепа замолчал, вперившись глазами в земляной пол, заговорил опять замполит:

— Кем вы работали до войны?

— Снабженцем.

— Откуда были призваны?

— С Чернигова.

Трофимов виду не подал, но дальнейшей беседы уже не слышал. Алексей не был столь выдержан, и по его лицу легко можно было сделать вывод, что он о чём-то догадался. Благо, что Алексей сидел за спиной у Цюлепы. У майора было что сказать старшему лейтенанту, но, услышав про Чернигов, он поменял свои приоритеты. И на Алексея посмотрел такими глазами, что тот уткнулся в протокол и долго не поднимал головы. Уткнулся, но писать уже не мог, пальцы задрожали. Он ещё не брал шпионов. В атаке был пару раз, а своих прямых обязанностей до завершения ещё не доводил. Чтобы унять дрожь в пальцах, Алёша сжал кулаки. Майор узнает, в лучшем случае отправит в пехоту, а то и вообще домой.

— Товарищ майор хотел к моим словам от себя добавить, – подводил черту замполит, – у меня же всё.

Майор смотрел в лицо Цюлепе, смотрел пристально и молчал. Мысленно он уже допрашивал Цюлепу. Мысленно уже кричал ему в уши: «У меня нет времени разговаривать долго!» До мысленного рукоприкладства не дошло. «До этого скоро дойдёт на деле» – думал Трофимов. У Цюлепы от этого взгляда что-то захолонуло ниже крестца.

Замполит назидательно прокашлялся, и майор заговорил:

— Если бы не партийная дисциплина, старший лейтенант, которой я должен подчиниться, как минимум вы остались бы без офицерских погон. И ещё не известно, в каких частях. Вы сказали, что СМЕРШ взялся не за своё дело? Будьте спокойны, СМЕРШ и свои дела успевает делать, и от чужих не отворачивается. Уяснили?

— Так точно.

— Мы с вами заканчиваем, старший лейтенант, — ставил точку замполит. — Смешно было бы вас перевоспитывать, но лишний раз напомню: на войне гораздо легче, чем в мирное время, изменить мнение своих товарищей о себе.

Выждав минуту, Цюлепа спросил:

— Разрешите идти?

— Идите.

Замполит забрал у лейтенанта протокол, объявил ему благодарность за бдительность, наставил и впредь обращать внимание на безнравственное и неэтичное исполнение своих обязанностей не только красноармейцами, но и командным звеном.

— Ну что, товарищ майор? Теперь к Залесскому?

Им было что обсудить с Залесским, засиживаться не стали. Только майор на минутку вернулся.

— Алексей, глаз с Цюлепы не сводить! Чует моё сердце, зверь матёрый. Поймёшь, что хочет уйти, приказываю пристрелить. А пока он в пределах нашего расположения, следить издалека. А я сейчас огорошу замполита.

— Разрешите выполнять?

— Выполняй, лейтенант.

Опять у Алексея дрожат пальцы. «Я справлюсь!» Лейтенант поменял фуражку на пилотку, проверил пистолет и тоже покинул блиндаж. Дорога к роте Цюлепы лежала недалеко от полевой кухни. Услышав громкую речь, лейтенант насторожился и сошёл с тропинки. Слов было не разобрать, единственное, что было понятно, что говорят по-украински. Лейтенант поднёс к глазам бинокль, отвёл в сторону зелёную ветку и разглядел повара и старшего лейтенанта Цюлепу. Алексей нисколько этому не удивился. Ещё разговаривая с Трофимовым, он предположил, что нагонит Цюлепу именно здесь. «Вот и отлично, так теперь и буду его вести». Цюлепа зыркал по сторонам, говорил то громко, то шёпотом. Повар Крайняк больше молчал и, как дурачок, улыбался.

— Второй раз уже заглядывает, — раздался голос из-за спины. Алексей обернулся и увидел капитана Лодейкина.

— Лейтенант, ты против солнца расположился. Не удивлюсь, если они солнечных зайчиков от бинокля уже словили. Старлей этот очень подозрительный, так и вертит головой. В одиннадцать часов спокойней был. Как его, забыл, – Цурюпа?

— Цюлепа, — подал голос и лейтенант, еле преодолевая стыд, — майор почти уверен, что он…

Пока лейтенант подбирал слово, Цюлепа с Крайняком стали прощаться. Повар с облегчением или даже с радостью махнул рукой. Будто сказал: «Да гори оно всё!» Цюлепа пошёл дальше.

— Ведите наблюдение, капитан. Я за ним.

— Лейтенант! Если он тебя видел, копейки за твою жизнь не дам. Оставайся здесь, а старлея я провожу, скажи только куда?

Мучительный момент принятия решения. Сразу несколько вариантов развития событий одновременно завихрились в голове лейтенанта: первое – Цюлепа ничего не заметил; второе – Цюлепа уже улёгся в засаду и поджидает его с финкой; третье – Цюлепа никакой не шпион вообще; четвертое – шпион Лодейкин, сейчас он отведёт от Цюлепы преследование, догонит и они вместе уйдут к немцам; пятое – Лодейкин главный шпион, он догонит Цюлепу, прикончит при попытке якобы побега и останется чистым; шестое – шпион Лодейкин, и если я затяну с решением, он сейчас прикончит меня… Алексей злобно повернулся лицом к капитану. Тот опешил.

— Приказ отслеживать Цюлепу был мне, и выполнять его буду я. В это время раздался конский храп, и из леса показалась гружёная большими мешками телега. Ездовой бессмысленно зевает, не торопится.

— Капитан! Не мешайте им общаться. Если повар что-то захочет передать, пусть передаёт. Но когда телега скроется в лесу, повара сразу арестовать и тащить к майору. Всё понятно?

— Так точно! – таким же шёпотом просипел Лодейкин и подумал: «Мной лейтенант командует? Далеко пойдёт».

— Ездового кто-нибудь встретит? – и, не дожидаясь ответа, лейтенант бросил ещё напоследок, — всё, я за Цюлепой!

И сломя голову Алексей кинулся в лес. В чистый, хорошо просматриваемый берёзовый лес. Лейтенант был осторожен, насколько ему позволял его темперамент. Часто останавливался, завидя густые кусты, в которых в засаде мог лежать Цюлепа. Прислушивался. Огибал препятствия и торопился дальше. Пистолет держал наготове. Когда до расположения роты оставалось уже совсем немного, лейтенант увидел спину Цюлепы. «Ничего он не заметил», – радовался Алексей и продолжал двигаться вперёд, не опуская глаз долу. Неожиданно дорогу Цюлепе преградил красноармейский секрет. Пожали друг другу руки, закурили и разговорились. «А если бы так остановили сейчас меня? – ужаснулся лейтенант, – я бы половину обоймы в солдатика выпустил! Какой я везучий сегодня!» И это действительно было так. Если бы Цюлепа отнёсся серьёзнее к словам Крайняка о том, что в лесу что-то блеснуло, лежать бы Алёше сейчас под берёзкой. Цюлепа же, чувствуя запах горилки и зная, что повар трусоват, просто ответил ему:

— Треба менше пити, дурень.

Лодейкин проявил к повару максимум уважения и внимания, руки за спиной связал ему так крепко, как лошадей на Дону не вяжут. После второй затрещины капитан убедился, что Цюлепа враг. Крайняк с кровью стал выплёвывать из себя правду.

— Что тебе сказал Цюлепа? – кричал капитан.

— Сказав отправити последнюю писулю и уходити зараз….

Лодейкин поставил Крайняка на колени, передёрнул затвор пистолета и спросил ещё об одном:

— Горилка где?

Перепрятав бидон с самогоном, капитан бегом погнал повара к блиндажу майора. Пинков не жалел, самых изысканных эпитетов тоже. А сам только и думал о лейтенанте, как он справляется?

А лейтенант тем временем в полный рост приближался к красноармейцу, вышедшему из секрета и выкрикнувшему: «Стой, стрелять буду! Пароль!»

Цюлепа минуты две уже как скрылся в зарослях лещины. Алексей знал, что пароль меняется каждые сутки, но сегодняшним суетливым утром просто забыл вскрыть штабной пакет.

— Вольно, боец! Я офицер фронтового СМЕРШа, веду наблюдение за опасным изменником и диверсантом. Вы только что говорили с ним. Обеспечьте мне свободный проход, вот мои документы. Немного поколебавшись, солдат твёрдо повторил: — «Пароль!» «Нет, не пройду без шума», – думал лейтенант, проиграв в голове эту сцену. И осторожно обползая секрет, потерял минут пятнадцать, потерял Цюлепу из вида. Вечером, переписав извещение о смерти рядового Жукова, Алексей будет мучительно размышлять об ошибках этого дня. Он сам простил бы такое легкомыслие кому-то другому? Скорее всего, и другой не простил бы его лейтенанту. Если, конечно, знал бы о нём.

Скрутили Цюлепу уже на нейтральной полосе. Он отправился обходить скрытые точки наблюдения за передовыми позициями фашистов и никак не мог решить, между какими из них лучше переползти линию огня. Снайперы с обеих сторон работали на совесть. Но Цюлепа понял: оставаться на советской стороне – это неминуемое разоблачение. Учуяли СМЕРШевцы его природный запах, взяли след. И не хватило ему какой-то четверти часа. Точно бы уполз от наказания, вражина, если бы не упрямство Алексея. На допросе повар Крайняк показал, что Цюлепа в начале июня 1941-го года проходил главным подозреваемым по уголовному делу о расхищении социалистической собственности. Вот и причина его добровольного ухода на фронт. Показал, что орловский мужичок не при чём, он и знать не знал, в каком мешке «писуля». Цюлепа сам потом, хватаясь за последнюю надежду остаться живым, выдал одного младшего офицера из связистов, с которым сотрудничал уже полгода. Спустя неделю после этого эпизода майор Трофимов поздравил Алексея с присвоением очередного воинского звания, сказал, что кроме этого, его представили к заслуженной награде, и ещё сказал:

— Кто знает, сколько бы мы ещё вычисляли этого Цюлепу, если бы ты не обратил внимание на причину смерти рядового Жукова.