Ночной силуэт из-за решетки требует: — Основания для въезда… Я достаю загран. — Нет, не это… Показываю приглашение, и меня пускают. Переходы, окошки, паспорта. До столицы добираюсь ранним утром. Люблю этот город в сентябре. Полуденное солнце уже не злое. Приятная прохлада и тишина уютного кафе на Андреевском спуске располагают к беседе.
— Хорошо, что успел до очередного локдауна, отец, — радуется Алексей. — Побродишь по Лавре, в Пущу-Водицу тебя повезу, на Труханов…
— Да, здорово. Как-будто не случилось ничего. Все без масок, улицы полны, экскурсии даже видел. В театр хочу еще.
— Що бажаетэ? — загорелая официантка останавливает взгляд на мне. Вспоминаю школу и Веру Сергеевну, щирую учительницу украинского с ласковыми глазами. Алексей усмехается:
— Не напрягайся, правосеков здесь нет. Говори на русском. Послушай, я вот вчера подумал — а, что, если корону природа нам в отместку за ту войну, о которой ты рассказывал, дала?
— Не помню.
— Ну, когда человек, чтоб лечить инфекции стравил в сороковых плесневой грибок со стафилококком, и теперь война между ними. Бактерии с каждым годом все устойчивее. А мы им новые антибиотики, и так до бесконечности.
— Вирус на подмогу прилетел? Чушь. Хотя… Я читал, что при ковидпневмониях говорят уже про суперинфекцию. Из-за нее столько гибнет. Похоже, они договорились.
Вечером идем по улице недалеко от центра. В одном из открытых настежь окон первого этажа вижу знакомое. Показываю Алексею на работающие аппараты ИВЛ и капельницы. Мы стоим, слушая мерное пыхтение мехов, голоса сестер, чувствуем больничные запахи. Пикает монитор. За высокой стеной людей не видно. Он поеживается, бормочет:
— А еще недавно тут поликлиника была. По ком пикает? Сейчас, неверное, чей-то родственник там умер.
— Или, выжил… Пусть — выжил.
За всю эту неделю, наслаждаясь древним городом, я ни разу не удосужился позвонить. Возвращаясь, уже возле таможни набрал ее номер. Известие придавило горьким стыдом, мигом слетела дремота. Двусторонняя пневмония. Лечится дома. Представил ее одну в квартире с двумя кошками, задыхающуюся и беспомощную.
— Я сейчас пересяду на другой рейс и приеду.
— Не надо, заразишься. Уже лучше, сатурация девяносто — можно жить.
— Господи, за что тебе? В отделении своем заразилась?
— А, где же? Тут такой наплыв. Детей с моря привезли, все сопливые. Мамаши тоже в лицо кашляют.
— Ты ешь нормально? Как вообще?
— Селедки захотелось вчера. Ела, как вату жевала. Не приезжай. Прошу тебя.
Пусть автобус превратится в самолет, Господи, сотвори…. Отнеси меня к ней. Ну, не может быть так, чтобы именно сейчас мы были врозь. Давняя тоска моя. Почему же я не звонил? Свечки за здравие ставил, молился, а надо было всего лишь на буковку нажать. И теперь ничем не помогу, разве, денег послать… Нет, она не умрет. Моя касатка не может умереть, в ней столько силы. Она просто уйдет на глубину. Она стольких спасла, вылечила… Теперь Его очередь. Спаси и сохрани. Слышишь? Ты не оставишь ее, Человеколюбец. Иначе…
Автор публикации
