На дальних поездах…

(Алма-Ата – СССР – Свердловск)

Чудесной Анджеле, с пожеланием «счастливой остановки в пути».

В 1983 году Олег Вагнер закончил сразу две школы: художественную и общеобразовательную. В этом же году семья Вагнеров с большой доплатой поменяла небольшую однокомнатную квартиру в Кургане на двухкомнатную в Алма-Ате. И теперь у Олега была отдельная комната, где он мог спокойно рисовать. Два раза он поступал в Алма-Атинский государственный театрально-художественный институт, но провалился – не сдал рисунок, на второй год не справился с живописью.
– Жаль, что у тебя плоскостопие, – сказал отец, – армия помогла бы тебе. Ну что же, поезжай в Россию, пытай счастье там.
Семья с немецкими корнями поступила по-русски: уехала из Зауралья в Казахстан, чтобы через два года отправить сына на Урал. И Олег поехал «пытать счастье» в Свердловск, в Архитектурный институт. В течение двух лет подряд случился дубль неудач: и опять рисунок, и снова живопись. Они поговорили с отцом еще раз. Вернее, папа говорил, а Олег слушал.
– Ты четыре года не можешь поступить в институт. Хватит витать в облаках, встань на землю, тебе уже двадцать один год, а ты идиот идиотом. В руках должно быть ремесло, а не твоя мазня. Поступай в какой-нибудь техникум, портновский или строительный. Хоть в кулинарный. Нам с матерью всё равно, главное, чтобы у тебя было дело, которое бы прокормило тебя и нас в недалеком нашем пенсионном будущем. Творчеством надо заниматься вне жизни, там счастье выпадает один раз на миллион.
Олег так и сделал, и поступил в Алма-Атинское кулинарное училище. После окончания курсов отец подключил все свои связи, поговорил с «братьями-казахами», дал кому-то денег и Вагнера, пока временно, устроили поваром в вагон-ресторан поезда Алма-Ата – Свердловск. Именно это место отец счел «престижным и перспективным».
Так Олег Вагнер и стал «железным дорожником». Он щепетильно выбирал продукты перед поездкой. С удовольствием готовил, строго соблюдая ГОСТ. Ни с кем не ссорился. Не встревал в конфликты. Не обижая, ответственно расставался с «поездными» своими возлюбленными девушками. Вовремя и успешно проходил все аттестации и курсы повышения квалификации. Словом, усердно преодолевал трудности «жизни на колесах», которая нравилась ему всё больше и больше.
Старания Вагнера оценили и через два года он стал директором вагона-ресторана. У него появилась собственное купе, узкое пенальное пространство.

«Временное», как это часто бывает, неприметно превратилось в «постоянное». Сменялись вагонные бригады, начальники поезда, официантки, повара. Уходили и приходили русские, немцы, казахи, украинцы, неизменным «на дороге» был он – Олег Вагнер.
Провожая взглядом убегающие в ночи огоньки забытых Богом, но не брошенных людьми полустанков, Вагнер безуспешно старался представить себе эту фантомную жизнь. По каким сусекам и с какими фонарями обитатели призрачных степных полустанков искали события для своей жизни? Что заставляло их цепляться за своё безвременье? «Какое счастье, – думал Вагнер, – что я еду мимо, что я – в движении, а не в мертвенной бесконечности степи»
В поезде ощущался особый режим, рассчитанный по часам. Это были «временные» отношения, «временные» неудобства, «временные» проблемы, словом, «временная» жизнь, репетиция, подготовка к жизни «постоянной». И была обманчивая, но прочная иллюзия: приедем из поездки и всё будет по-настоящему, закончим этот рейс и всё поменяется в лучшую сторону. И если не сейчас, то потом – непременно.
Неизъяснимо радовали внезапные ночные остановки в пути. Вагнер просыпался всякий раз, когда состав начинал тормозить. Это были вечные минуты ясного спокойствия. Вокруг была темнота и тишина, не было мыслей и желаний, он просто лежал на своей полке, ощущая «почти счастье». Юность, молодые родители, СССР – навсегда, навечно. Затем слышался далекий гудок локомотива, состав незаметно трогался с места, плавно набирал ход, и Вагнер благостно засыпал…
Постепенно два города, став почти родными, слились в его сознании: хмурый, холодный в любое время года, грубый мужской Свердловск и солнечная теплая архаичная женственная Алма-Ата. Иногда, просыпаясь в поезде, он не сразу мог сообразить – откуда и куда он путешествует, жизнь замкнулась вечным и прочным железным кольцом дороги.
Вагнер много гулял по Свердловску, со временем заучив город наизусть. Посещал спектакли, бывал на выставках и в кино. В Свердловске он любил, выбрав в книжном какой-нибудь новый сборник рассказов, сесть за столик в кафе. Рассеянно листая только что купленную книгу, он пил кофе, украдкой рассматривая собак, детей и женщин, думая о том, что красивых лиц очень мало. Свердловск мог бы стать «его городом», и, отчасти, это так и произошло. Но только отчасти… Алма-Ата тоже не стала «своим городом», слишком подолгу он был в отъезде. В Свердловске он тосковал по Алма-Ате, в Алма-Ате – по Свердловску.
В поездке, теряясь между городами, он понимал – его «родиной» стала железная дорога, эта полка и этот столик в его индивидуально узком купе, эта ночь за окном и убегающие в ночи «огоньки забытых Богом, но не брошенных людьми полустанков». Он помнил на память все станции своего пути. Знал время прибытия и отбытия поезда. По стуку колес мог с точностью до километра определить скорость состава. По запахам кухни он мог определенно сказать какие именно блюда готовятся, и сколько минут осталось до подачи блюд клиенту.

На поездку туда и обратно уходило пять дней, включая время на переформирование состава, иногда – неделя. Затем был небольшой отпуск, потом все повторялось.
Отдыхая дома, балуя родителей, Вагнер готовил что-то особенное, убирал квартиру, читал. В Алма-Ате он любил прошагать вверх всю свою улицу Шагабутдинова, затем пересечь проспект Абая, пройти мимо галереи имени Абылхана Кастеева и выйти к фирменному магазину «Океан». За берегом «Океана» начиналась прихотливая степь, черта города, затем поднимались горы, над вершинами гор была чистая и прозрачная синева неба. Жизнь шла как разогнавшийся железнодорожный состав, ровно и предсказуемо.
Между тем, отец вышел на пенсию и на следующий день пожаловался на ноги: «Стали плохо ходить». С этого момента последующие десять лет Олег каждый день узнавал об артериальном давлении отца, о том, удачно ли он «посетил сегодня сортир», как он поел, как он поспал, как он вышел погулять. Сначала отец, хромая, ходил с тростью, затем взял в руки костыли, потом пересел в кресло-каталку. В последний год отец перестал узнавать жену и сына, они по очереди кормили его с ложки, меняли памперсы и мыли в ванной. Особенно тяжело было в ванной – обезноженный отец весил почти сто килограмм. Теперь Вагнер отдыхал только на работе, в поезде, но и здесь отец болезненно догонял Вагнера в виде звонков матери, которая каждый день «докладывала» Олегу о состоянии здоровья папы.
Наконец, как и предполагал Вагнер, всё закончилось. Казавшийся вечным отец внезапно умер. Но через несколько дней после похорон Олег осознал – без всякого антракта началось второе действие семейной драмы, и теперь мать стала жаловаться на здоровье. Они с матерью несколько раз ездили в поликлинику, на «сдачу анализов». Затем доктор вывел заиндевевшего от предчувствий Вагнера в коридор и низким подпольным голосом сообщил о том, что матери необходима операция, «однако в её возрасте…» Вагнер понял, ему предстоит пройти тот же больничный замогильный путь еще раз, но уже одному, никто ему не поможет.
Мать отказалась от операции. Вагнер уезжал в поездки, «бросая» мать на одинокую тетю Пану, еще молодую бойкую пенсионерку из соседней квартиры. Беспокоясь, звонил матери при первом удобном случае, справляясь о здоровье. Жизнь стала тягучей и нелепой, почти чужой. Так оно и было – Олег, десять лет доживающий жизнь отца, теперь доживал годы матери.
К тому времени, Советский Союз, казавшийся вечным, перестал быть, треснув по границам «родных братских» республик. Алма-Ата стала Алматы, а Свердловск – Екатеринбургом. Казахстан обрел независимость. Они с матерью не думали, как и где им жить, кроме старой двухкомнатной квартиры, небольшой пенсии матери и работы Олега у них ничего не было. Мать, опираясь на трость отца, уже с трудом передвигала ноги.

Он забросил книги, перестал гулять, всё свободное время он проводил с матерью. Вспоминая прежнее, «советское» житье, они смотрели старое кино и телевизионные спектакли «из позапрошлой жизни». Регулярно отвозили розы на могилу отца. Иногда Вагнер вывозил мать на отцовской каталке во двор, «подышать летом». Или осенью…
Уезжая в рейс, он готовил матери еду на неделю, мать ещё могла самостоятельно «добраться» до кухни. Каждый раз перед рейсом, Олег просил тетю Пану, соседку, «приглядывать» за матерью. Тетя Пана каждый раз охотно обещала.
Вагнер часто звонил матери, и мать вроде бы не чувствовала себя одинокой – уговаривая, он обманывал себя.
Незаметно Вагнеру исполнилось пятьдесят. В этот день он вспомнил, как много лет назад ему выдали Трудовую книжку, казалось, что это было «в прошлую пятницу». И вот – пятьдесят, и почти половину этого срока он провел в поезде, на маршруте Алма-Ата – Свердловск. Для него Алма-Ата так и осталась Алма-Атой, а Свердловск – Свердловском. Советский Союз распался, но, скучая, Вагнер во многом жил в прежнем СССР. Иногда в поездке он завидовал герою Венедикта Ерофеева, который просто невозвратно уехал из Москвы в Петушки. Вагнер уже десятилетиями ездил, возвращаясь, по маршруту Алма-Ата – Свердловск. Свердловск – Алма-Ата. И снова. И опять. И затем…
На службе его поздравили с юбилеем, вручили почетную грамоту и солидную премию. Но главный подарок приготовила для сына мать. Возвращаясь из очередного рейса, он, как всегда, позвонил на сотовый телефон – мать не ответила. Уже понимая, что произошло, он перезвонил минут через десять. Оглушенный, слушал гудки в трубке… Не было истерики, не было даже волнения, он только ощутил странную, но спасительную заторможенность. На вокзале Алма-Ата-2 сел в такси. Начинался уютный июльский вечер, вдоль дороги зажглись фонари. Он отстраненно подумал о том, что не знает номер телефона их соседки, тети Паны. Они выехали на улицу Гоголя, шофер такси о чем-то оживленно говорил, но Вагнер, кивая, не слышал его. Таксист, пытаясь развлечь клиента, включил радио. Свернули к его дому, на улицу Шагабутдинова…
Он открыл дверь квартиры, вошел, не сказав обычное: «Мама, я дома». Мать лежала в постели, глядя мертвыми глазами в окно. Последнее, что она видела в своей жизни было алма-атинское лето. Сотовый телефон, выскользнув из руки матери, лежал на свободе. Они переговорили всего несколько часов назад и во время разговора Олег ничего не почувствовал.
Вагнер бездумно сложил дорожные сумки в своей комнате, сунул в холодильник продукты, которые он прихватил для матери из вагона-ресторана, и только тогда вызвал врачей. До матери он не дотронулся. В голове мелькнуло нелепое: «Премия кстати – на похороны». Всё было так, как должно было быть. Даже твои родители стареют и умирают, так заведено. Кем? Когда?
После всех формальных процедур, похоронная бригада увезла мать, и он остался один. Он был один в квартире, один в огромной Алма-Ате, один в необъятном Казахстане.
Вагнер нарезал немного буженины, сыр, разломил хлеб. Во время ужина, почувствовав облегчение, он немного поплакал. За окном, во дворе, перекрывая отдаленные звуки трамваев, еще гомонили малыши – жизнь текла своим чередом. Сварив кофе, он составил план отпуска, помимо похорон матери у него не было никаких дел. Надо съездить на Медео, давно не был. Надеть коньки и подышать горным воздухом. Потом зайду в книжный, куплю что-то свежее, не читанное.
Вагнер грустно повеселел – дел оказалось невпроворот. После ужина он перестирал постельное белье, избавился от всех лекарств матери, проветрил и убрался в комнате и вдруг осознал – его «отпустило», стало легче буквально – физически. Многолетний ежесуточный ужас болезней родителей мгновенно закончился.

Он поздно лег в постель. Ночью, вопреки предчувствиям, ничего не приснилось. Он проснулся отдохнувшим, с ясной головой. Принял душ, позавтракал, затем занялся печальными, но необходимыми и в чем-то даже радостными «покойными» хлопотами…
На похоронах матери были две бессмысленные старухи, в прошлом – подруги матери со своими уже пожилыми дочерями, соседка тетя Пана и сам Вагнер. Он думал о том, чтобы всё закончилось как можно быстрее. И он догуляет свой отпуск, и опять уйдет в рейс. А затем начнет новую, спокойную жизнь. «Буду больше читать, гулять. Возможно, познакомлюсь с женщиной, я же еще не совсем старый», он думал об этом, глядя как сыплется сухая, легкая земля на крышку гроба матери…
Назавтра после похорон, пунктуально сверившись с планом, Вагнер посетил Медео. О матери не думалось. То есть, он понимал, что матери больше нет и никогда не будет, но в этой мысли не было трагизма, видимо бесконечные тягучие годы родительских хворей, защищая, выхолостили ощущение драмы.
Скользя на коньках сквозь толпу, он ощутил восхитительное ледяное состояние одиночества. Первое время сияющий лед слепил глаза до пылающих алых кругов. Привыкая, Вагнер прикрывал на несколько секунд веки и в эти вечные мгновения он чувствовал себя свободным. Стремительные, слаженные движения еще не старого тела давали ощущение молодости и легкости. Хорошо, но неопределенно думалось о будущем.
После катания он зашел в полупустое кафе «Ice Medeo» и вдруг по соседству, через столик Вагнер увидел книгу, любимого им Иоанна Секунда. «Поцелуи» Секунда трепетно держала в ухоженных изящных руках сосредоточенная серьезная женщина лет тридцати пяти, одетая в обтягивающее черное платье, изысканное в своей кажущейся закрытой простоте. Пушистые опущенные ресницы. Черная тушь богатых пышных волос. Мертвенная белизна живого лица. Как будто после вишни, влажные губы её двигались – она читала стихи про себя.
Разглядывая, Вагнер не удержался и «раздел» женщину и тут же ощутил себя не виноватым, но старым и развратным. Её «избыточная» грудь, вызывающе обращая на себя внимание, волновала, но Иоанн Секунд волновал не меньше. Почувствовав, женщина подняла на него свои изумрудные глаза. Оценивающий взгляд её был чистый и твердый. Вагнер не мог не познакомиться с Анджелой…
Они долго разговаривали о книгах, о стихах Секунда, о сложностях переводах. Затем, приходя в себя, они пообедали, потом Вагнер отвез её на такси домой. Анджела жила вместе с родителями в «Трех богатырях», на проспекте Достык, в центральном доме. В такси Вагнер неуверенно думал о том, что Бог или Судьба, вероятно, существуют, и что знакомство с Анджелой – это, возможно, награда за его страдания с родителями, за его вынужденное одиночество, за неполноценность его кочевой жизни…
Был поздний вечер, когда она позволила и он поцеловал Анджелу по-настоящему в её влажные губы. Это было почти как в молодости, поцелуй у подъезда любимой.
– Ш-ш-ш… – зашептала Анджела, почувствовав его напряжение. – Успокойся. Тише…
Но он вздрогнул по другой причине, поцеловав её, он не ощутил и тени прежних волнений. Неужели в жизни на всё, включая любовь, лимит? И на поцелуи? И на постель?
– Всё хорошо, – он почувствовал, она улыбнулась ему в ухо.
Закрывая глаза, он крепче обнял Анджелу. Жизнь, вероятно, меняется, меняя ощущения любви, это ещё не смерть, просто – иная жизнь. Неужели молодость всё же проходит? Сейчас, ощущая ладонями тело Анджелы, он не мог в это поверить…
– Мы увидимся ещё раз, – в темноте она заглянула ему в глаза, – ты же так решил?
– Именно! – он сдержал улыбку. – Сразу после моей… командировки.
Всё так и вышло, и они встретились после его очередной поездки у него дома. Стараясь не представлять себе насыщенную личную жизнь Анджелы, ее возможные разводы, вероятные аборты и натуралистичные романы, Вагнер весь день готовил утку по-пекински, «римский» салат с ветчиной и куриный бульон с пикантными специями.
Анджела была приятно удивлена его готовкой, он с удовольствием отметил это. Она также оценила интерьер квартиры – купленный родителями еще в советские времена монументальный гарнитур Milord, производства Югославии, страны, которой уже не было на карте мира.
– Путь к сердцу тела женщины лежит через прекрасный ужин, – улыбаясь, она вольно раскинулась на диване, – это знают даже взрослые.
На Анджеле было праздничное и, одновременно, строгое, почти траурное черное платье с красным струящимся отливом. Наряд королевы для казни. Платье было открытое, с глубоким манящим декольте. Побледнев, Вагнер мысленно соотнес свои размеры с размерами её груди. Черные чулки и алые туфли на высоких черных каблуках дополняли наряд Анджелы. Вагнеру казалось, что чулки светятся на её круглых, мастерски вылепленных коленях. Вскидывая голые руки, Анджела как будто бы поправляла идеальную прическу. В этих лживых движениях её рук он увидел что-то непристойное. Анджела была так притягательна, что Вагнер не мог представить её в постели.

После ужина они пили кофе, неторопливо вспоминали прежнюю Алма-Ату её детства и его юности. Он грустно шутил. Она звонко смеялась каким-то неестественным «сценическим» смехом, с преувеличенным волнением вздымая стесненную декольте грудь. Оба понимали – Анджела останется у него до утра. Он невпопад подумал о том, что совсем недавно по квартире, оставив навечно призрачные тени, передвигались два полумертвых старика – его родители, потом, спасаясь, он представил белье Анджелы… Черное? Белое? Алое? Закрытое? Мини? Загадал, что если бельё алое, то всё будет хорошо. Он нахмурился, сосредотачиваясь…
– …я пытаюсь изобрести новую форму стихосложения, – Анджела говорила, делая крохотные паузы, проверяя кончиком языка помаду на губах, – три-четыре слова. С огромным подтекстом. Вот, например, «Спина зрителя». Или. «Тучи над Вселенной». «Графоманская проза жизни». «Платье для казни». «Заменить фокус чудом». За сочетанием этих слов – огромные пласты смыслов, ты не находишь?
Анджела писала стихи. Точнее, это были не стихи, а… названия стихов. Не совсем понимая, он сдержанно восхищался, у него получалось почти искренне. Кроме того, Анджела редактировала сайт, посвященный литераторам Казахстана, пишущим на русском языке и «уже который год» собиралась в Москву. В этом месте Вагнер демонстративно смутился – фантомная, во многом инопланетная Москва никак не входила в его планы.
– Но пока это всё «в туманных ризах», – торопливо сказала Анджела, затем повернулась к нему спиной и хладнокровно добавила, – поможешь снять платье?
Вагнер вдруг осознал, что в последний раз он видел раздетую женщину четыре года назад, это была его «поездная любовь», хорошенькая официантка из Караганды, «роман на два рейса».
– Конечно, – оглохнув, он осторожно обнял Анджелу.
Сминая платье и белье, путаясь в пуговицах, молниях и крючках, чувствуя на губах приторный вкус помады и утки по-пекински, задыхаясь от аромата парфюма и запаха пота, он с трудом раздел Анджелу. Затем неуклюже, с излишней суетливостью разделся сам, истерично думая о том, что в мойке горбилась горка грязной посуды.
– Какой же ты нежный… до стеснения, – от её улыбающегося дрожащего шепота у него перехватывало дыхание, – ты лучший! Переверни меня на живот, начнем с этого… Да смелее же!
Ему казалось, она говорит дежурные фразы, но её шепот… Неужели и это можно подделать, идеально сфальшивить, заменить фокус чудом?
В театральном свете луны он увидел её гибкую спину, плавные обводы бёдер, ровные выпуклости ягодиц. Анджела растрогала своей доверчивой беззащитностью.
– Дивный вид, – «лучший» Вагнер не удержался, понимая, что он, вероятно, не последний в бесконечной череде её любовников.
– Многие это отмечали, – она даже не старалась быть деликатной.
…Ночью, уже после всего, он долго не мог уснуть. Утешал себя: «Не знаю, как насчет любви, но лимит на постель пока не исчерпан». Он обнимал чудесную женщину после напряженного любовного сюжета с неподдельными стонами просветления в нескольких финалах, что же не так? «Вероятно, дело в том, что я знаю – откуда? – что мы не будем вместе. Но откуда я это знаю? Зачем мне эти знания?»
Страшась потерять, утопая, он теснее обнял её за обширную душистую грудь, сонная Анджела обессиленно прижалась к нему…
Вагнер забылся неопределенным гнетущим сном. Во сне он увидел свое персональное купе, степной пейзаж за окном, его поезд, который был в пути между Алма-Атой и Свердловском. «Вот там я и усну, и умру во сне, и буду ехать в Свердловск, не ощутив перемен, уже вечным. Но, к счастью, это произойдет незаметно и через много-много-много лет. Я умру, а мой поезд так и будет спешить из Алма-Аты в Свердловск и обратно – в Алма-Ату. И дорога эта будет навсегда» Мысль была такой невыносимой, что он решил проснуться. Бесшумно встал, накинул халат, на цыпочках пробрался в кухню и сосредоточенно вымыл грязную посуду, думая о том, что хорошо высыпается он только в поездке, в своем персональном купе.
В сон смерти возвращаться не хотелось. Отодвигая неизбежное, он сварил себе кофе и вышел на балкон, в предрассветную беззвучную ночь. Подстегивая себя обжигающим кофе, попытался увидеть или хотя бы представить себя женатым. Любовница – да. Подруга – да. Даже недорогая содержанка… Всё это временное, в дороге, это он многократно пережидал, часто и переживая. Но жена? Постоянная? Не в пути? Возможно ли это? Неужели жизнь в какой-то момент становится колеёй, с которой не свернуть? И ты привыкаешь к тому, что у тебя есть и это делается твоей неизменной сутью, которую ты, уже охраняя, бережешь. Смогу ли я, захочу ли всё менять ради Анджелы? А ради себя? Стать поваром в каком-нибудь ресторане Алма-Аты, стать семьянином, может быть, завести ребёнка, осесть дома, быть вне дороги? Видимо, так надо. Для чего? Зачем? Идиот, тебе пятьдесят лет, а ты мальчишкой всё еще валяешься на диване с голыми девушками Амедео Модильяни!

Вагнер, так ничего и не ощутив, допил остывший кофе. Надо в постель, к Анджеле – всё знающей, но ничего не понимающей глуповатой умнице, застенчивой развратнице, гламурной нимфоманке, шлюхе, так и не узнавшей мужчин. Надо к ней, надо заснуть.
…Утро было спокойным. С деликатными объятиями и кофе, с поцелуями и поджаренным хлебом. Не было главного – неуместных разговоров. После завтрака он вызвал такси и отвез Анджелу домой. Она, если и не поняла, то почувствовала – ему надо побыть одному. «Что есть, то есть, – думал Вагнер в такси, – странное сочетание чутья и неделикатности, этого у неё не отнять»
Через несколько дней, так и не начавшись, всё закончилось. Она позвонила ему, и они встретились в «Aurora Cafe», на улице Жамбыла. Анджела опаздывала. Зная всё наперед, он зачем-то заказал чашку кофе. Рядом сидели две девушки, одна из них с деланным простодушием посмотрела на него, но Вагнер не успел улыбнуться в ответ, – шелестя подолом пестрого платья, в кафе впорхнула Анджела. Он вспомнил, как однажды ночью он называл её: «Птичка моя» – «Кар!» – «Да не ворона, а птичка!» – «Поняла!»
Суетясь, Анджела подсела к нему, окружила своим ароматами, обняла за плечи и, чуть встряхивая, сказала дрожащим улыбающимся голосом: «Ты не мой мужчина. Извини. Но ничего. Ты яркий, долго один ты не будешь. И ты не выглядишь на свои годы, я вообще думала, что мы – ровесники…» Все её слова были хорошо отрепетированными, видимо много раз произнесенными. И Вагнер убедился, их расставание – это правда, это по-настоящему. Сдерживая смех, он закрыл глаза. Подумалось странное: «Смерть здесь и сейчас, то, что ты пока жив – отсрочка».
Он ничего не чувствовал, как тогда, когда впервые поцеловал Анджелу. А она опять поняла его неправильно, встала, прижала к своему животу его сморщенное лицо. Вероятно, этот номер тоже был в её программе «Расставание». Сквозь духоту тонкого платья он ощутил щекой её горячее мягкое тело, уже непроходимую пограничную линию трусиков… Наклонившись, она поцеловала его в макушку, чмокнула как малыша. Вагнер увидел их со стороны – это было глупо.
– Всё, я ушла. Меня нет!
Услышав стук её каблучков, Вагнер с облегчением выдохнул, затем осознал обрывок разговора девушек за соседним столиком…
– …открывать рот у стоматолога – это всё равно что раздвигать ноги.
– Мужчинам не понять…
Он посмотрел на девушек, одна из них с жалостью улыбнулась ему. Еще не хватало! Торопливо рассчитываясь, он подумал: «Хорошо, что дом рядом, могу прогуляться. Чёрное её белье сделало свое темное дело. Жаль, что я не писатель» Хотелось, всё забыв, вернуть недавнее – до Анджелы – прошлое. Хотелось скорее вернуться в свою квартиру к родным теням мертвых родителей.
Сообразив, что он «всего лишь» директор вагона-ресторана, «две трети жизни трясущийся между Алма-Атой и Свердловском», Анджела признала Вагнера «бесперспективным». Железнодорожная колея не выпустила его – он опять был один.
Этим вечером, после расставания с Анджелой ему всё же сделалось тошно, и он затеял в квартире «большую уборку», занятые руки дают покой голове. Перебрав после стирки всё белье, Вагнер так и не нашел таинственно исчезнувший носок. И он убил, выкинув, уже не парного его собрата. Нелепо подумалось, возможно именно так судья-судьба карает нас, одиноких?
Как рану, он намертво зажал в себе свою неудачу, зная по опыту, спасая, дорога освободит от несостоявшейся любви, от ожесточения, от ужаса одиночества, и даст то, ценнее чего и нет на свете – покой. В конце концов, для того, чтобы включить стиральную машину и постирать белье не обязательно жениться. «А готовлю я лучше любой женщины».
Собираясь в очередную поездку, Вагнер положил в дорожную сумку томик рассказов Эрнеста Хемингуэя, многажды пролистанных, но так вдумчиво и не читанных. «Попытаюсь еще!» А может быть, Анджела почувствовала, она никогда бы не стала его судьбой, охраняя, он не пустил бы ее в свою несчастно-счастливую жизнь. Застегивая сумку, он испытал чувство облегчения…
Через полгода она позвонила ему на сотовый телефон, и Вагнер узнал болезненное, «его, не его» Анджела Алтынбекова «удачно вышла замуж за очень талантливого москвича», какого-то мрачного поэта белого стиха с двойной, наполовину «музыкальной» фамилией: Мусоргский-Болтромеюк. У Вагнера тоже была «музыкальная» фамилия, но Болтромеюк, верно, перевесил второй фамилией с наличием тяжелого «Болта» и, конечно, своей «московскостью». Сбылась мечта Анджелы – она переехала на постоянное место жительства в более чем перспективную Москву.
Олегу Вагнеру шел пятьдесят первый год, его уважали в поездной бригаде, он не знал, что будет дальше.
(Москва – Алма-Ата «Aurora Cafe» – Свердловск – Курган – Москва, 1983, 2017)

Автор публикации

Андрей Ладога5 506

Какой статус?

Комментарии: 622Публикации: 68Регистрация: 03-09-2021

1

1

1

2

1