Мы, наконец, миновали Ясиноватую с ее ночным грохотом сцепок, эхом гудков и слепящими фонарями. Зимний вагон почти пустовал. В нашем душном плацкарте побывало несколько транзитных попутчиков, но один ехал, как и я, с самого места отхода симферопольского поезда.
Он был высокого роста, около пятидесяти лет, с истомившимся узким лицом, в синей китайской спортивке из девяностых. Его курчавая седеющая грива давно просилась к парикмахеру. Проведенную накануне плохую ночь выдавали припухшие веки, частое моргание и вялый разговор. Видимо по привычке он машинально потирал справа налево кончик крупного повисшего носа. За ритуальным цыпленком под коньяк мы познакомились сразу после отправления. Его звали Олегом, он работал педиатром в городской больнице и в дорогу отправился сразу после тяжелого ночного дежурства. В горном поселке, по-советски Счастливом, а по-татарски Буюк Озенбаш его ждала жена у общих друзей в большом гостевом доме. Летом они сдавали его туристам, тем и жили, а Олега и его жену теперь зазвали встречать Рождество.
После нескольких глотков коньяка он проспал до самой Ясиноватой. Когда начался лязг формировки поезда, доктор проснулся и вскочил, наверное, собираясь бежать к больному ребенку из недосмотренного сна. Минуты две он тер нос и зевал, потом бодро начал приводить в порядок наш обеденный стол. Я позавидовал его способности спать в поезде, — мне это было всегда мучительно неудобно.
Пока я курил в тамбуре, у нас появилась попутчица. Упитанная девица, громкоголосая и суетящаяся, в ярко зеленом пуховике и с огромным клетчатым баулом. Это из него в наше мужское лежбище проникал чесночно-колбасный аромат. Вагонная торговля, — все свое, домашнее. Когда я вернулся, между девицей и Олегом продолжался бойкий, оживленный коньяком разговор. Олег сидел напротив и, морщась, пытался жевать предложенную домашнюю колбасу.
— А я своего не знаю за что полюбила! Может за то, что он так складно говорил? Заслушаешься, было, и забудешь картоху снять, а она и сгорит. Все про армию, да про Севера…
Увидев меня, она почти закричала:
— Ой, здравствуйте, садитесь, берите колбаску, — потом уже вполголоса, — Никаких подвигов для меня он не совершал, правда, Наташку мою сразу полюбил, и она его…
— Вам, значит, подвиг мужчины ради вас не обязателен? Для доказательства любви, то есть, — Олег не сводил с девицы взгляда блестящих глаз, держа в руке стакан с, плескавшимся от вагонной качки, коньяком. Она добавила:
— И хотелось большой букет. Чтобы гладиолусы… Я даже слово это люблю. Она нараспев произнесла: — Гла-ди-о-лу-сы. Ну, потом, некогда было, а вообще, вы знаете, что это женщина выбирает, с кем семью создать, а мужик, он только на сиськи и смотрит, да на ноги…
Я разглядывал Олега, сидя рядом с девицей. Он имел странную привычку после каждого глотка коньяка накрывать стакан сверху ладонью и трижды стучать им о столик. Меня это сразу стало веселить, и я спросил о причине такого ритуала. Оказалось, все просто, — он подсмотрел это у героя Клуни в тарантиновском боевике, а потом привык. Вагонную торговку Кристину эти стуки очень пугали. Она каждый раз подскакивала, потом хваталась за свою огромную сумку.
— И это правильно, — стал заступаться Олег. — Это он инстинктивно туда смотрит… Развитая грудь и широкие бедра это признаки физиологической и анатомической готовности к материнству, а вы его подозреваете в том, что ему только одно и нужно от вас… Есть даже коэффициент такой талия-бедра, и доказано, что если он у женщины меньше там, не помню, чем ноль семь, то большинство мужчин будет считать ее привлекательной. Ну, а грудь…
Я вступил в разговор, отодвигая колбасу подальше от себя:
— Кристина, пока вы не объявили нам, что все мужики козлы, давайте мы лучше поговорим о Крыме, что ли. Олег, расскажите о горном Крыме, я там никогда не был, все на ю-бэ-ка, на пляжах… Но Кристина, косясь на меня, начала снова. Он ей явно нравился:
— Олег, а вы сами ради женщины совершали подвиг? Ради жены вот вашей, или ради какой другой?..
Мне вспомнился «Тот самый Мюнхгаузен» и бургомистр, который говорил, что он каждый день рано утром идет на службу, и что это не подвиг, но что-то героическое в этом есть.
Уже светало, мелкие снежинки неслись мимо окна, и оно стало похожим на включенный экран испорченного телевизора. Голос Олега вернул меня за столик душного плацкарта:
— Я расскажу вам про горный внутренний Крым, это моя любовь!.. И давно уже. А подвиг, — он потер свой порозовевший нос, — никакой подвиг я не совершал, просто сделал так, как сделал… Ради чего? Если честно, то и выхода у меня не было… Но, если бы было по-другому, может, мы и не жили сейчас вместе… Кто его знает?.. Олег поцедил коньяк, постучал стаканом об стол. Кристина ойкнула и подскочила, а он начал:
— Мы прожили с ней и ее дочерью вместе уже полгода. Тогда и пришло письмо от ее лучшей подруги Айшет. Она когда-то вылечила дочь Айшет и теперь постоянно ее наблюдала, консультировала. Подруга приглашала нас к себе, в Крым. Было как раз лето и все после этого письма так удачно сложилось… А я раньше горного Крыма изнутри не знал, ну, как вы теперь. Она же была рада-радёхонька предстоящему путешествию. Бывала там до меня. Вначале просто захватила поездка вдоль гор по равнине. Там и персиковые сады и плантации роз до самого подножья Ай-Петри. Рай! Горы… Ну, не смогу я так рассказать… Помните «Кавказскую пленницу»? Когда комсомолка красавица с Шуриком и ослом идут по дороге? Так вот, это там снималось. Они, эти горы, сперва, как-то придавили, а потом стало невыносимо радостно. Появилось предвкушение какого-то волшебства. Или, тайны какой-то внутри них, которая ждала меня. Верите?..
Мы с Кристиной закивали, потом поменялись местами. Я сел рядом с Олегом, а она забралась с ногами и подложила под спину подушку. Он продолжал:
— С нами от вокзала ехала Айшет, встретив нас в Симфере… Смуглая, миниатюрная говорушка. Хитрые беличьи глазки, угольки такие, ха… Еще, у нее милая привычка такая была складывать ладони лодочкой, когда что-то долго объясняла. Она всю дорогу щебетала нам про обычаи местных татар и легенды, которые здесь водились почти про каждую гору. И постоянно упоминала какой-то ручей за селом, и они с женой переглядывались при этом. Обещали рассказать дома. Приехали в Счастливое. Как и положено, оно расположилось в горах и всё на террасах. Мы заехали в глухой угол. Дорога кончалась, дальше высилась обратная сторона Ай-Петри, за которой Ялта.
Когда вошли в ее дом, большой и двухэтажный, с высоким забором из дикаря, я ничего особенного не увидел. Но потом Айшет вывела нас из дома во внутренний двор, и я аж застонал от великолепия. Довольно большой, он состоял весь из террас. На средней стоял сам дом, рядом с ним, обложенный круглыми камнями, пруд с кувшинками, рыбками и приятно журчащим водопадом. Невдалеке высилась обеденная беседка с длинным столом и камином из какого-то диковинного камня. Была еще терраса пониже, где расположились бассейн и теннисный стол. Немного выше дома вела в гору терраса с круглой, увитой плющом беседкой. А там внутри очень уютная, низкая и широкая лежанка с красивыми одеялами. Айшет назвала ее дастарханом. В беседке еще виднелся каменный закопченный очаг с решеткой и кучей ступенек для сидения вокруг. Крутая узкая тропинка поднималась вверх. Там, на террасах, росли розы и другие цветы в горшках, клумбах и грядках. Огромные кусты можжевельника, какие-то пирамидальные деревца и еще много чего цветущего и пахнущего.
Вечером мы втроем наслаждались прохладой на дастархане. Журчал водопадик и огромные улитки выползали из тени погреться. Под шашлык с красным вином подружки наперебой стали рассказывать мне страшные крымские легенды. Помню о замурованном Мангупском мальчике, призрак которого и сейчас бродит по горам. Это был княжеский сын, которого замуровали в стену Мангупа по тайному пророчеству. Те, кто его видел, говорили, что он в старинных одеждах, а белые губы его шевелятся, как будто он хочет предупредить о чем-то.
Утром было не жарко. Когда попили зеленого чаю из пиал, Айшет объявила, что мы идем на ручей, окунаться в ванны. Дорога не длинная, но по жаре и в горку. Вначале по солнцу, затем все глубже и выше в лес и тень. Айшет рассказывала по дороге, сложив ладони лодочкой: — Здесь все, как в сталкеровской зоне, — щебетала она. — Ручей горный, капризный, постоянно меняет русло. Камни падают с гор, и деревья тоже. Погода меняется по нескольку раз на день здесь. Однажды тут нашли местную с пробитой головой, и теперь его зовут Ведьминым ущельем. Наши стараются сюда не ходить, а я не боюсь. Из него собирается водохранилище, а потом эта вода идет в Ялту, — она шла быстро, не уставая. А мы запыхались.
Скоро впереди стал слышен шум падающей воды. Показалась узкая горная речка, местами быстрая с водопадами. Кое-где с тихими ваннами. Вокруг густой лес. Тепло и влажно в ущелье. Попытаюсь сравнить… Нет, сейчас не смогу… Дико. Красиво… Спустились, в общем, к ручью. Попили чистейшей ледяной воды, умылись. Вода и воздух аж сладкие, тягучие, хоть на хлеб намазывай. Маленькие водопадики и большие перекаты, красивейшие прозрачные ванны, протоки в камнях. Деревья во мху. Женщины рассказали, что они остаются здесь, потому, что это женская ванна, они хотят окунться. Мне же надо идти выше по течению, там сразу за камнем мужская ванна, я ее узнаю. «Там всегда купаются мальчики». Так Айшет назвала мужа и его будущих гостей.
Мужскую ванну трудно было не найти, Она красовалась под глубокой и узкой расщелиной в горе. Вернее, это, как оказалось, было только начало ванны. Саму ее из-за скалы я не заметил вначале. Потом осмотрелся, и увидел довольно большой бассейн, в который и лился водопадом ручей, пройдя по расщелине. Начал спускаться туман откуда-то с горы.
Разделся до трусов, хотя полагалось догола. По словам Айшет, так лучше эффект. Но немного знобило от сырости ручья и тумана. Спустился в расщелину по скользкому стволу дерева. Его, наверное, кто-то уже использовал для этого. Когда слазил, мелькнула мысль: — А я ведь назад не вылезу по этой скользоте, если придется. Но я собирался из расщелины по водопаду сплавиться в ванну. Рядом отвесные стены в изумрудном мху, каменный мешок. Зашел по колено и обжегся водой. Увидел, что скрывала от меня скала, и понял, что попался я, ребята…
Ручей пробил в огромной части скалы дыру и бурлил в ней, не доходя до каменного свода с полметра. Длина протока в скале была что-то около трех метров. Дна не видно, ручей бурлит. Вернуться нельзя чисто психологически, девочки засмеют. Потом, поди объясняй… И она, любимая, там… Но самое противное — уже нельзя вернуться и физически. Не вылезу я из этого мешка никак. Ствол дерева скользкий, без сучков. Звать на помощь смешно, и не услышат. Нырять в дыру нельзя. Если зацеплюсь за что-то, не выберусь, утону на фиг. Просто от холода окочурюсь, пока вылезу. Подумалось, — вот дебил, и какого ты сюда полез? Поплескался бы в ванне, что внизу, пришел бы к девочкам и рассказал “страшную” историю…
Олег налил себе, выпил залпом, но постучать стаканом забыл. Кристина, не замечая, уже давно то завязывала, то развязывала ручки своего баула.
— Тот ручей меня заманил, он же меня и спас, — продолжил он. — Во всяком случае, попытался спасти мое самолюбие. Пошел сильный дождь и с горы в мою западню обрушился ком такой, из спутанных корней с землей, камнями. Он почти перекрыл эту дыру в скале. Вода стала подниматься, и через минуту мне уже было по грудь. Теперь можно было дождаться, когда вода поднимет меня и можно будет вылезть из западни. Подумалось: — А если прямо сейчас прорвет запруду? Их же смоет потоком грязи внизу. Может, они ушли от дождя, а, может, и нет? Не знаю, сколько я стоял и боролся с тошнотворным страхом, хотя в отличие от высоты, глубины я не боюсь. Могу плавать хоть в открытом море. Но это в открытом! А здесь капкан! И в него надо нырять, иначе позорняк!.. Что поток может наделать внизу, если прорвет?
Перекрестился, зашел в эту бурлящую грязь по губы. Ручей обжег льдом. Поток понес, и когда голова оказалась под сводом расщелины, я перестал ощущать под ногами дно. Инстинктивно расставил руки, но тут же опустил, чтоб нигде не зацепиться.
А девочки пришли сами. Стоят и улыбаются возле ванны. Меня вынесло в нее потоком… И, алле-ап! Вот он и я, стою и ору от сковавшего все существо холода и радости, что живой. Айшет хитро сощурила глазки: — Ну вот, это значит Крым тебя принял…
Я еле свел онемевшие губы: — Что же ты меня, зараза озенбашская, не предупредила об этом мешке? — О чем?!. — спрашивает, — она не поняла и забеспокоилась. Когда я рассказал им о том, где проплыл, они пошли к расщелине, не смотря на то, что дождь уже перешел в ливень. Айшет почти не удивилась: — Да, уж! Вообще, я же говорила, — здесь, как в той зоне, каждый сезон все меняется. В прошлом месяце мальчики в эту дырку пешком посуху проходили. Ты молодец, — говорит. Испугался?..
И тут с горы сошел сель. Мы еле-еле успели выбраться из ущелья.
Оставшуюся неделю нашего отдыха я был королем на именинах. А как же, — герой-спелеолог, скалолаз, адский ныряльщик! Всем гостям и домашним было не раз в красках рассказано про подвиг новичка. Принял Крым. А как, только я знал. Она все поняла потом, и про мой страх, и про то, что смыть их с Айшет могло потоком… Через два года мы приехали в Счастливое снова. Заторопился на ручей сразу и не нашел этого места вообще! Что-то похожее, но не то. Может скалу подмыло, и она упала, может ручей другое русло вымыл, кто его знает?.. Нашел фото десятилетней давности у друзей. Похоже. Теперь это место называют Сухой ручей Бельбека. И вообще, — было ли все это? Со мной? Ущелье Ведьм…
Олег уже давно говорил сам с собой, не замечая нас, глядя в испорченный телевизор снежинок за окном вагона.
Мне захотелось курить, и я ушел в тамбур. Вернувшись, снова застал прерванный разговор. Кристина угощала Олега пирожками, все выспрашивая:
— А жена? Почему вы говорили, что если бы не этот случай, то, может, вы вместе и не были до сих пор?..
Он ответил не сразу, почему-то опустив взгляд:
— Знаете, Кристина, не верьте, что любовь, это когда не раздумывая можешь отдать жизнь за любимого человека… Еще как раздумывая… Во всяком случае, у меня случилось так… Я не про все рассказал вам, что было со мной в том ущелье, — он, качаясь, подошел к двери, закрыл ее и остался перед зеркалом, спиной к нам. Потом, глядя себе в глаза, заговорил другим, еле слышным голосом:
— Там, в каменном мешке с водой, меня дважды вырвало от страха. За свою жизнь, если я не вынырну… А потом, только, я представил, что сель, сойдя, может похоронить ее с Айшет. Стоя по грудь в ледяной воде, рядом с собственной блевотиной, я думал о том, какие же мы с ней разные люди. Что я всегда, в отличие от нее, недолюбливал жизнь… Я думал, что хочу с ней, только с ней есть, обжигаясь, изумительные чебуреки в кафе Бахчисарая. Что хочу только с ней ехать на лошадях по горной дороге, и чтобы ее лошадь тонко ржала, призывая, куда-то сбежавшего, гнедого жеребенка. Что, если я сейчас не нырну, то мы никогда с ней не будем сидеть, обнявшись, на маленькой можжевеловой горке, вдыхая чабрецовый воздух и глядя на закат. Мы никогда не увидим, сидя у очага на дастархане, как две улитки в утреннем тумане целуются своими усиками. И я, может быть, никогда не увижу, как в горном монастыре она подходит к батюшке и просит: «Вы могли бы обвенчать нас прямо сейчас?..» Я вспомнил дорогу вдоль гор и персиковых садов, когда почувствовал удивительную свободу внутри себя, и был благодарен ей за это. За ее любовь, за то, что она выбрала меня, хоть я никогда раньше ничем особенным не доказывал своих чувств. Вот теперь я знаю, почему все было так… Я нырнул… потому, что не захотел терять того, чего еще никогда не было с нами… Но, того, что я уже любил, как саму жизнь. Как свободу, которую она подарила мне…
И она знала, что, где бы я ни был, я всегда иду домой, я всегда иду в наш горный Крым, где мы могли навсегда расстаться, но навсегда остались вдвоем. Было потом всякое, и выгорание на работе, ссоры, болезни, скандалы, уходы, возвращения, смерти родителей… Но, каждый раз она говорила потом, что всегда вспоминает ответ своей бабушки: «Наше поколение не разводится потому, что оно привыкло старые вещи чинить, а не выбрасывать». Еще она призналась однажды, что только одно воспоминание о том дне в ущелье останавливало ее, иногда, от шага, за которым была потеря. И постепенно все налаживалось само собой, и забывалось плохое. Так вот…
Он заулыбался и, резко обернувшись к нам, вскрикнул:
— А не хлопнуть ли нам по рюмашке в честь приближающегося Рождества?!
Кристина вытерла глаза и, отказавшись от коньяка, стала собирать свою огромную сумку. Потом села, всхлипывая:
— Вот зачем я спросила?.. Теперь я знаю, за что своего гада люблю, а вам не скажу, — она быстро успокоилась. — Просто, люблю потому, что знаю — он мой, и всегда моим был, а я его… Ну вас!..
Мы хлопнули остатки и стали молча смотреть в окно. Снег перестал идти. Низкие пригородные симферопольские постройки, замедляясь, плыли назад. Впереди меня ждал южный город, и я с сожалением думал о том, что не могу остаться в нем надолго.
Автор публикации
