Тьма, потревоженная первыми лучами бледного рассвета, лениво смазывалась с тусклого небосклона, безуспешно цепляясь за крыши зевающих домов. Неспокойная ночь, полная пристыженных, намеренно заглушенных шорохов где-то за стенкой не освежила лежащую в постели девочку, пробудившуюся ото сна. Милка сидела в кровати.
Рваные звуки, похожие на слова языческой молитвы были и шёпотом, и плачем, и удушьем одновременно. Очевидно, сестре снился страшный сон, а может быть, это белка взобралась через открытое окно. Милка бросила взгляд на подоконник с разбросанными орешками как раз для подобного случая, с раскрытого окна струилась утренняя прохлада.
Бледная осень шелестела своими костлявыми пальцами, сдирая с деревьев последнюю листву. В доме было тихо, казалось, что всё готовится к наступающей белой смерти. Папенька и маменька уже затемно были на работе, а Ривка сопела за стенкой. Кажется, она собиралась прогулять сегодняшние занятия.
Милка не стала заглядывать в её комнату, не попыталась разбудить, нервный сон – та же болезнь, да и саму Ривку, похоже, не так заботили пропуски. Вместо этого, она пошла на кухню, где приготовила себе хлеб с вареньем. Хлеб заплесневел, покрылся зеленоватым пушистым налётом, который пришлось соскоблить ножом. Она поёжилась, глядя на промозглый пейзаж за окном.
Путь в школу петлял по замшелой дорожке, зелёные паучки тут и там залезали на вырытую почву. Оба края дороги густо заросли лесом и кустарником, так что Милка не сразу заметила блестящую скорлупу, лежащую в траве. Подойдя поближе, она разглядела полуразбитое яйцо с ещё не вылупившимся птенчиком.
Малыш был плотно закрыт скорлупой, будто створками двери, но на самой верхушке целостность её была нарушена, изнутри вытекала вязкая слизь, и к периферии шли многочисленные трещины.
Милка поглядела по сторонам, среди переплетений бесчисленных ветвей она увидела гнездо, укрытое пышной кроной. Ни птенцов, ни мамы-птички, в гнезде орудовал кот, он отколупывал скорлупки и разрывал малышей тонкими длинными зубами. Милка догадалась, что яйцо выпало из гнезда, когда в него проник непрошенный гость.
Она бережно взяла яйцо в руки, а затем встала в раздумье. Впереди была дорога в школу, а позади – дом, в котором можно было спрятать такую хрупкую вещь. Спустя минуту, она уже лёгким бегом приближалась к дому, держа его в ладонях. Она оставила его на кровати, таким маленьким и уродливым оно казалось на цветастом покрывале. Ривка засопела от топота.
Она опаздывала, об этом говорило светающее небо. Милка заторопилась, прорезающийся свет наслаивался на утренний полумрак, и она ходила словно в дыму. Вновь пройдя около места, где она обнаружила яйцо, девочка мысленно посочувствовала остальным птенцам, но пошла дальше, не сбавляя шаг.
Сквозь белую тьму она слышала, как чавкают челюсти, сминая не окостеневшие хрящи, как рот пузырится ещё не родившейся плотью, но теми звуками оказались лишь шаги, ступающие по опавшей листве. Когда фигура человека наконец предстала перед ней, Милка поняла, что ей знакомо это лицо, учительница тоже узнала её:
— Ах, Милка, я потеряла свою кошку… — её голова металась из стороны в сторону по клубившемуся туману, глядя на неё, можно было подумать, что она не в себе. – Да вот же она.
Мягкая тёмная шерстка провела хвостом по ноге Милки. Она была испачкана кровью.
— Пойдём, милая, мы уже опоздали.
Милка почти плакала.
Гаденький малыш был совсем холодным. Скорлупа плотно держала его, но, казалось, нужно приложить совсем немного усилий, чтобы её сломать. Милка знала, что ему необходимо тепло, она вспомнила картинки в учебниках, как мамы-птички сидят на своих яйцах. Но учитывая свой вес, она решила просто завернуть его в полотенце и положить на колени.
Отец вернулся и принёс с собой запах смолы и шишек, Милка подняла полотенце с колен, и прижимая к груди, пошла встречать его. В бороде у него были опилки, а под ногтями навсегда засела копоть.
— Что за штука? – сказал он, глядя на свёрнутое полотенце.
Милка подошла ближе и развернула плотную ткань.
— Этак он у тебя всё равно помрёт.
Следующей ночью Милка отчётливо слышала звуки в комнате сестры – это точно была белка, она слышала, как та мягко спрыгнула на пол, а потом Ривка зашелестела одеялом и словно заныла, кровать на тонких железных ножках заходила по полу. Неужели белка грызёт кровать? Но ножки твёрдые и вряд ли ей удастся сделать хотя бы царапину.
Тогда Милка встала с постели, приоткрыла окно и насыпала на подоконник орешки и семечки.
В те редкие дни, когда и папенька, и маменька были дома, семья садилась ужинать вместе. Ривка почти не притронулась к мясу с морковкой и всё ковыряла вилкой по тарелке. Маму вконец разозлили эти звуки:
— Что ты елозишь там?
— Не выспалась.
— Ей белочка спать мешает, — сказала Милка.
Глаза устремились на малышку.
— Какая белочка? – спросила мама.
— Та, что через окно к ней пробирается и грызёт железные ножки кровати.
Ривка, казалось, побледнела.
— Так не открывай окно на ночь, — сказал отец. Но мама промолчала, она лишь смерила вопросительным взглядом старшую дочь, которая теперь не отрывала глаз от тарелки.
Милка и раньше видела Гмаила, он казался верзилой по сравнению с остальными ребятами, слишком взрослым для школьника. Она даже видела его пару раз на строительных работах, куда ребятам его возраста вход был запрещён, и всё-таки он таскал доски, коробки, пил с мужиками горячее от жары пиво. Тогда почему Ривка держит за руку этого выгоревшего на солнце великана?
Однажды на оставленные на подоконнике орешки всё же пожаловал долгожданный гость. Пушистая тёмно-коричневая белочка взобралась на окно, и засунув один орех в рот, взяла ещё один в лапки и выбежала обратно на улицу, отгрызая скорлупу и съедая мякоть. Закончив эти два, она запрыгнула на подоконник ещё раз. Маленькие чёрные глазки блестели, она видела посапывающую Милку, поэтому и уплетала угощения только снаружи.
Когда она нырнула на подоконник снова, девочка всё ещё недвижно лежала в постели. Белочка схватила орешек, но так неловко, что тот выскочил из её лапок и, подпрыгнув, прокатился по ученическому столу, остановившись рядом с тетрадками.
По пушистому телу прошла дрожь, она хотела убежать, но… Это ведь был последний орешек, да и спящая всё ещё тихо лежала на боку. Тогда она пробежалась по столу, стуча крохотными коготками. Быстро взяв орех и засунув его в рот она, было, уже хотела убежать, но нечто, лежащее рядом вдруг заинтересовало её.
Белая круглая вещица лежала на столе, укутанная в ткань, она была больше её головы, но всё же меньше всего тела, от него исходило тепло – прямо сверху был направлен светильник с жёлтой лампой накаливания. Но объект не был полностью белым – одна сторона темнела, являя собою нечто непонятное.
Белочка залезла на ткань и стала царапать его своими коготками, оказалось, что белая материя была только внешней оболочкой и хорошо снималась, а самое интересное находилось внутри. Расковыряв достаточно, чтобы всё хорошо разглядеть, белочка вдруг почувствовала шевеление, и страх стал сильнее – она побежала прочь, случайно задев его.
Милка вдруг встрепенулась, она проснулась от шума, он был незначителен, но достаточно сильный, чтобы вывести её из забытья. Она протёрла глаза ладошкой и несколько секунд вглядывалась в пространство. Звук был пренеприятнейшим, словно шлепок, такой влажный, и тем не менее, что-то определённо разбилось. Она взглянула на освещённый стол и нашла что там всё было на своих местах, только полотенце было несколько неровно уложено, однако…
Милка не взвизгнула, когда увидела своё разбитое сокровище, являвшее собой теперь не что иное, как ошмётки скорлупы и голого маленького птенчика, который совсем не шевелился. Она прижала руки к груди и дала волю слезам.
Он не шевелился, но всё ещё дышал. Весь в липкой смазке, она обмакнула его тело полотенцем, но водой не пользовалась, ей казалось, что то, что находилось в яйце – эта странная слизь, она защищает его, и возможно лучше пока её не трогать.
Милка нашла пустой контейнер, о котором не сказала маме, сейчас её малышу он был нужнее. Завернув в полотенце птенца, она положила свёрток в контейнер и так же поставила его под лампу накаливания. Она раздобыла в аптечке пипетку, через которую пыталась кормить птенца молоком. Ей приходилось самой раскрывать ему клювик и по каплям вводить жидкость. Ещё из той же пипетки, она «обмывала» его водой, когда смазка наконец высохла.
Весь оставшийся день она думала о человеческих малышах. Как заботятся о них, если те рождаются раньше времени?
Ривка, казалось, тоже находилась в смятении, причина которого была не ясна младшей сестре. Внешне изменение не были столь заметны, но всё чаще она молчала, странно ощупывая свой живот.
И вот однажды ночью Ривка сделала то, что не делала никогда – она попросила Милку помолиться вместе с ней. Милка согласилась, ей на самом деле было о чём просить у Бога, она хотела чтобы Он помог её маленькому птенчику выжить, вот уже много дней она выхаживала его, и порой казалось, что это лишь продлевает его страдания.
В доме не было икон, лишь один большой железный крест, громоздившийся в просторном, часто пустующем, зале. Обе встали перед ним, но ни одна не решилась произнести слова молитвы, они попросту не знали их, но каждая знала о чём ей хочется попросить. Крест безмолвствовал, также, как и девочки. И в ту ночь было тихо, город спал, оберегаемый их молитвой.
Порою ночь приносит страх, но в ту ночь тьма покоилась и не приносила кошмары. Чёрное небо ликовало, приветствуя новое рождение. Чей-то мерный писк предвещал появление зари, словно помогая светилу пробиться сквозь облака, словно птенец, выколупывающий свою старую скорлупу, чтобы пробиться наружу.
Милка давно ждала этот звук, но заслышав, не сразу распознала его.
Разбуженная этим звуком, она поднялась в постели ещё не открыв глаза. Окна были плотно закрыты во избежание неприятных последствий, но не занавешены, и полная луна ярко светила, это также было и её рождение. На письменном столе, некогда сморщенный комочек, теперь верещал, чувствуя боль, но тем не менее радуясь своей жизни. Стряхнув с себя остатки сна, Милка подошла ближе – запутавшийся в своей простыне, оживший птенец тщетно искал выход.
Неуклюже барахтающийся, он всё ещё был похож скорее на труп, чем на новорожденного, но Милка восторженно смотрела на него. Первым делом, она набрала в пипетку воды и попыталась его накормить, но мотающийся клювик едва давал ей это сделать. Тогда она вспомнила о молоке, что лежало на кухне, надеясь, что его запах больше понравится её «малышу».
Выйдя из комнаты, она сразу же остановилась. Всё это время в ушах звенело чириканье, но теперь звук явно изменился и стал незнакомым. Спустя пару секунд, она поняла, что он доносится из комнаты сестры. Она замерла в нерешительности, темнота раннего утра заставляла её вернуться в комнату и дождаться рассвета.
Наконец, осмелев, она заглянула внутрь. Выцветший деревянный пол оставил на себе следы возни – сломанные от неумеренного напора ножницы и куски испачканного тряпья. Между всем этим, полулежащая на полу у не заправленной кровати Ривка. В одной руке она держала выгнутую в тонкий прут вешалку. По бёдрам текла кровь, такая же алая, как и рассвет в то утро.
Автор публикации
