Глава 1
«Ещё сказывают, видят порой в озере щуку огромную, поросшую мхом. Только заприметив её, уплывают рыбацкие лодки подальше. Так, видно, и осталась в озере злая Мейта-щука», — бабушка Наття закончила сказку и раскурила трубку. Маленькое помещение слабо озарялось огненными бликами, скачущими в поддувале котла.
Неожиданно входная дверь скрипнула и приоткрылась. Анютка даже ойкнула и подскочила на низенькой табуретке. В дверях стоял отец. Он повернул выключатель. Кочегарка залилась светом, и волшебство сказки рассеялось.
— Давай, коза, домой собираться. Замучила, поди, тётушку. Спасибо тебе, Наття! Что бы мы без тебя делали?
— Бабушка Наття, можно я завтра к тебе снова приду? — девчушка крепко обняла женщину. — Авось, опять холодно будет и занятия в школе отменят.
— Я тебе завсегда рада, Нюта. Токмо завтра потеплеет. Видишь, снежок зарядил. Придётся тебе идти на уроки. Да ты не серчай! Через неделю морозы пуще прежнего ударят. Вот и будем с тобой котёл топить, чаёвничать, варежки узорами расшивать да басни сказывать. Одевайся, егоза! А я тебе покамест мешочек с травками соберу. Подкашливает девочка шибко, Виктор Петрович, — обратилась она к отцу ребёнка. — Вы ей эти травки запаривайте. Быстро полегчает.
На улице и правда, стало теплее. Девчушка забралась в холодный «газик» родителя и устроилась на заднем сиденье.
— Ох, и прокурила тебя Наття. За версту несёт. Мамка опять нас ругать будет.
— А мне нравится этот запах. Бабушка трубку разными травками набивает. Папа, а сколько Натте лет? Почему она в павыле1 не живет?
— Что к сородичам не ушла, тебе же лучше. Кто ещё столько сказок расскажет? А вот годков сколько ей? Даже не знаю.
Вопрос дочери озадачил Виктора Петровича. С мансийкой он знаком уже около десяти лет. А сколько ей годочков стукнуло, один Бог ведает. Да она, наверное, и сама не знает. На взгляд тоже определить не просто. Бывают такие женщины без возраста: не то ей сорок, не то шестьдесят.
Когда прежний директор леспромхоза вышел на пенсию, то «передал» Виктору вместе с делами Наттю. Свою просьбу изложил так: «Видишь, контора у нас маленькая. Отопление в ней котельное. Истопником и уборщицей одна женщина из манси работает. Тут же в кочегарке живёт. Сподручнее ей так-то. Не бери грех на душу, не выгоняй её. Баба она хорошая, трудолюбивая, чистоплотная. А судьба, не приведи Господи, какая».
Наття и правда, лиха хлебнула полной мерой. Как-то тракторист леспромхоза заприметил в стойбище симпатичную молодую женщину и привёз её в поселок. Расписались, поселились в ведомственном общежитии. Жили, душа в душу несколько годков. А потом на делянке прибило супруга насмерть упавшей лесиной. Наття на ту пору беременная была. После такого горя ребёнка не выносила. В тайгу возвращаться не захотела. Образования у неё никакого, а общежитие только для своих работников. Вот бывший директор и помог ей, пристроил истопником, а она попросилась в котельную жить, дескать, тяжело ей на людях.
Так что Наттю можно считать старожилом этих мест. Но, несмотря на годы, проведенные в цивилизации, она практически не изменилась. Как когда-то в стойбище, ходила по посёлку в хлопчатобумажном платье традиционного национального кроя. Дополняла его красивым нагрудным украшением из ажурных полос бисера, завершающихся бубенцами, издававшими лёгкий звон при каждом движении. Голову неизменно прикрывала цветастым платком с бахромой. Две косы, заплетенные до самых кончиков, перевивала разноцветными ленточками. Поверх платья в тёплое время года накидывала кафтан из красного или синего сукна, а зимой — саху, шубу из оленьего меха с мозаичными узорными вставками. На ногах красовались няры, расшитые бисером. Носила она их с богато орнаментированными чулками, связанными из собачьей шерсти.
В посёлке мансийку считали травницей и знахаркой. Судачили, что она дочь шамана. В свободное время женщина моталась по тайге. Летом собирала травки, ягоды, грибы. Осенью отправлялась за шишкой-паданкой. В маленькой дочке нынешнего начальника Наття, как говорится, души не чаяла. Всю свою нерастраченную любовь и тепло изливала она на хрупкую девочку. Летом, когда не работал детский сад, отец часто приводил Анютку на работу и просил приглядеть за ней. Девчушка тоже привязалась к женщине.
Декабрь 1972 года выдался холодным. Морозы уже в начале зимы стояли крепкие. Анюта училась в первом классе, и на протяжении последней недели занятия в школе отменяли. Родители остерегались оставлять ребенка в доме без присмотра. Вот и коротали они время вместе: и Анютка досмотрена, и Натте веселей. Мать то девчушки в родильном отделении районной больницы трудится. Ясно, что там маленькой девочке не место. К тому же акушерку нередко вызывали на консультации в отдалённые стойбища и посёлки.
У больнички Виктор Петрович остановил машину и подхватил жену. Она поморщилась, учуяв запах, источаемый одеждой дочери:
— Опять ваша любимица трубку изо рта не выпускала?
— Мамочка, она травки полезные добавляет, совсем для здоровья не вредные!
— Ага, мухомор, болиголов, волчье лыко, — съязвила противница народной медицины и, увидев холщовый мешочек, полюбопытствовала, — А это что такое?
—Наття сбор от кашля дала. Ну, дорогая, нельзя же так категорично отрицать пользу фитотерапии!
— Ладно, дома разберёмся с вашими травками! Я, кстати, Натте подарок на Новый год купила. Думаю, Павлово-Посадский платок ей понравится.
Мать хоть и подтрунивала над Наттей, но относилась к ней по-доброму.
— Мамочка, покажешь платок то? Пусть моя Наття самая красивая будет! А интересно, что она мне подарит?
Девчушка подняла ноги и полюбовалась прошлогодним подарком бабушки. Собственноручно изготовленные кисы были невероятно красивыми и необыкновенно тёплыми.
— Парку меховую! Будешь ты у нас настоящая девочка манси, — пошутил отец. — Ты лучше о своём подарке подумай. Вон сколько времени Наття с тобой проводит. У других детей бабушки и дедушки есть. А у нас одна она всех заменяет.
Настоящие бабушки и дедушки у Анюты, конечно, имелись. Жили они далеко, в большом городе. Самолёты из посёлка на большую землю не летали, а на поезде ехать до них долго, целых двое суток. Посему встречались родственники только летом, когда у родителей был отпуск. Так что чужую женщину Анютка любила, как родную. Жаль только, бабушка Наття ни разу её в стойбище не свозила.
Учебный год пролетел быстро. Отпуск у родителей намечался в августе. Лето на севере стояло чрезвычайно тёплое. Понятно, в такую погоду котёл топить не надо. Контору Наття мыла рано утром и поздно вечером. Наступило чудесное время. Как замечательно бродить по тайге, собирать травы и ягоды, узнавать о повадках таёжных зверей и птиц, слушать волшебные мансийские сказки, петь песни. А как играет Наття на томре! Вот она прикладывает к губам пластиночку, сделанную из кости, и с помощью сухожильной нити извлекает звуки. О чём только не поет томра: о воде, о небе и страшном потустороннем мире. Но рядом с бабушкой никого не боится Анютка: ни болотного духа получеловека — полузверя Комполэна, ни мансийскую Бабу Ягу Порнэ, ни лешего Вор-Хума, ни великана людоеда Менква.
Только Нюткино счастье было недолгим. В конце июня родители узнали о предстоящей двухнедельной командировке. Им хорошо, они вместе в окружной город поедут. А с дочкой что делать? Надеялись, что Наття у них поживёт и за девчушкой приглядит. Не впервой. Но из стойбища пришли дурные вести: у женщины сильно захворал отец. Видимо, в Нижний мир собрался. Ни ехать нельзя. Предложила мансийка девочку с собой взять, но родители рассудили, что не до того той будет.
Нашли другой выход. В единственном на весь район пионерском лагере открывалась новая смена. Хоть он и назывался пионерским, но младшим школьникам — октябрятам тоже путёвки давали. Вот и надумали на семейном совете, что дочь туда отправят. Только Наття сильно встревожилась: «Шибко дурная слава о тех местах идёт. Нехорошие они. Сердится на людей та земля. Сам знаешь, Виктор Петрович, почитай, каждый год там что-либо приключается. По-доброму вовсе закрыть бы тот лагерь надо. Пусти лучше девку со мной». Но родители от слов мансийки отмахнулись. За две недели ничего не случится. А если Анюте не по нраву придётся такой отдых, то по возвращении заберут они дочку домой.
Наття расстроилась. Но поперек родителей не попрёшь. Кто она такая? Перед своим отъездом повесила на шейку девчушки круглый оберег из сукна, отороченного мехом. В центре его красовалась аппликация в виде птицы, а по кромке петлял затейливый узор из бисера. Бабушка попросила Нюту носить амулет, не снимая, до самой их встречи.
В лагерь, расположенный километрах в семидесяти от посёлка, ребятишек везли на автобусе. По большой территории были разбросаны одноэтажные деревянные домики без удобств. Вмещали они десять – двенадцать человек. Столовая, туалеты и умывальники, снабжаемые водой из большой цистерны, стояли поодаль, у кромки леса. Неподалёку было таёжное озеро. Но до него нужно было бежать около километра по лесной дороге через густой урман2.
Анюту поселили в домике с девочками двенадцати — тринадцати лет. Ребятишек начальной школы на смену приехало не так много, поэтому решили малышей в один отряд не объединять. Надеялись, что взрослые дети присмотрят за младшими. Хорошо, что вместе с Анютой в отряде была её ровесница. Девочку звали Алёнка.
В первый же вечер, когда перед сном Анютка натягивала пижаму, к ней подскочила бойкая Маринка, заметившая оберег.
— Клёвый! Ну, салага, дай позырить! — протянула она руку к амулету, в центре которого размещалась стилизованная птица, а по окружности — повторяющийся черно-белый бисерный узор из кубиков и звёздочек.
— Нет! — прикрывая рукой подарок Натти, твёрдо заявила Анюта. — Он мой! Не дам.
— Ты чё оборзела, малявка! — Маринка попыталась сорвать подвеску, но ойкнула, ударенная разрядом статического электричества, и отступилась, увидев твёрдый взгляд Анюты.
Две малявки, как называли их взрослые девочки, крепко сдружились. Только Алёнке рассказала Анюта, что мансийский оберег с узором «Птица» хранит сон и здоровье своего хозяина. А ещё вместе с крестиками и звёздочками отпугивает злых духов. А их в этом месте, видимо, полно.
Вожатые пугали ребятишек девками-моревками, обитающими в озере, и строго-настрого запретили ходить на пляж без сопровождения взрослых. На вопрос любознательной Анютки о том, кто такие моревки, взрослые ответили: «Существа страшные: морок, дурман на тебя наведут и на дно озера утянут. Вот скоро праздник Ивана Купала будет. Вовсе вся нечистая сила озоровать выйдет».
Но Анюта крепко в этом сомневалась. Разве может водное божество Инк-ики непотребство такое допустить? Правда, озеро действительно наособицу. Посередине него остров с гривой, поросшей деревьями. Правая часть водоёма в болотину превратится скоро. По ней гать до островка выложена. Вот интересно, зачем и кому её туда прокладывать понадобилось? Про остров тот вообще невесть какие страшилки болтают. Будто ночами там голубые огни сами собой загораются. Русалки хвостами по воде, что есть мочи бьют, песни поют, венки из белых кувшинок плетут да хороводы, водят.
Маринка нынешней ночью пугала их. Рассказывала, будто каждый год в лагере ужасные вещи случаются. Прошлым летом одна вожатая своему жениху, физруку, свидание на острове назначила. Её мёртвое тело нашли потом на той стороне острова. Лежала она в воде голая и смотрела в небо широко открытыми глазами. Длинные распущенные волосы зелёной тиной покрылись и словно змеи извивались, а на груди венок из кувшинок был. Жениха её тоже отыскали. На высоком дереве он, бледный как смерть, сидел, трясся и выл. В сумасшедший дом его отправили. До сих пор там держат.
Впечатлительная Алёнка боялась таких рассказов. После них долго уснуть не могла, ворочалась. А когда засыпала, часто во сне разговаривала. Как-то ночью, услышав бормотание, Анютка решила успокоить её. Встала с кровати, склонилась над подружкой и обмерла: лежит та на спине и смотрит в потолок широко раскрытыми, остекленевшими, немигающими глазами. Анюта тихонько подругу окликнула, а та не реагирует. Тормошить и будить не стала.
Утром Алёнка объяснила, что часто с открытыми глазами спит, а ещё ходит во сне. Тогда Анюта решила на ночь свой оберег подруге отдавать. Пусть её сон хранит. Ей важнее. А ещё на тумбочку между их кроватями в баночку каждый вечер букет из герани лесной ставила. По обочинам дороги, ведущей к озеру, её много росло. Наття говорила, что герань нервы успокаивает, и сон крепким делает.
Прошло несколько дней. Как-то ночью Анюта проснулась от криков и рыданий. Горько плакала Алёна. Посреди комнаты стояла Маринка и возмущалась:
— Нет, прикиньте. Просыпаюсь я такая, а эта салага у окна стоит. Я её спрашиваю: Чё, малявка, встала? Она молчит. Блин, будто не слышит. Подхожу к ней. Она в окно на луну пялится, а глаза пустые. На меня ноль эмоций. Копец полный. Лунатик! Так и нас во сне придушить могла».
— Ты что её разбудила? — взвилась Анюта. — Их трогать нельзя! Дура! Смотри, что наделала.
Оттолкнув Маринку, она кинулась к Алёнке, усадила её на кровать и стала успокаивать. Подключились другие девочки. У Алёнки началась настоящая, непреходящая истерика. Девочку било мелкой дрожью, лицо покрылось испариной. «Дай ей воды! Надо её умыть!» — кричал кто-то из девчонок. Но воды в комнате не было. В маленькой банке из-под герани тоже. Видать цветы всё «выпили». Анютка скомандовала: «Девочки, вожатую разбудите и медичку. И кто-нибудь за водой к умывальнику сбегайте». Но отважных, готовых бежать в дальний конец лагеря в страшную ночь Ивана Купала не нашлось.
Анюта схватила полотенце, банку и стремглав бросилась на улицу. Удивительное дело, вечером вода из кранов текла с хорошим напором, а сейчас её не было. Анюта открутила все краны. Но бесполезно — ни капли. Может, вода в цистерне закончилась? Оставался один выход – бежать к озеру. Жаль, оберега нет.
Анюта припустила по лесной дороге. Ей было страшно, но она неслась вперёд, стараясь не обращать внимания на доносившиеся из ночного леса шорохи, крики и уханье. Тайга словно ожила. Внезапно луна спряталась за тучи и наступила кромешная тьма. На какой-то миг звуки умолкли. Подул резкий холодный ветер. Деревья качались, скрипели и стонали.
Анюта вскрикнула и даже присела, когда ослепительная молния вспорола небо, и над её головой раздался оглушительный гром. «Нет я не поверну назад, Пай-ики», — твердила девочка, мгновенно вымокшая под дождём, обращаясь к мансийскому божеству. А гром старик Пай-ики старался изо всех. В лесу полно высоких деревьев, а на них прячутся злые духи. Так рассказывала Наття. Видимо, их пытается убить гром старик. Только как бы ненароком её не задел. «Эх, нет у меня ножа. А то воткнула бы его в ствол молодого невысокого дерева. Укрывшимся таким образом никакая гроза не страшна», — вспомнила она наставления Натти, никогда не расстававшейся с ножом.
Наконец берег. Скинув сандалии, Анютка забежала по колено в озеро, намочила полотенце, зачерпнула полную банку воды, развернулась, чтобы бежать обратно, и замерла. На берегу, метрах в восьми от неё, стоял ощерившийся зверь с желтыми глазами. Посланник злого духа Куля «зубастый зверь» не сводил с её глаз.
«Добежать по воде до гати, по ней перебраться на остров и забраться на дерево, — промелькнуло в голове. Но Анюта быстро отбросила эту мысль: волк быстрее, неминуемо догонит. — Она вспомнила предупреждение Натти: ни в коем случае не поворачивайся к зверю спиной. Что если тихонько, не разворачиваясь, отступить назад, уйти под воду и доплыть до острова? Но получится ли? Волки, как и собаки, умеют плавать».
Волк тем временем изготовился к прыжку: зверь присел и прижал уши. На счастье, в этот миг за спиной Анюты ударила молния, и через пару секунд раздался раскатистый гром. Над островом взметнулось зарево и, отраженные в воде огненные всполохи заплясали вокруг девочки. Очевидно, Пай-ики попал в дерево на острове. Это задержало волка.
«Спасибо тебе, гром – старик и богиня огня Най-эква, — прошептала девочка, теряя сознание и оседая в воду. Словно в тумане промелькнула перед ней огромная белая лайка, набросившаяся на волка. А потом застучали в висках удары бубна: Бум! Бум-бум-бум — бум. Девочка отключилась. Сквозь забытьё ей чудилось, что кто-то подхватывает и выносит её на берег, накрывает тёплым одеялом. Ритмичные звуки бубна сменились звоном бубенцов и напевной мансийской колыбельной, что пели они с Наттей:
«В люльку берестяную
Спать уложу доченьку,
Покрывалом беличьим
Я укрою доченьку».
А ещё Нюта почувствовала аромат из смеси табака и трав, которой бабушка набивала трубку.
Глава 2.
Анюта приоткрыла глаза и изумлённо оглядела незнакомое помещение. По всей видимости, это был медицинский изолятор. Комната была залита солнечным светом. Значит, сейчас утро или день. До неё донеслись женские голоса. Кто-то беседовал. Анюта прислушалась.
— Чертовщина здесь творится! Говорят, когда на поиски девчонки отправились, и по ельнику шли, удары шаманского бубна раздавались. Ладно бы один человек, а то все слышали. На глюки такое не спишешь. А около девочки на берегу собака большая, белая была. Похоже, что телом её своим согревала: платье на девчушке влажное, а сама и руки, ноги тёплые. Как псина людей завидела, скрылась невесть куда. Берег, сказывают, весь следами испещрён. Причём плотник Мироныч, а он охотник знатный, уверен, что там не только собака наследила. Волчьи следы он видел. И кровь на песке в нескольких местах была. Вначале испугались, думали, девочка поранилась. А на ней ни царапинки. Представляешь!
— Место и вправду гиблое. Я ночью даже до туалета страшусь добежать. Первый год как лагерь открыли, директор на озере рыбу ловил и от сердечного приступа умер. На следующий год вожатая утонула. На кой-то хрен попёрлась по гати на остров, а лесины то гнилые. Она между ними ухнула и всё. В минувшем году трое пацанов в лесу заблудились. Еле нашлись на вторые сутки. Невменяемые. Всё о снежном человеке талдычили, который их испугал и по лесу гнал. Менква что ли встретили? Шепчутся, что на острове жертвенный камень есть. Откуда скажи, посреди наших болот валун огромный взялся? И нынче мистика какая-то! Так что на следующий год я сюда ни ногой. Ладно, пойду девчушку посмотрю. Что-то долгонько она спит.
В палату вошла врач.
— Оклемалась? Вот и славно. Больше суток проспала. Как чувствуешь себя? Сейчас я тебя осмотрю. И кстати, тебе здесь кое-что просили передать, — из кармана халата доктор извлекла Анюткин оберег.
— Спасибо! Хорошо чувствую! Алёнка принесла? Как она?
— Алёнку твою с приступом в больницу отвезли. Обратно она не вернётся. А украшение тебе девочка из отряда передала. Кажется, её Марина зовут. Ну, если всё хорошо, то немного понаблюдаем за тобой, и в корпус свой вернёшься.
Возвратившись из командировки, родители приехали навестить дочку и узнали о происшествии. Между ними и руководством лагеря состоялся неприятный разговор. Мама возмущалась: «Что за бардак у вас творится? У одного ребёнка приступ эпилепсии случился, другого находят посреди ночи на берегу озера без сознания! Где были ваши воспитатели и вожатые? Вы хотите заявление в прокуратуру? Что за халатность! Мы немедленно забираем ребёнка!»
Но тут вмешалась Анюта. «Мама, а Наття уже воротилась домой? — получив отрицательный ответ, девочка уверено заявила. — Я остаюсь. Мне здесь нравится. И воспитатель с вожатой не виноваты. Я сама без спросу убежала в лес. Обещаю, что больше такого не повторится».
Никакие уговоры родителей не помогли. Дочь осталась в лагере до конца смены. Отношение к ней соседок по комнате после этих событий переменилось. Анюта стала не малявкой, а полноправным членом коллектива. И Маринка оказалась вовсе не такой уж плохой. Так что дни до конца смены Анюта провела замечательно. Пионерский костёр, конкурсы, смотры. А ещё волшебные мансийские сказки на ночь. Соседки ожидали их с нетерпением.
Первым делом, вернувшись из лагеря, Анюта засобиралась с отцом на работу. Уж очень она соскучилась по бабушке. Но родители, переглянувшись, сообщили, что Наття теперь живёт в стойбище и в посёлок больше не вернётся. После смерти своего отца она сильно болела. Сейчас, слава Богу, выздоровела, но пока дальнюю дорогу не осилит. Анюта горько заплакала.
— Это я виновата, сняла с себя оберег, который должна была носить до встречи с ней. Она спасла меня от посланника злого духа Куля. А я даже спасибо сказать не могу!
Захлёбываясь слезами, девочка рассказала о своих видениях на берегу озера.
— Дожили. Вот к чему привела эта ваша финно-угорская мифология! Впору психиатру ребенка показывать.
— Нет! Бабушка хорошая, и сказки её тоже, — запротестовала Анютка.
Отец, прикрикнув на супругу, посадил дочку, словно маленькую, к себе на колени и, укачивая, стал успокаивать:
— Конечно, Наття замечательная! Мы все её любим и тоже расстроены таким решением. Но так надо, понимаешь, Нюта! Твою благодарность она чувствует. А ты непременно увидишься с ней.
Анюта терпеливо ожидала встречи и готовила подарок для любимой Натти. Та как-то рассказала, что самым сильным растительным оберегом считается кар — кора пихты. Анютка сыскала в лесу за посёлком могучую пихту и срезала с её ствола немного коры. Соблюдая обычаи манси, привязала на окружающие деревья полосочки ткани, позаимствованные у мамы.
Девчушка долго корпела над амулетом, выкладывая на нём аппликацию в виде своей спасительницы — белой собаки. Внутрь оберега зашила кусочки коры. Нюта не знала точно, как следовало делать талисман, но рассудила: «Главное сделан он от чистого сердца. Значит, непременно защитит бабушку Наттю. Пусть она больше никогда не болеет и быстрее поправляется».
Перед Новым годом у дома Анюты остановились оленья упряжка. В прихожую ввалились мужчина и мальчик манси. «Виктор Петрович, однако, здесь живёт? — получив утвердительный ответ, гости стали выставлять туески из берёзовой коры, наполненные брусникой, клюквой, морошкой, голубикой и мочёными груздями. — Это гостинцы вам от Натти. Низкий поклон она шлёт. А ты никак Нютка? И тебе подарок есть». Из малицы паренёк извлёк крупного лохматого щенка — лайку и передал его пораженной Анюте: «Держи. Он твой. Его Лэпык зовут, песец по-нашему. Видишь, какой белоснежный!» Лучшего подарка у Нюты в жизни не было.
Мальчику было десять лет, и звали его Юван. «Иван по-вашему», — пояснил он. Взрослые долго чаёвничали, а ребятишки помчались играть со щенком. Оказалось, что мальчуган живёт в одном стойбище с Наттей. Словоохотливый мальчуган сообщил, что бабушка шибко хворала. Даже обряд пришлось проводить. Теперича она в порядке, только сильно тоскует по Нюте, но приехать пока не может — ослабла. Какой обряд совершили Анютка разузнать не успела. Гости засобирались в обратную дорогу. Через гостя девочка передала подарок.
Лэпык рос быстро. Скоро он превратился в красивого пса, один в один похожего на ангела-хранителя Анюты, спасшего её на берегу лесного озера. Наття так и не собралась к ним, а по завершении учебного года отец девочки получил новое назначение. Семья перебралась жить в областной город. Любимца, разумеется, взяли с собой. Со своей мансийской бабушкой Анюта так и не свиделась. Только Лэпык, товарищ её игр и преданный друг, соединял незримой нитью их с Наттей.
Глава 3
Самолёт набрал высоту. Шумные студенты, наконец, притихли. Можно подремать. Анна Викторовна прикрыла глаза, но сон не шёл. Сколько же лет она не была на малой родине? В этом году ей исполнится тридцать три. Значит, двадцать пять лет. Столько всего произошло за это время. Нахлынули воспоминания, а с ними горькие мысли.
Невозможно забыть ту не детскую боль и тоску, когда она села в вагон и осознала, что уезжает навсегда от Натти. Такого острого чувства утраты она не испытывала больше никогда в жизни. Даже разрыв с некогда любимым человеком перенесла проще. Если быть до конца честной, то, приняв решение уйти от «второй половинки», ощутила облегчение: не нужно натягивать маску любящей жены, прощать бесчисленные измены, создавать видимость идеальной семьи. С глаз долой, из сердца вон. Она уехала из большого города, в котором училась, «защитилась» и работала в университете на кафедре «этнографии». Кстати, вместе с мужем.
Анна вернулась к родителям в родной город: «Дома и стены помогают». Однако бывает, что и народная мудрость ошибается. И дело не в разводе или отсутствии ребёнка, как старалась убедить её мать.
«Что со мной происходит? — размышляла Анюта. — На фоне внешнего благополучия, как ноющая зубная боль, непрестанно свербящее чувство, что это не твоя жизнь. Пресловутый кризис среднего возраста? Пожалуй, это началось несколько раньше. Да, первые звоночки появились, как не смешно это звучит, после «ухода» Лэпыка. По окончании третьего курса она приехала на каникулы к родителям, но, подойдя к двери квартиры, не услышала обычного радостного приветственного лая. Старенький пёс не вышел ей навстречу. «Ну что ты так переживаешь, — увещевали родители, — слава Богу, и так неплохо пожил двенадцать годков». Но это была не просто собака, а её ниточка с прошлым. И эта связь оборвалась. А сейчас она испытывала какую-то потерянность. Вопреки её ожиданиям, родной город не восстановил душевное равновесие. Точки опоры не было. Ау! Где ты, моё место силы? И есть ли ты вообще на свете?»
Анна бросила взгляд на часы. Через час приземлимся. Она ощутимо нервничала. Женщина вспомнила противоречивые чувства, захлестнувшие её на заседании кафедры, когда объявили о предстоящей летней этнографической экспедиции, руководителем которой будет «многоуважаемая Анна Викторовна, сумевшая за год работы так увлечь студентов своей дисциплиной».
Небольшой группе исследователей предстояло познакомиться с «живыми» традициями малочисленных коренных народностей Севера, проживающих на территории некогда родного района Анны. С одной стороны, она испытывала радость. Ей предстояло вернуться в места, где она была счастлива. Интересно, что там изменилось за четверть века? Конечно, появился аэропорт. А уцелела ли контора леспромхоза, их дом? Остались ли люди, помнящие маленькую Анютку? А любимая Наття. В глубине души теплилась надежда на встречу с ней, и одновременно накатывал страх. Что, если её уже нет в живых? Отец, узнав о грядущей поездке дочери, подлил масла в огонь, процитировав чьи-то слова:
— «По несчастью или к счастью, истина проста: никогда не возвращайся в прежние места».
Мать выдала вовсе несусветное:
— Сколько волка ни корми, он всё равно в лес смотрит!
Анюта списала реакцию родителей на тревогу за неё. Она отправилась собирать вещи и не услышала слов отца, тихо сказанные жене: «Может, оно и к лучшему, мать. Видать, пришло время. Сколько веревочке не виться, всё равно конец будет! Надо было всё раньше рассказать».
Из объятий Мнемозины пассажирку вырвал голос стюардессы, предлагающей застегнуть ремни. Самолёт заходил на посадку. Анна приникла к иллюминатору. «Под крылом самолёта о чём-то поёт зелёное море тайги, — вспомнила она старую песню и взмолилась непонятно кому. — Пожалуйста, пусть эта песня будет не слишком грустной».
Прилетев на место, заселились в гостиницу. Оставив студентов отдыхать, Анна Викторовна решила прогуляться пешком. До намеченной встречи с главой района оставался час. Анюта шагала по знакомым улицам, отвечала на приветствия редких незнакомых прохожих. Вот школа. Оказывается, она такая маленькая! На месте деревянной конторы леспромхоза с примыкавшей к ней котельной красуется новое кирпичное здание. Их уютного дома тоже нет. На пустыре, где она когда-то играла с собакой, разбит сквер. А здание администрации стоит на прежнем месте.
Хозяйка района приняла гостью радушно. Крепко пожала руку: «Безмерно рада встрече, Анна Викторовна. В областной прессе читала ваши статьи про обских угров. Не сомневайтесь, окажу всестороннее содействие. Помогу, чем могу». Деловито обсудили маршрут экспедиции и вопросы обеспечения транспортом. Только Марина Юрьевна предупредила о том, что попасть в летние стойбища, куда нынче перекочевало большинство остяков и вогулов, навряд ли удастся. Найти их в тайге, что отыскать иголку в стоге сена. Родовые угодья обширны. Да и скрытны они, особенно манси. Чужаков не любят. А вот в одной мансийский деревне студентов примут на «ура». Она «показательная». Можно сказать, своеобразный «жилой» музей под открытым небом, в котором обосновались несколько семей, ведущих традиционный уклад жизни. Глава — вполне современный молодой человек, радеющий за развитие этнического туризма. «Только путешественники в наш медвежий угол в прямом смысле слова не спешат», — грустно подытожила она.
Затем случилось невероятное. Марина Юрьевна огорошила посетительницу: «Ну, теперь без официоза. Анютка, а в пионерлагерь на остров не хочешь студентов свозить?» Только тут Анна поняла, что перед ней та самая Маринка. Долго сидели, вспоминали злополучную смену и девчонок из отряда. Оказывается, Алёнка работает педиатром в районной больнице, в которой когда-то трудилась мать Анюты. Конечно, созвонились. Тёплую встречу омрачило единственное обстоятельство. Девочки ничего не слышали про Наттю и уверяли, что в районе нет пожилой мансийки с таким именем: «Видать померла уже. Да ты сама прикинь, сколько ей лет тогда было!»
В поселение манси Анна отправилась не с весёлыми думами. После двух часов тряски в «вахтовке» добрались до цели. Павыл словно вымер, ни человека. Осмотрелись. Посреди большой поляны расположились несколько рубленых изб. Около каждой печь для выпечки хлеба. Неподалёку навесы для сушки мяса и рыбы. Особенно поразили студентов избушки «на курьих ножках». Те, что стояли за сушильнями, служили хозяйственными сараями. Укрывшиеся за домами у кромки леса, являлись священными амбарчиками. В них жили домашние божки акынь, покровители семьи. Были здесь и конуры для собак, сложенные в виде шалашика, и пустующий загон для оленей. Сильно подивились летнему чуму, покрытому берестой.
Тропа, ведущая от деревни в лес, привела к семейному кладбищу. «Жуть какая! — струхнули девчонки. — Погост вовсе близёхонько, метров сто, наверное. Как им не страшно?» На краю посёлка стояла баня и ещё какой-то сруб. Объяснение преподавателя ввергло девчонок в шок: «Это мансийский родильный дом. И, кстати, если у кого-то из вас «нечистые дни», то добро пожаловать на время регул сюда, в мань-кол». Пока осматривали пустующую деревню, из леса донёсся лай, и несколько западносибирских лаек волчьего окраса выскочили на поляну. Впрочем, грозные на вид собаки оказались вполне дружелюбными. «А белошёрстных, как мой Лэпык, нет», — отметила Анна. Следом из тайги вышли манси. Анна пристально вглядывалась в каждую женщину. Но, увы! Натти среди них не было.
Познакомились с Иваном, главой поселения и его сородичами. Пока женщины хлопотали по хозяйству, готовили угощение, Иван, мужчина лет тридцати пяти, провёл экскурсию. Ребятам всё было в диковинку. Взять дом. Разделён он не только по горизонтали на мужскую и женскую половину, но и по вертикали. Чердак — «Верхний мир», царство мужчин. Здесь хранятся домашние идолы. Доступ женщинам сюда запрещён. «Земная жизнь», занимающая среднюю часть жилища — женская вотчина. Кроме запретного места мули-пал. В нём, на мужской половине избы, над кроватями-нарами прячутся божницы, задёрнутые занавесками.
На деревянных полках домашнего святилища разместились куколки, вместилища для душ усопших, которые, как выразился хозяин, ещё не реинкарнировались в новые жизни. На удивление, с идолами соседствовали православные иконы и портреты Ленина, Сталина и нынешнего президента Ельцина. «В ногу со временем идём, — пошутил Иван про портреты и продолжил. — После крещения манси, пополнился наш пантеон новыми персонажами. Вот Христос. Угры отождествляют его с богатырём Мир-сусне-Хумом, человеком, осматривающим мир. А Богородицу считают одной из жён верховного Бога Нуми-Торума. Чтут их крепко. На «Паскин день» каждую иконку непременно угощают хлебом и водкой. И вождям заодно подносят». Так за шутками и прибаутками время пролетело быстро. В конце экскурсии девчушки забросали Ивана вопросами: «Где вы учились? А супруга и дети у вас есть?» Узнали, что Иван их коллега. Окончил исторический факультет пединститута в окружном городе. «А зенсины нет аднако, олешек мала-мала, на калым не хватит», — отшутился он.
Студентов разместили с комфортом: девушек в одном из пустующих домов, юношей — в берестяном чуме. Ребята ходили на рыбалку и охоту с мужчинами. Женщины учили студенток печь хлеб и готовить мансийские блюда. Вечерами собирались в «общественном доме» и под руководством мастериц занимались рукоделием. Слушали сказания, песни, игру на народных музыкальных инструментах с чудными названиями «лебедь» и «журавль». Пробовали сами играть на погремушках3, знакомились с обычаями и традициями.
Девчонок особенно заинтриговали дородовые обряды и родильная практика. Табу для беременных было столько, что бойкие студентки острили на эту тему. Не пойдём замуж за манси. То нельзя, это не смей. Беременность от всех скрывай. Рожай в «маленьком доме», во время схваток сильно не кричи. Если не хочешь, чтобы на охоте удача отвернулась от мужа, не ропщи, когда его в мань-кол не пустят. Запрещено туда заходить всем мужчинам и девочкам до десяти лет. В родной дом после родов месяц — полтора носа не показывай.
В именах ребёнка запутаешься. Одно из них — тайное. Знают его только близкие люди. Даётся оно в честь умершего предка. Произносить его вслух нельзя до тех пор, пока душа покойного не переселится в дитя. Чужие люди знают малыша под другим именем. А есть ещё имена подставные. И будешь ты мамкой сорванца по прозвищу «Мусор» или «Мясная муха». Зато на таких детишек ни один злой дух не позарится.
Только и хорошо, что у дитяти четыре матери будет. Первая мать Титя. Она ребёночка на свет произвела. Остальные — «социальные». Пукни-сян роды, принимала, пуповину перерезала и завязывала, да послед открепляла. А потом его кровью рисовала знаки на щеках новорождённого младенца. Алтум-сянь спустя месяц после родов выносила младенца из мань-кола и вносила в родной дом. Если ребёнка крестили, то была еще одна мать — крёстная Перня-сянь. Так что дитё завсегда и присмотрено, и лаской не обделено. В случае чего сиротой не останется. Войдёт вскормленником в семью одной из матерей.
Юношей больше интересовали шаманские практики. Эту тему манси обсуждали с неохотой. «Ёл они зовутся. По-вашему: «Ворожит человека». Чё о них толковать-то? В койп4 бьют, будущее предсказывают, могут вселяться в животных, исцелять больных». Однако удалось выяснить, что поблизости, километрах так в двенадцати от деревни, уединенно в стойбище, живёт шаманка по имени Евья. К ней в основном местные бабы бегают. Хвори она хорошо лечит, в травках шибко разбирается, опять же в родах помочь может.
Анна Викторовна усомнилась: не слышала она о шаманках у манси. Для них баба не человек вовсе. Культовые вещи на чердак не просто от чужаков прячут, а держат «в чистом месте», недоступном женщинам. На большие территориальные святилища тоже не допускают. На одной малой реке святой плёс есть, мимо которого мансийкам и проплывать-то нельзя. Выходят они там из лодки и по противоположному берегу пешком идут. Женские культовые места священными не считаются.
Хотя когда-то давным-давно манси жили под управлением женщины-матери. Да и у древнего шаманизма женское лицо. Но если действительно живёт в этих краях шаманка, пообщаться с ней было бы весьма любопытно. Однако сговорчивые до сих пор хозяева упёрлись: «Нет. Сородичам-то опасно к шаманам ходить: глянешь в их глаза и потеряешь душу. Что о чужаках говорить! Да и не любит пришлых Евья».
Но похоже, что главная Богиня манси Калтась-эква5 встала на сторону Анны. Студентки затеяли фотосессию в национальной одежде. На «представление» собрался и стар и млад. Анна не удержалась от уговоров и тоже примерила на себя образ мансийской женщины. Распашной кафтан украсила оберегом Натти, который до этого прятала под одеждой. Надо сказать, что амулет она хранила все годы, и решила надеть в экспедицию: «Бережёного Бог бережёт!»
«Я-а! Какая красивая! Настоящая мансийка, — одобрительно кивали головами женщины, любуясь хрупкой темноволосой Анной». Иван же, увидев украшение, живо поинтересовался:
— Откуда оно у вас?
— Одна женщина подарила. Правда, давно уже. Она из ваших. Мансийка. А звали её Наття. Не слышали о такой?
Иван внимательно вгляделся в лицо Анны и вдруг неожиданно спросил:
— Путешествие по тайге осилите? Познакомить вас кое с кем хочу. Выходим завтра утром, часиков в пять. Только гнуса в тайге много и дорога не асфальтированная, как понимаете. Так что в кроссовках несподручно будет. Наши женщины оденут вас в более подходящее для такой прогулки. А сейчас пойдёмте, гостинцы соберём.
Ассортимент раскладываемого по заплечным берестяным коробам весьма удивил: пачка фасованного чая, сахар, соль, банки с концентрированным и сгущенным молоком, мука, кульки с крупой и табак. Поначалу шли споро. Под ногами скрипели сосновые иголки и пружинил ягель. Кое-где перебирались по стволам упавших деревьев через небольшие ручьи. Труднее дался переход по болоту. Идти приходилось след в след. Анна устала физически, но душа её пела. Она словно «подпитывалась» от тайги и подспудно ожидала чуда. Близился вечер, когда Иван сообщил, что осталось недолго. И действительно, густой ельник, по которому они продирались, вдруг расступился. На опушке леса их громким лаем встретила белоснежная лайка. Она деловито обнюхала Анну и стала радостно прыгать вокруг Ивана.
— Знакомься, Нюта! Это Лэпык третий. А я Юван. Помнишь парнишку, который тебе собаку привёз?
— Помню и тебя, и щенка, и то, как играли. Значит, Наття здесь живёт?
— Моя твоя не понимает, — опять отшутился он. — Шибко поспешаешь. Потерпи маненько.
Последние оставшиеся метры до стойбища Анна словно пролетела. Перед ней была маленькая копия мансийской деревни. Анна замерла. У нянь-кур, печки для выпечки хлеба возилась женщина. Стояла она спиной к гостям. Сердце бешено стучало. «Она или нет? Она! — внезапно поняла Анна и бросилась вперёд. — Наття! Наття!» Её ноги подкосились, и она упала в объятья женщины. Её любимая, постаревшая мансийская бабушка, как маленькую, гладила её по голове, целовала в макушку, вытирала безудержно катившиеся по лицу слёзы. Они долго сидели на траве, тесно прижавшись друг к другу и нашёптывая что-то нежное. «Евья, а пирог-то ты, похоже, сожгла, — вернул их на землю Юван. — Эх, жаль, с брусникой никак был?»
За столом больше разговаривали, чем ели. Но усталость и пережитые эмоции брали своё. Заметив, что у Нюты закрываются глаза, стали укладываться спать. В чувале уютно потрескивали дрова, в избушке пахло табаком, смешанным с ароматом пихты и лесных трав. Так спокойно и хорошо Нюта не чувствовала себя, пожалуй, нигде и никогда.
— Наття, знаешь, у меня такое чувство, будто я дома, — пробормотала она, засыпая.
— Дома, внученька. Но об этом поговорим завтра. Спи, моя девочка:
«Тяжелеют всё сильней.
Веки ясных твоих глаз,
Засыпаешь тихо ты,
Видишь сладкие ты сны»6.
За стенами нор-кола шумела тайга, громко кричали ночные птицы, шумно плескалась рыба в реке и шёл августовский дождь из мерцающих звёзд. Свет луны из маленького окошка падал на столик и освещал два оберега с крепко запутанными между собой шнурками. На одном красовалась белая собака, а на другом птица. Когда-то давно богиня Калтась-эква так же тесно переплела судьбы двух женщин, спящих сейчас в избе. Однако в клубок жизни Анюты была вплетена ещё одна нить. Её хозяйка не спала в этот поздний час, а сидя на кухне, со слезами на глазах перебирала детские фотографии.
Глава 4
Виктор Петрович проснулся посреди ночи. Зои в постели не было. После отъезда дочери в командировку жену мучила бессонница. Она частенько уходила в себя, вздыхала, стала необычайно слезлива. «Переживает!» — понимал Виктор Петрович. Супругу он нашёл на кухне. В ночной рубашке она сидела за столом и перебирала фотографии Анютки. Рядом лежала маленькая ритуальная мансийская кукла. По лицу женщины бежали слёзы. Увидев мужа в дверях, она смахнула их с лица и виновато улыбнулась:
— Вот, пересматриваю. Какая всё-таки она у нас славная.
— А как иначе, Зоя? Ты столько в неё вложила! Успокойся, всё будет хорошо. Мы воспитали хорошую, умную девочку, которая всё поймёт и простит, — он присел возле супруги и приобнял её. — Хотя нас и прощать не за что. Что было с ней, если бы не ты?
— Есть за что, Витя. Я сильно виновата перед Анютой. Ты не всю историю знаешь.
Зоя прикрыла глаза, припоминая те давние события.
Ежегодно конце августа на вертолёте облетали стойбища и собирали детей манси и ханты в школу-интернат. Обычно, вместе с представителем школы выезжал медицинский работник. Бывали случаи, что ребенок нуждался в экстренной госпитализации. В этот раз лететь было не кому, и попросили Зою. Осмотреть ребёнка, прослушать она, конечно, могла. Кроме того, в одном из стойбищ у Зои была тяжёлая роженица, которую надо бы глянуть. Слава Богу, что сейчас местные женщины реже рожают в мань-коле, по возможности едут в роддом. Хотя иногда из дальних павыл порой добраться не успевают: «Родить нельзя погодить». Но в таких случаях им подсобляют опытные повитухи из местных. «Пупочная мать» огонь в очаге поддержит, воду вскипятит, роженице поможет, если что не так пойдёт, и ребёнка примет. Ну и после все необходимые манипуляции с матерью и дитём совершит. Конечно, осложнения тоже иногда бывают.
Это стойбище было последним на их пути. Говорили, что в нём живёт местный шаман со своим вечно пьяным сыном и внуками — мальчишками девяти и двенадцати лет и взрослой внучкой. Правда, девушка училась в городе приезжала к родичам редко. Мать ребятишек померла около года назад.
Вертолет удачно сел неподалеку от стойбища, на таёжной поляне. Мальчуганы принялись живо собираться. Отец ребятишек еле держался на ногах. Шамана в стойбище не было. Как сообщили ребятишки: «Дед с петухом8 в лес подался обряд проводить». Зоя осмотрелась. Когда-то это было крепкое поселение, в котором обитало несколько семей. Сейчас о том времени напоминали обветшавшие нор-колы, покосившиеся лабазы да развалившиеся нянь-куры. Вся некогда обихоженная территория стойбища ныне производила гнетущее впечатление. Заброшенность и тлен.
Вдруг внимание Зои привлёк не то писк котёнка, не то детский плач. Она прислушалась. Звуки доносились из мань-кола. «Кто у вас там?», — обратилась она к детям. И, услышав ответ, стремглав бросилась к срубу. В мансийском роддоме она нашла едва живую молоденькую девушку. Зоя знала её. Девчушку звали Вульга. Была она студенткой медицинского училища и училась на акушера в окружном городе. Прошлым летом она даже проходила практику в их отделении, а потом ещё целый месяц работала санитаркой. Хорошая, скромная, толковая девочка. Сейчас ей должно быть лет восемнадцать – девятнадцать.
В мань-коле было страшно холодно. Чувал9 не горел. На нарах, покрытых толстым слоем травы, лежала бредившая роженица. Рядом, в берестяной люльке, похожей на корытце, на размятой берёзовой трухе, находился новорожденный, укутанный старыми тряпками и укрытый сверху одеялом из мягкой оленьей шкурки. Зоя быстро развернула младенца. Девочка! Недоношенная и слабенькая, но живая. Младенец обмыт. Пуповина перерезана и завязана хлопчатобумажной нитью, ранка посыпана пеплом. Рядом с люлькой родильная кукла «сос». Видимо, будущая мать изготовила её сама из кусочка чаги. Зоя сунула оберег в люльку и метнулась к девушке. Промелькнула мысль: «Неужели справилась одна, без помощи?» Молодая мать «горела». В кузовке с оставшейся за ниткой частью пуповины Зоя увидела послед. Внимательно рассмотрев его, поняла, что он вышел не полностью. Состояние Вульги было критическим. Начался сепсис.
— Потерпи, миленькая. Господи, сколько она здесь, в этих условиях? Чудо, что ребёнок жив! Надо срочно в больницу. Довезти бы их!
В этот момент роженица очнулась и открыла глаза. Узнав склонившуюся над ней женщину, слабо прошептала искусанными в кровь синюшными губами:
— Зоя Ивановна, она семимесячная. Не успела я к вам. В посёлке у меня тётка родная. У вашего мужа работает. Она меня принимала. Ей ребёночка отдайте. Натте.
Это были последние слова юной матери.
Мужа, как поняла Зоя, у Вульги не было. «Нагуляла в городе, видать», — бросил пьяный отец погибшей девушки. Бабушки у ребёнка нет. Деду он не нужен, да и что он с ним делать будет один, без бабы? «О судьбе девочки будем потом думать. Сейчас — главное выходить слабенького ребёнка», — решила Зоя. В вертолете она держала люльку на руках и молилась о том, чтобы довезти девочку живой. Недоношенного младенца спасли. Зоя ежедневно навещала малышку в отделении. Однажды, взяв девочку на руки, она поняла, что не может выполнить просьбу её матери и отдать ребёнка на воспитание Натте. О предсмертных словах Вульги она никому не сказала. Видимо, сама судьба распорядилась, подарив дочку бездетной Зое Ивановне. Так Зоя стала алтум-сямь — матерью, что ребёнка из мань-кола вынесла и внесла в свой дом, ставший родным для мансийской девочки.
Родители души не чаяли во вскормленнице. Чету уважали крепко, и поэтому никакие слухи об усыновлении ушей девочки не коснулись. В маленьком посёлке избежать контактов с мансийкой было невозможно. Зою одолевали противоречивые чувства. Она злилась на мужа, который, ничего не зная о последней просьбе умирающей Вульги и кровной связи ребёнка с Наттей, частенько оставлял дочку с ней. Мучило острое чувство вины по отношению к несчастной женщине, к тому же бездетной. Одновременно возникала благодарность к ней: всё-таки Наття искренне любила Анютку и не жалела ни сил, ни времени на неё. Но вместе с тем Зою страшно тревожила чрезмерная привязанность дочери к родственнице. «Чёрт его знает! Зов крови, что ли?» — частенько думала она. А вдруг Наття знает тайну рождения девочки и откроется ей. Поэтому, когда мужу предложили должность в областном центре, облегченно вздохнула и ухватилась за переезд.
Анютка росла, радовала родителей. Дело жизни выбрала, очевидно, под влиянием детских впечатлений. Всё-таки непостижимыми узами была связана их дочь с Наттей. И сейчас материнское сердце предчувствовало грядущие перемены. А чем они обернутся для них и Анны — неизвестно. Не охладеет ли она к родителям, воспитавшим её, не затаит ли обиду? Заиграет ли снова жизнь дочери яркими красками? Найдет ли она себя и будет ли счастлива?
Глава 5.
Анна проснулась рано, полная сил и энергии. Она с наслаждением потянулась и улыбнулась грядущему дню. Несмотря на ранний час, Натти в домике уже не было. Анюта нашла её на улице. Хозяйка хлопотала у печи, выпекая хлеб с икрой для дорогой гости. На костре в казане поспевала каша саламат из муки с обжаренными на рыбьем жиру ядрышками кедрового ореха.
— Доброе утро, Наття! — Анюта поцеловала старую женщину в морщинистую щёку.
— Пася Олэн10, егоза! Покамест беги, умывайся! Хочешь к рукомойнику, хочешь на речку. Опосля за стол. У нас, однако, дел сегодня много.
Анюта, словно маленькая беззаботная резвая агирись11, понеслась по склону вниз. Она с удовольствием плеснула в лицо студёной воды. Замерла, прислушиваясь к голосу реки, перекличке птиц, шёпоту ветра в ветвях могучих кедров. Ощущение полного счастья охватило её. От переизбытка чувств она закружилась по берегу и упала на песок, всматриваясь в синь неба. Сами собой в памяти всплыли строчки давно забытой мансийской колыбельной песни, которую она когда-то пела с Наттей. Она нежно завела, отчего–то мешая русские слова с мансийскими, которые, как ей казалось, давно забыла:
«Во сне ты доченька растёшь,
С каждым днём ловчей стаёшь,
Тӯяг ӯйрисит ёхтэгыт,
Хайтыгтаӈкв наӈ патэгын12».
Неожиданно на неё налетел Лэпык третий, уткнулся мокрым носом, стал лизать лицо. Нюта живо поднялась и побежала в стойбище: «Догоняй Лэпык!» Далеко по округе разносился заливистый лай довольной собаки, смешиваясь с громким заразительным смехом Нюты. У самой поляны она столкнулась с Юваном, вернувшимся с рыбалки.
— А я думаю, что там за птичка так звонко поёт?
— Это душа моя от счастья поёт, Юван! Знаешь, мне кажется, я нашла то, что искала.
— Иногда бывает так, что покинутое место навсегда остаётся в твоём сердце.
— Ах ты! Таёжный философ! Снова темнишь? А что ты этим сказать хочешь?
Разговор прервала Наття, кликнувшая молодых людей к столу.
— Погодите, детки, дайте только срок. Будет вам и белка, будет и свисток! — по обыкновению ушёл от вопроса Юван.
Вкуснее горячего, только что вынутого из печи хлеба, который отламывали руками, Нюта ничего в жизни не ела. «Резать такой хлеб нельзя, он «живой»! Нож его ранит», — пояснил Юван. Выпавший из рук на пол кусок хлеба Наття незамедлительно подняла, сопровождая загадочной присказкой: «Кусок еды не дам, сама не пойду и родственников не отдам. Не серчайте! А показать вам её покажу». Юван объяснил, что кусок символизирует принимающего пищу, а если он падает на пол, значит, кто-то из потустороннего мира пытается забрать его душу.
Позднее бабушка повела их в лес. На возвышенной гривке, недалеко от стойбища располагалось семейно-родовое кладбище. Анюта не первый раз видела захоронения вогулов. Но сейчас она почему-то ощутила волнение и трепет. Сердце её бешено стучало. Над могилками возвышались сооружения подобные домикам с маленькими «окошечками» в торце. Согласно обычаю, манси стали обходить их, стуча по каждому: «Мы пришли». Наття поочередно открывала окошечки и ставила туда угощение. «Здесь лежит мой отец, рядом с ним мать. Это могилы моего брата и его жены, — коротко поясняла она. — А здесь моя племянница Вульга! Твоя родная мать, Нюта».
В первый момент смысл сказанного не дошёл до Анны. Потом, осознав, она тихо ойкнула и опустилась на землю у материнской могилы. Вначале она не могла поверить в реальность услышанного, но постепенно детские воспоминания, когда-то оброненные взрослыми слова, недомолвки, странности, нынешние таинственные реплики матери, Натти и Ювана, наконец, соединились в одну целостную картину.
Она сидела у поминального костра и слушала долгий, печальный рассказ своей двоюродной бабушки. Оказывается, о смерти племянницы и судьбе рождённой ей девочки Натте поведали сородичи, приехавшие как-то в посёлок из стойбища: худые вести не лежат на месте. Сердце Нюты сжималось, когда она представляла, сколько страданий вынесла Наття, зная, что водится со своей кровиночкой. Её поразило благородство простой женщины, решившей для блага девочки молчать. Удивляла искренняя благодарность, высказанная в адрес Зои, спасшей и воспитавшей девочку: «Звезду матери в небе зажигают её дети, а ты целых две звезды зажгла!» Они то плакали, то смеялись. Даже сдержанный Юван незаметно вытирал порой катившуюся слезу. Нюта обрадовалась, узнав, что у неё есть родные дяди и двоюродные братья и сёстры.
— Ты тоже мой брат? — с замиранием сердца спросила она Ювана и не поняла, обрадовал или разочаровал его ответ.
— Я тебе не кровный родственник. Наття моя перня-сан. Крёстная мать, по-русски.
Как они закрывали окошечки, прощались с предками, уходили с кладбища, переступая через горящую еловую веточку13, Нюта не помнила. Ей захотелось побыть одной. Она ушла на реку и долго сидела на берегу, глядя на текущую воду. Постепенно мысли приходили в порядок. Когда большой алый диск солнца начал опускаться за горизонт её разыскал Юван.
— Ветрено завтра будет. Закат нынче красный. Ты как? Справилась?
— Уже лучше. Шок прошёл.
— У нас говорят: игла мала и хрупка, а сила её велика. Ты сама силы своей пока не осознаешь. Но её у тебя ой как много! Ты с сердцем своим не спорь, вслушайся. Оно тебе верно подскажет.
— Скажи, отчего Евья здесь одна живёт? — первый раз назвала она бабушку новым именем. — Она и вправду шаманка?
— Ну, как сказать. С бубном не скачет, если ты это имеешь в виду. А то, что «знающая» и ведает много, это верно. От отца шамана ей много передалось. Здесь живёт оттого, что земля эта родовая. В ней она силу свою черпает. Без родной земли себя не найти! Да и верит она, что стойбище возродится. Колыбельные польются, звонкими колокольчиками детские голоса зазвенят, узорчатые мансийские сказки в нор-колах сказываться будут.
Пойдем в избу, однако. Зябко стало.
— Ты иди, я тебя догоню, — откликнулась Нюта и, окинув взглядом серебрстую реку, звенящие кедры на берегу, прошептала: «Земля моя, здравствуй!»
Она приняла решение и побежала по тропинке догонять Ювана. А высоко над ними в предзакатном небе кружилась пара белых лебедей — священных птиц её рода.
Примечания:
Павыл1 — родовое поселение манси
Урман2 — густой хвойный лес, растущий вдоль рек или на заболоченных землях.
Койп3 — мансийское название бубна. Погремушка4 ъ — музыкальный мансийский шумовой инструмент.
Калтась-эква5 — верховная богиня-мать в мансийской мифологии.
Ӯлум ерыг6 — куплет из мансийской колыбельной песни в русском переводе.
Чувал7 — открытый глиняный очаг.
Петух8 — жертвенное животное, посвящаемое домашним богам.
Сос 9— ритуальная кукла-оберег, использовавшаяся в дородовый, родовый и послеродовый периоды.
Пася Олэн10 — здравствуй (манс.)
Агирись11 — девочка (манс.)
Куплет из мансийской колыбельной песни «Ӯлум эрыг» в переводе12 — «А весной, с прилётом птиц, ножками ходить начнёшь».
Оградительный обряд13 — защищает от покойных и злых духов при посещении кладбища.
Автор публикации
"Зря, просто так обижать человека не надо. Потому что это очень опасно. А вдруг он Моцарт? К тому же ещё не успевший ничего написать, даже "Турецкий марш". Вы его - обидите - он и вовсе ничего не напишет. Не напишет один, потом другой, и на свете будет меньше прекрасной музыки, меньше светлых чувств и мыслей, а значит, и меньше хороших людей.
Конечно, иного можно и обидеть, ведь не каждый человек - Моцарт, и всё же не надо: а вдруг...
Не обижайте человека, не надо.
Вы такие же, как он.
Берегите друг друга, люди!"
Леонид Енгибаров
Очень трогательно и задушевно написали своё творение Вы Лана.
Как всегда хороший слог у Вас.
Вдохновений Вам.
С теплом и уважением к Вам.