«Театр — это не зрелище от скуки», — пришла мне в голову неожиданная фраза. Не то где-то прочитал, не то где-то услышал; не то поэт написал, не то критик какой выдумал. В общем, привязалась она ко мне, как банный лист. Трепал и трепал я эту фразу, да так, что к концу третьего дня от нее осталось только одно слово — «театр». Как раз в это время я шел мимо нашего знаменитого городского академического драматического театра, которому недавно, с опозданием всего в три года, отметили двухсотлетие. В честь юбилея театра орденами и медалями наградили нашего губернатора, мэра и ряд депутатов. Правда наградили и одного актера. Почетной грамотой. Посмертно.
А, в общем-то, театр наш хороший.
Главный режиссер — любитель русской классики. Но так как в России классика прошлого себя уже изжила, а новая еще не народилась, то он ставит в основном американские водевили.
И вот стою я у нашего городского театра и ловлю себя на мысли: «Да я же сто лет не был в театре». И тут же решаю: «Надо сходить».
Иду смело к кассе и решительно беру билеты.
Не пожалел денег, припрятанных на одну порцию американского мороженого «Баскин Роббинс».
Взял в партер.
Два.
Один для себя.
Второй для моего друга, тоже завзятого театрала. У него брат-инвалид работал две недели вахтером в народном театре районного центра Чугуны нашей театральной области.
Зашел за ним.
Жена его, услышав, что мы идем в театр, начала смеяться. Сначала тихо, потом громче и, наконец, стала только повизгивать, показывая на нас пальцем и повторяя между приступами смеха:
– Они в театр. Ха-ха, уху-уху, ха-ха…
И чего это с ней. Наверно решила, что мы идем в театр комедии. Но мы-то люди серьезные. А серьезные люди посещают только драматические театры.
По дороге зашли в рюмочную. Как раз напротив театра. Выпили за здоровье актеров, директора театра и милой официантки, обслуживающей нас.
Подошли к театру.
Прочитали на афише что будем смотреть. Нам была предложена очередная американская мелодрама с легким водевильным уклоном.
«Что ж,— решили мы,— легкий американский заштатный водевиль в русском драматическом театре — это даже интересно. Легко порхающие по сцене и поющие драматические актеры — это что-то оригинальное».
С этими радужными мыслями мы смело и дружно вошли в храм искусств.
Театр был битком.
Явная победа души над телом.
Занавес на сцене был открыт. По сцене ходили какие-то люди похмельного вида. Мы подумали, что это заблудившиеся зрители ищут буфет. Но нам объяснили, что это гениальная задумка нашего гениального режиссера. Для лучшего контакта со зрителями актеры до начала представления на глазах всего зала готовят сами сцену.
Среди отречено блуждающих по сцене актеров мы заметили двух весьма аппетитных актриссочек.
«Что ж,— подумали мы,— такое оригинальное решение насчет контакта очень даже ничего. Во всяком случае, начало хорошее».
Мы запросто зашли на сцену и предложили юным жрицам храма искусств посетить вместе с нами в антракте театральный буфет.
– А почему в антракте? Пойдемте сразу сейчас. — поступило встречное предложение.
– А как же спектакль? — удивились мы.
– Да тут никто и не заметит. Наш главреж сказал, что актеры сами должны вести спектакль. Главное — удивлять зрителя каждые пятнадцать минут, чтобы не уснули. Вот мы и удивим минут через тридцать после первого мешка.
– Какого мешка?
– Обыкновенного. Сами увидите.
И мы дружной компанией тронулись в буфет.
Буфет был хорош.
Много водки, вина и сникерсов.
Выпив по рюмке и закусив сникерсом, мы вспомнили, что одним надо выступать, другим пора смотреть.
Когда мы с другом вошли в зал, а наши подружки нырнули за кулисы, зал полудремал, полушептал. Не успели мы сесть на свои места и познакомиться с соседями- театралами, как на сцену откуда-то сверху с грохотом рухнул мешок не то с мукой, не то с мелом.
Все зрители: и спавшие, и шептавшие, подскочили от неожиданности. Женщины завизжали.
По сцене расплывалось белесого цвета облако. Артисты, кашляя* и чихая, пытались декламировать свои тексты. Зато зрители… Зрители уже не дремали, а наоборот, не отрывая глаз смотрели на сцену.
Какой успех.
Облако рассеялось, мешок уволокли за кулисы. Артисты опять начали натыкаться друг на друга, изображать из себя веселых, пляшущих американцев. Выскочили и наши подружки.
Мы им посвистели, они нам помахали.
На этом действие первое закончилось.
Зрители ринулись в туалет.
Женщины выстроились в длинную очередь, мужчины утонули в сигаретном дыму.
Мы, поняв, что антракт пропадает зазря, загрустили.
Засунув руки глубоко в карманы, стали усердно изучать историю театра в фотографиях.
Какие лица, какие актеры. А какие спектакли. Казалось, что вся русская история и вся русская душа прошла по ступеням нашего театра.
Где все это?
Боже мой!
Хотелось плакать.
А теперь вот мешки на сцену кидают, чтобы зрители не уснули.
Туалет опустел.
Буфет зазвенел стаканами. После третьего звонка там уже запели.
В зал никто идти не хотел.
Вдруг кто-то закричал:
– Граждане буфетные зрители, сейчас там, на сцене опять мешок будут кидать, причем говорят в актеров.
Побросав пластмассовые стаканчика, все ринулись в зал.
Актеры, как будто поняв, что кто-то из них будет ухлопан очередным мешком, метались по сцене, как угорелые.
Над сценой послышался какой-то скрипучий звук.
Зал притих.
Актеры замерли, но через секунду завертелись по сцене с еще большей скоростью.
Наши подружки нервно посылали нам прощальные поцелуи.
Скрип повторился.
Напряжение нарастало.
Зал встал.
И, когда уже казалось, что сердца зрителей перестанут биться oт ожидания, а актеры умрут от сумасшедшего бега, на сцену рухнул толстый бородатый дядя. Он грузно шлепнулся о деревянный пол.
– А где же мешок? — крикнул какой- то любопытный зритель.
Но вместо ответа бородач, вскочив на ноги, закричал, подняв голову кверху:
– Идиот, мешок… Мешок надо было толкать, а не меня.
Видимо следуя этому мудрому совету, «идиот», сидевший над сценой, толкнул мешок. И тот точно в цель припечатал бородатого к полу.
Серое облако снова окутало сцену.
Зал охнул.
Сцена кипела. В тумане кто-то стонал. Наши подружки визжали.
Когда облако рассеялось, ни мешка, ни бородатого на сцене не было.
– А где же мешок? — опять не выдержал любопытный зритель.
И опять вместо ответа актеры, встав вдоль рампы в шестую позицию, неожиданно стали нам кланяться.
– Шабаш. — поняли мы и дружно закричали,— Браво! Бис!
Зал взорвался овациями.
Актеры выходили раз десять.
На одиннадцатый зрители стали требовать автора и мешок.
Какой-то остряк в перерывах между аплодисментами сумел выкрикнуть:
– Дураки, автор-то — американец! А мешок ходить не умеет!
Тогда стали звать ре-жис-се-ра.
Кричали долго.
Наконец, вышел человек и поднял вверх руку.
Зал потихоньку успокоился.
– Господа, я не режиссер. Режиссер — это тот гений, который сверху свалился, вместо мешка. Поэтому он сейчас немного приболел. Искусство требует жертв, господа. Как выздоровеет, к вам выйдет.
После этих слов он поклонился и ушел за кулисы.
Зрители еще немного похлопали и двинулись к выходу, обсуждая с сотоварищами по зрелищу сколько весили мешки и что в них было: мука или цемент.
Когда мы покинули театр, было еще не поздно, и мы с другом решили еще раз зайти в рюмочную обсудить наш культурный поход в спокойной несемейной обстановке.
Там мне на ум пришли почему-то опять эти странные строчки о том, что театр — это не зрелище от скуки, а наши глаза и руки.
Я поделился этими строчками с другом, что вот привязались с самого утра, а кто написал, никак не вспомню.
Друг посмотрел на меня. Ткнул вилкой в салат, потом себе в рот. Пожевал и изрек:
– Это, брат, Маяковский.
– Точно! — воскликнул я.
И тут же предложил выпить за Маяковского.
Выпили.
Потом выпили за здоровье главного режиссера театра.
Затем за талант наших знакомых актрис.
Затем за… В общем, хорошо мы сходили в театр.
А главное меня теперь не мучает эта странная фраза: «Театр — это не зрелище от скуки… глаза… руки…».
Автор публикации
Здорово! Читала Ваш рассказ в библиотеке и тихо смеялась как сумасшедшая. Люди вокруг, наверное, подумали, что у меня нервный тик на почве текущих событий.