Мертвый Ганс

   Ганса похоронили после обеда. Его брат Михель до того набрался сидра, что на ногах едва держался. Хоть и не любил он Ганса, однако пару ковшиков за упокой его окаянной души все же опрокинул. Бруна, жена Ганса, по супругу и слезинки не обронила. Пять лет с тюфяком прожила. Хорошо, что его братик Михель оказался таким ласковым и заботливым, иначе с ума бы наверное сошла. Ганс больше года не знал об их отношениях. Неделю назад застукал их в сарае. Зашел за литовкой, а там братик Михель его суженую обхаживает. Да так, знаете ли, славно это у них получается. Схватился Ганс было за косу, но по слабости характера только буркнул что – то и вышел из сарая. По совету Бруны, Михель не ночевал у себя дома. Ганс вернулся особенно молчаливым. Молча налил молоко в кружку, молча разломил хлеб, молча поужинал. Бруна сидела в углу за шитьем. Изредка поднимала глаза на мужа, но тот и не смотрел в ее сторону.

   – Закончил? – спросила Бруна.

   Ганс дожевал хлеб, выпил еще полкружки молока и стянув сапоги повалился на кровать.

   Утром Ганс не проснулся. Бруна сходила к свекрови и сообщила о смерти ее сына. Илма не любила невестку: во всем винила ее тяжелый характер.

   – Извела, ведьма! – набросилась с рыданиями мать Ганса на Бруну.

   Невестка только и успела, что в сторону уклониться, иначе осталась бы без изрядного клока волос и с расрапанными щеками.

   Похоронили, значит, Ганса. Через два дня и Илма узнала об отношениях невестки и старшего сына. Зашла к Бруне забрать кое – какие вещи Ганса, а там сидит Михель и кофе попивает. Вроде бы ничего такого, зашел навестить несчастную вдову, но свекровь была женщина с опытом и уж в этих делах ее никак нельзя было обмануть. По одному взгляду на Михеля и чуть заметную поволоку в глазах Бруны, Илма обо всем догадалась. Отвесила сыну подзатыльник, невестке болючую оплеуху, завернула две рубашки и молча вышла за дверь.

   Около месяца прошло с того времени. Михель уже совсем перебрался к Бруне. Дом свой продал, разжился деньгами, а тут и Бруна забеременела. Илма же забыла дорогу в бывший дом младшего сына. По вечерам только плакала и кляла на чем свет стоит Михеля и Бруну.

   А после сорока дней все и случилось.

   Михель только вернулся из Меесбурга. Бруна хлопотала по – хозяйству.

   – Надо бы на кладбище сходить, – сказал Михель, распрягая лошадь.

   – Сходи один, – отозвалась Бруна, натирая мастикой медный таз. – Наверняка Илма уже там отирается. Ждет не дождется, когда сможет мне глаза выцарапать.

   – Ладно, схожу, – согласился Михель, заводя лошадь в стойло.

   День выдался пасмурным, и уже к четырем часам опустились сумерки. Моросил дождь. Дорога в сторону кладбища стала вязкой, и Михель с трудом переставлял ноги. Дойдя до ворот кладбища, он, к своей досаде, обнаружил, что они заперты. Старый пьянчуга Фриц, который работал здесь сторожем, по всей видимости перепутал время и закрыл калитку раньше положенного часа. До домика Фрица было добрых пятьсот метров, и ленивый Михель, не раздумывая, полез через забор. Удачно подтянувшись на руках, он было уже занес одну ногу на край ограды, и собирался подтянуть другую, как промокшая глина предательски заставила его сапог скользнуть, и Михель, чертыхаясь на чем свет стоит, плашмя рухнул в грязь по ту сторону изгороди. Подняться сразу оказалось задачей не из легких. Ухватившись двумя руками за прутья ограды, Михель еще какое – то время выделывал коленца, в попытке закрепиться на скользкой земле. Обретя наконец равновесие, он попытался шагнуть, и достигнув в этом успеха, двинулся к могиле Ганса. Из – за большого скопища деревьев, на кладбище уже почти стемнело. В неясном свете густых сумерек едва вырисовывались покосившиеся кресты и размытые пятна надгробных камней. Михель был не из суеверных малых, но вид такой мрачной и удручающей картины слегка похолодил его нутро. К тому же, подбираясь к могиле Ганса, он заметил возле нее какую – то тень. “Может быть это Илма?”– подумал Михель, но окликнуть мать не решился. Подойдя ближе, Михель остолбенел: перед ним стоял Ганс! Одежда его была изрядно выпачкана глиной. За столь короткий срок, после похорон, ткань костюма не тронул тлен, чего нельзя было сказать о лице покойника. Кое – где кожа уже стала сходить с черепа, открывая страшный оскал. Нос почти провалился внутрь, но несмотря на такие изменения, Михель все же признал в мертвеце младшего брата. Когда до сознания Михеля уже четко дошло, что перед ним стоит мертвый Ганс, он, в буквальном смысле слова, пустил ветры. Ганс же в свою очередь страшно расхохотался и запел:

   Была жена пять лет верна,

   Но братец кинул семя зла,

   Яд бросил в кружку с молоком,

   И Ганса приняла земля!

   “О чем это он поет?” – подумал Михель.– “Неужели Бруна отравила его?”

   – Ганс я не убивал тебя!

   Но Ганс будто не слышал брата и продолжал петь все громче и неистовее:

   Часы расплаты подойдут,

   И Михель с Бруной в ад сойдут!

   После этих слов Ганс вырвал из собственной могилы крест и размахнувшись, обрушил его на голову несчастного Михеля. Михель свалился замертво. Хлынувшая из его головы кровь смешалась с грязью и устремилась под уклон десятком темных быстрых ручейков. После Ганс поднял тело брата, запихал его в отверстие своей могилы, из которого выбрался сам и неспешной походкой двинулся к выходу с кладбища. Сторож Фриц в сильном подпитии вышел на крыльцо своей лачуги, намереваясь на свежем воздухе выкурить трубку. Не успел он еще как следует растянуть табак, когда со стороны кладбища раздались голоса. Фриц точно помнил, что час назад собственноручно запер калитку и пошел в дом перекусить. Видимо люди, которым принадлежали голоса, перелезли через забор с целью совершить бесчинство или, того хуже, ограбить какую – нибудь могилу. Фриц оставил трубку, сходил в дом за ружьем и захватив масляный фонарь, пошел проверить вверенную ему вотчину. Не доходя до ворот кладбища метров сто, он увидел, как к забору, с внутренней стороны, приблизился человек (точнее в сумерках была видна только его тень) и ничуть не замечая преграды в виде изгороди из железных прутьев, вышел с выдранной из земли частью ограды за территорию кладбища. Фриц на мгновение растерялся, но уже в следущие секунды пришел в себя и вскинув ружье крикнул:

   – Эй, приятель, подними руки и стой на месте, если не хочешь, чтобы я тебя продырявил!

   Мертвый Ганс повернулся в сторону Фрица и пропел:

   Пьянчуга Фриц от водки сер,

   И этот крест его удел.

   Бойка о пыж раздатся стук,

   Охотник дичью станет вдруг.

   Фриц от неожиданности спустил курок. Раздался громкий хлопок, разорвавший ружье. Несколько дробинок мгновенно прошили сторожу голову и шею. Фриц рухнул и больше не шевелился. А мертвый Ганс неспеша двинулся в сторону деревни.

   Почти одновременно с этими событиями, Бруна начала готовить луковый суп, заправленный салом. Когда суп подоспел, она достала из погреба бутыль сидра, обтерла его передником и водрузила на стол. После подбросила в очаг добрый кусок торфа и только, было, присела отдохнуть, как во дворе раздалось пение:

   Измену Бруне не простить,

   Грехов порочных не скостить,

   Лишь только бремени лишится,

   Дышать тот час же прекратит.

   Услыхав песню и знакомый голос, Бруна мгновенно потеряла сознание.

   А мертвый Ганс меж тем отправился к своей матери. Илма вязала при свете двух лучинок и вздыхала время от времени, вспоминая своего маленького Ганса. “Вот уж и сорок дней на исходе.” Женщина уронила на руки несколько слез. И тут у порога раздалась песня:

   Ты скорбное вязанье отложи,

   И в плен сдаваться слезам не спеши,

   Я хоть и телом мертв теперь навечно,

   Но жив и ярок свет моей души.

   Я из могилы встал, чтоб отомстить,

   Убийцам – змеям, в теле человека,

   Не будет Михель больше на потеху,

   Любовь на сене с Бруною крутить.

   Когда же Бруна чадом разрешится,

   И сгинет в жаре повивальных рук,

   Во искупление греха жены – блудницы,

   Ты маленького Ганса не забудь!

   Пропев так, мертвый Ганс повернулся и вышел. Больше его никто уже не видел. Отверстие в могиле пропало и вероятнее всего Ганс вернулся в свой гроб вместе с Михелем. Бруна умерла при родах, как и было предсказано, произведя на свет мальчика. Илма забрала ребенка к себе и назвала Гансом. А эту удивительную историю, она приберегает до совершеннолетия Ганса, дабы поведать ее юноше в назидание.