Когда мы только приехали в Женеву, почти случайно оказались на её окраине рядом с крематорием и кладбищем при нём. Очень красивым. Похожим на парк. Именно так его, кажется, и воспринимают.
Мне это не нравится. И мне не нравится, что мне это не нравится.
К телу надо относиться легко — живому или мертвому. О последнем вообще думать не надо: оно это не оценит. Но твердую убеждённость в том, что к усопшим во всех их (мета-)физических состояниях надо относиться с пиететом, не пробить голосом утонченного нигилиста. Наверное, потому, что он именно утонченный.
Мне ужасно неуютно. Кладбище колоритное во всех смыслах этого слова, но я не хочу смотреть на плесневелые кресты и мраморные гробы. Я понимаю, что это очень фотогенично, но доставать камеру я ни за что не буду. Это не то, что должно оставаться на плёнке.
Но всякий раз, когда в моей голове возникает даже смутно-неопределённое «никогда», обязательно возникает ситуация, в которой отрицаемое осуществится. И не по прихоти фортуны или волею судеб, а по моему собственному решению, если не хотению.
Так, сообщение о фотоконкурсе, одна из номинаций которого — «Кладбище», внесло поправки в моё стремление сохранять социальную дистанцию с жителями другой стороны.
Да ещё какие! Я прямо-таки бегу, почти вприпрыжку. Пару ради этого прогуливаю. Ну, а как ещё? Дождь, а небо светлое: вдруг к концу занятий распогодится? Антураж будет уже не тот.
Идётся легко (потому что обувь скользит), дышится свободно (хотя движения воздуха, на удивление, никакого). Это меня несут крылья вдохновения. Ну что ты, конечно: сейчас будут экзерсисы в художественной фотографии!
В наушниках, конечно, the Сure. Кого ещё можно слушать перед?
Кладбище выбрано, как полагается, по рекомендациям. И находится оно в центре, недалеко от университета и другого общежития. Симпатичный такой сквер для прогулки.
Вытаскиваю наушники (ну, это было бы слишком!). Из-за древности захоронений и творческого восторга я ещё не до конца осознаю, куда пришла. Оправдываю себя тем, что могилы не могут напомнить мне о смерти: я о ней никогда не забываю.
Решаю сначала прогуляться и пристреляться, а потом уже сфотографировать то, что посчитаю нужным. Ступаю на дорожку и смеюсь про себя: что, не любишь романтизм? А кто теперь неспешно прогуливается по кладбищу в дождь? Нетипичный герой в нетипичных обстоятельствах…
Здесь, конечно, очень тихо. Здесь как-то неприятно пахнет, как будто кладбищенские цветы выведены специально с целью напоминать тебе разницу между «над» и «под».
Мне неловко. Я рассматриваю могилы с точки зрения их фотогеничности и смысла конкурса. Суета сует…
Ноги мгновенно промокли. А что делать? Искусство требует жертв. В этот раз почти в буквальном смысле.
На одной из могил растут прекрасные цветы. Высажены красивее, чем на любой клумбе: великолепным цветовым переходом от синего к желтому через фиолетовый с плотной зелёной рамкой.
Я рефлекторно поднимаю фотоаппарат — и одергиваю себя. Стоп, ты что, правда сейчас сфотографируешь это для себя? Ты же понимаешь, что на конкурс это не пойдет. Для тебя это просто цветочки, которые так любишь эффектно фотографировать, раскрыв диафрагму на максимум?
В голове всплывает сцена из «Бесов» с поеданием винограда в комнате повесившегося и комментарий преподавателя: «Это богохульство другого порядка: даже непонятно, в чем оно заключается. Оно необъяснимо, но это просто не по-человечески».
Я понимаю, что если сейчас сделаю снимок, для меня это будет поедание винограда.
Секунда размышлений растягивается в бесконечность. Ну, всё правильно: на кладбище времени не существует, верно?
Ну что, примат эстетики над этикой или нет?
Я поправляю выдержку и спускаю затвор.
Маленькое движение пальца — гигантский скачок в познании себя.
Пройден какой-то рубеж. Мне это не нравится. И мне не нравится, что мне это не нравится.
Рядом со мной на дорожке стоит мужчина. Он смотрит в телефон и есть бургер. Я не знаю, кто из нас больше не прав. В конце концов я всего лишь кристаллизую то, что уже кристаллизовано. А он нагло разрушает это, наполняя вакуум выразительными запахами и топя абсолютный ноль телесным теплом.
У меня такого, кстати, уже нет: дождь усилился, поднялся ветер. Ноги хлюпают в изодранных в горах ботинках. Возникает глупое чувство, что меня отсюда гонят. Я уже слегка недовольна тем, что не начала фотографировать сразу.
Я не тороплюсь, но ускоряюсь. Я включилась в здешний ритм — вернее, в его отсутствие. Резонанс как будто добровольный, но, думается, он навязан окружающем бездействием. Оно как-то обязывает festinare lente. Вплоть до полной остановки. Довольно резкой.
Поражающее своей относительной простотой надгробие не несёт ни имени, ни дат, ни тире. «Je vous avais dit que je n’allais pas très bien». Я говорил вам, что мои дела не очень хороши. Французский плюс-квам-перфект выразительно маркирует метафизическую границу, представляя переход через нее законченным действием в прошлом. Этот путешественник, очевидно, перебрался на другую сторону нелегально, избавив себя от таможни.
Ну, мои перемещения пока можно сравнить только с прогулкой по чужому дому. Переступить через его порог и выйти в мир оказывается легче ожидаемого: площадь оживлена немногим больше, чем кладбище. Мокрые ботинки в траве и лепестках бесшумно шагают по влажному асфальту. Редкие прохожие растворяются в серости, горы — в тучах. Мне кажется странной необходимость снова считаться со временем, которое опять направило на меня свою секундную стрелку, как дуло.
Надо позвонить ей.
Автор публикации
