Листва стонала под усталыми ногами. Опавшие наземь листья хрустели и рассыпались, их нещадно рвали в клочья, оставляя лишь жалкие ошмётки. Мать озябла на ночном воздухе, из дома она не взяла ничего, что могло бы согреть в стужу. Холодный лесной ветер трепал распущенные волосы, застилал ей глаза, пытаясь сбить с пути. Но она и без того не знала куда следует идти, она шла наугад, тщетно представляя в полумраке следы ступней на земле. Но бесформенная земля не оставляла на себе следов. Она собирала в себя всё — деревья, червей, плоть и кровь, и даже если земля и могла говорить, то она всё равно бы молчала, потому что рот её забит трупцами. Ветер, свища, задувал ей в рубашку. Она со всех сил прижимала плечи к рёбрам, словно силилась проткнуть обмёрзшую плоть костлявыми мыщелками. Высокие деревья плотной чередой высились над ней, закрывая проход и стремясь разодрать на ней одежду. Их гигантские стволы чернели, а ветви походили на выпирающие колья. Мать остановилась и положила свою ладонь на аспидный ствол. Её руку обожгло холодом, деревья в действительности оказались металлическими столбами, усеянными длинными острыми штыками. Давно ли она бродит среди них? Когда испуг отступил, её озарила мысль о том, что она, скорее всего, идёт в правильном направлении, и это именно то самое место. Холодный утренний свет начал пробиваться сквозь тёмное небо, и она увидела, как поблёскивают деревья, изваянные из чёрного металла, колья на них выступали под всевозможными углами. Она потянула руку, стремясь прикоснуться к острому штыку, как вдруг мгновенно одёрнула её из-за внезапно раздавшегося голоса: — Стой! Не касайся их! Испуганная, она обернулась – позади неё метрах в двадцати стояла женщина, заметив, что та смотрит на неё, последняя стала приближаться. — До них нельзя дотрагиваться – верхушки кольев пропитаны ядом. Если уколешься, то упадёшь в глубокий сон и больше уже не проснёшься. Её волосы были неряшливо собраны, по изорванной одежде нельзя было догадаться чем она была раньше. — Твоего ребёнка тоже забрали, — продолжала та, не получив никакого ответа. – Я когда-то пришла сюда за своим, но так и не смогла вернуть его. Мать бесцветно посмотрела на Женщину, молчала и будто внутренне потускнела. Она отвернулась от неё и вперила свой взгляд на толстые сверкающие, гладкие колья в какой-то надежде, а может и от безысходности. Незнакомка продолжила: — Пойдём за мной, я скрываюсь в убежище. Мне нет пути назад без моего дитя, я навсегда останусь пленницей этого места, стою у самых его врат и не могу сдвинуться дальше. Она повела заблудившуюся вдоль столбов со смертоносными кольями по тропинке, которую можно было заметить только с приходом рассвета. Лишь только Мать подумала об этом, как свет за её спиной угас, и всё снова стало тусклым и мрачным. Трава цеплялась за её босые ступни, а тропинка петляла по влажной от росы земле. Женщина вела её в узкое ущелье, камни там заросли травой и мхом, редкие сороконожки проползали в промежутках между ними и исчезали в темноте. Они проскользнули в узкое, практически щелевидное отверстие в скале. Мать почувствовала, как холодные влажные камни трутся о её обнажённые ноги и руки. Пахло сыростью и грибком. Внутри было совсем темно, однако, потеряться всё же было сложно, так как проход был всего один. Проходя всё дальше, она увидела свет, пещера расширилась и вытянулась. Сам свет исходил от выбоин в потолке. Хоть снаружи было темно, но в ущелье всё же было темнее, и небесный свет лился сверху вниз, и его было достаточно для того, чтобы осветить всё вокруг. Женщина усадила Мать на один из многочисленных выростов в скале и дала ей лепёшку и небольшую каменную кружку, в которой была жидкость. Лепёшка была совсем сырая, а вода сильно отдавала железом. Женщина возилась с камнями и что-то бормотала себе под нос. Она вообще слишком много говорила. Неяркий свет и её размеренное бормотание нагоняли сонливость. Мать склонила голову на стену и забылась. Во сне она пыталась кричать, но крик её терялся в глотке. Она хотела бежать, но тело сковала судорога. Ей дали пить и есть. Это были околоплодные воды и плацента. Проснувшись, она обнаружила, что Женщина сидит напротив неё и держит какое-то тряпьё в руках. Почувствовав на себе её взгляд, та проговорила: — Я держалась за них, когда они его забирали, — тряпки оказались ползунками. — Это всё, что осталось, — добавила она тише. Мать вышла из пещеры, ей было тяжело ощущать на себе взгляд отчаявшейся. Она взглянула назад – огни города пропали, вдали на много сотен километров простирались голые металлические столбы. Небо посерело, но было уже не чёрным, дальше оно, однако, светлеть не стало. Вдруг она услышала позади себя крик – женщина бездыханно лежала на земле, над её телом возвышался на столбе кровоточащий кол. Мать отвернулась от неё. Она обошла пещеру со всех сторон, встала у одной из стен и прислонилась к ней спиной. Весь лес услышал её беззвучный плач. И небо его слышало. Падающая звезда искрой пронеслась над мёртвым лесом, описывая дугу и прорезая небо огненной вспышкой. Свет её озарил тёмный лес, и за колючими верхушками столбов Мать увидела сияющую поляну. Поляна засверкала, внимая свету пронёсшейся звезды и погаснув вместе с ней. Всё ещё глядящая в след комете, очарованная, она стояла на месте, не в силах забыть тот яркий свет, указавший ей путь. Высокие чёрные столбы сменялись столбами потолще да пониже. Обугленные неровные палки торчали из-под земли, едва доходя Матери до плеч. Колья их ссыпались, делая их совсем голыми. Теперь они больше не представляли угрозы. Чем дальше Мать продвигалась, тем меньше они становились, рассыпаясь при прикосновении. Угольки. Чёрные, хрустящие под ногами, угольки превращались в сверкающие самоцветы. Округляясь и ветвясь, они становились цветами. Крошечные пурпурные аметисты на тонких изумрудных ножках покрывали иссохшую землю. Дорога дальше уходила в гору, всюду переливчатыми огоньками мелькали каменные цветы. Мать взбиралась наверх, соскальзывая, хватаясь за рассыпающиеся ветки. Когда она выбралась на самый верх, то увидела перед собой сад из разноцветных камней. Малахитовые кустики с блестящими янтарными шишечками. Стройные деревья из розового агата нагибали свои веточки под тяжестью гранатовых плодов. Весело сверкал ковёр из берилловых маргариток. Аметисты-флоксы плавно раскачивали на лепестках крошечные росинки-жемчужины. Робко опустили свои головки бриллиантовые подснежники. Радостно звенели сапфировые колокольчики. Перед садом стояла высокая ограда, которую Мать не сразу заметила из-за блеска диковинных растений, рядом с ней пасся большой кроваво-красный Телец, рога и копыта его были хрустальными. Калитка ограды была не заперта, и Мать подошла к ней. — Дальше ты не пройдёшь одна, — сказал Телец, пережёвывая один из каменных цветков. — Это место приуготовано для вас обоих, и не может мать войти в него без своего ребёнка. И если для того, чтобы вернуть его, тебе потребуется стереть в кровь ноги, то и руки твои пусть обагрятся. Телец продолжал жевать каменную траву, которая ломалась и хрустела на его зубах. Он набрал в рот пригоршню цветов и, резко сомкнув челюсти, раздавил их. Из его рта наземь выпал кинжал, рукоять его была украшена рубинами и золотом. Телец копытом придвинул его к ногам Матери. — Возьми это, — сказал он. Мать наклонилась и подобрала кинжал. Она сжала рукоять и, взглядом распрощавшись с прелестными цветами, ушла прочь, слушая как затихает хруст на челюстях Тельца. По мере того, как она шла всё дальше и дальше, воздух становился холоднее, а дорога шла в гору, словно она поднималась по ступеням наверх. Камни же превращались в большие, бесформенные серые скалы, она и сама шла по одной из таких скал. Постепенно дорога становилась всё более узкой, и наконец вот уже два зияющих обрыва окружили с боков утомлённую в пути. Пропасть широко раскрыла свою пасть, пытаясь поймать в своё чрево любого неосторожного. Мать развернулась и побрела вперёд, не ведёт ли и её тропинка к другому обрыву? Так и есть, дорога вскоре закончилась, и перед ней вновь распростёрлась бездна. Внизу понатыканные древесные колья источали смрадный запах гнили. На них висели тела сотен обезображенных людей. Скала справа от неё продолжалась на несколько десятков километров, но ни дорожки, ни тропинки на ней не было, лишь безжизненные серые камни и смердящие трупы. Её руку вдруг обожгло, но боли не было, тепло было скорее лечащим, чем травмирующим – кинжал Тельца засиял. Вокруг не было ничего, что могло бы быть изранено таким хрупким оружием – разве что неуклюжие кривящиеся ветви вылезали из небольших ущелий в скале, лишь её собственная плоть могла напоить кровью холодную сталь. Мать приставила лезвие к своей ладони и резко полоснула по ней, кровь заструилась, потекла по предплечью. Капая с локтя, она сначала образовала красную лужицу на земле, лужица обратилась в ручеёк, который стремительно побежал вдоль скалы. Мать двинулась ему вослед, оказалось, что в скале была едва заметная щель – проход. Истощённая, она сумела влезть в него, пологие узкие камни формировали ступеньки, по которым можно было спуститься вниз. Руками она держалась за стены, а её ноги скользили по холодным влажным камням, царапавшим голые ступни. Роса стекала по пальцам. Вскоре она заметила, что и вся рубашка стала влажной от росы. Она спустилась вниз, преодолев каждую ступеньку, и кинжал рассыпался в прах, как только она достигла последней из них. В конце её ждал узкий коридор, который продолжался в ход вглубь скалы. Едва глаза привыкли к темноте, как прямо перед её носом, прошла большая горбатая тень. Худое серое высокое существо вышло из отверстия в скале, пройдя прямо перед ней, Мать, не замеченная им, втиснулась глубже в своё тесное укрытие. Его тело было похожим на скелет, на котором безжизненными ошмётками развивались не то рваные одежды, не то остатки плоти. Лишь на секунду она смогла различить то, что должно было оказаться лицом — иссиня-серая плоть, кое-где были видны проплешины, обнажавшие череп. А вместо глаз зияла чернеющая пустота. Скелет снимал тела с кольев, мягкие, ещё не задеревенелые ткани плавно рвались об острые шесты под напором его, покрытых волдырями, рук. Он складывал их себе на плечи как лёгонькие тряпочки, руки, ноги и уцелевшие головы свисали вниз, мерно покачиваясь из стороны в сторону, глаза изображали не то отчаяние, не то упоение, скорее всего это зависело от того, были ли они жертвами собственной невнимательности, либо же сами искали смерти как спасения. Пока он был занят этим, Мать медленно развернулась к проходу – он вёл внутрь скалы параллельно насаждению из смертоносных кольев. Было темно, стоял душный затхлый запах, она шла, опираясь о скользкую стену, и старалась не обращать внимание на хлюпающий пол, выложенный из чего-то мягкого и влажного. Так она медленно пробиралась вперёд, путая свои собственные шаги и шарахаясь от залетавших мелких мушек. Визгливый протяжный рёв заставил её пасть и закрыть руками уши – тварь заметила её, возвращаясь назад с грудой прогнивших трупов. Не разбирая дороги, она с силой рванулась вперёд. Существо вновь по-свинному взревело, и затопало в её сторону. Мать не видела и не знала дороги, она лишь бежала вперёд, не подозревая чем окончится этот путь. Где-то вдали она увидела свет, он осветил кружащих мушек, она сама чувствовала себя мотыльком, летящим на него. Она могла разбиться, но этот свет был единственным, что давало ей надежду. Мать чувствовала за спиной горячее зловонное дыхание, истошный крик оглушал её, а свет был всё ближе. Она вошла в него, ослеплённая, и пала. Да, свет вёл в пропасть, и Мать летела вниз, всё ещё ослеплённая ярким светом. Она стремилась разбиться, как мотылёк разбивается о стекло горящей лампы. Ветер обдавал и жёг её, все внутренности перекручивало. Под ней проносились серые безжизненные пространства, поглощённые холодным мраком. Сзади себя она почувствовала, как ветер усилился, «грум-грум» — громыхало гигантское и могучее нечто. Когти сомкнулись вокруг её плеч и понесли над отцветающими холмами. Она окинула взглядом местность – вокруг всё было лишено жизни, город давно исчез, она больше не сможет вернуться обратно. Вдруг схватившая её птица круто свернула в сторону и полетела в другом направлении. Когда она опустила её на землю, Мать рассмотрела Орла-великана: золотые перья живо сверкали даже в сумеречном свете, сам он был гигантом, и один несильный взмах его крыльев развивал её волосы и вырывал целые ошмётки земли. Позади него виднелся благой край, густо покрытый серебристым туманом. Но даже сквозь этот густой туман были хорошо различимы светящиеся розовые и лиловые бабочки, они порхали, переливаясь и звеня. Они собирали пыльцу из дивных растений, росших на пушистых белых облаках. Пыльца рассыпалась, радужно переливаясь, золотинки-пылиночки, упадая на землю рождали новые пушистые облачка, которые медленно поднимались вверх и танцевали вместе со звонкими сладкоголосыми птичками. Её тянуло к тем душистым и прозрачным облакам, но Орёл сказал ей: — Где дитя твоё? Ты носила его в чреве своём, твоим решением было пускать его в мир. Из плена смерти забери его, не дай погибнуть в кромешном мраке. Он склонился над ней и широко раскрыл свой клюв, и из него на землю выпал влажный от крови, съёжившийся маленький голубёнок. Его хрупкую грудь не поднимало лёгкое дыхание, редкие взъерошенные перья были плотно приклеены липкой кровью к тощему брюшку, а глаза заволокла плотная сереющая плёнка. Орёл взмыл в воздух, растворяясь в пушистом тумане, оставляя её стоять напротив весёлых переливающихся бабочек и крохотного голубиного трупика. Она мягко прикрыла холодного голубочка ладонями и со сжимающимся сердцем пошла дальше. Земля то швыркала, то чавкала, то исходила пузырями, как свежая полнокровная плоть. Деревья, неровно понатыканные, свешивали кривые обломанные ветки, густо оплетавшие пространство и застилавшие проход. Шум воды нарастал и вызывал жгучую тревогу, а руки, державшие крохотного голубёнка, покрылись кровавой испариной из-за оседающей росы. Туман обволакивал лысеющие кроны, Мать замедлила шаги и прислушалась, но шум воды всё усиливался, и не позволял расслышать другие звуки. Вскоре она едва могла разглядеть даже собственные руки, поэтому шла практически вслепую. «Бултых» — она оказалась по щиколотку в воде. Резко отпрянув, она стала озираться по сторонам. Наконец, когда туман рассеялся, Мать увидела широкую реку. Сине-зелёная вода стекала словно откуда-то сверху и была нестерпимо холодной. Медленно и мучительно Мать зашла в воду, чувствуя, как тяжело передвигать немеющие конечности. Находясь уже по пояс в воде, она стала понимать, что скоро сознание оставит её, но пути назад не было, так же, как и впереди её ждала только холодная смерть. Мерно плывущий ошмёток побелевшей плоти на миг заставил её встрепенуться, сначала она приняла его за ветку, но присмотревшись, Мать поняла, что в её сторону движется серая кость с остатками уже бескровного мяса на ней. Белёсые лепестки плоти витиевато развивались в стылой воде, замерзшая встала на месте, провожая то, что возможно не так давно было телом, измождённым взглядом. Когда она уже забыла о нём, птенчик вдруг словно ожил — тощие пальцы почувствовали биение его крошечного сердца. Да, она всё ещё держала его в руках, плешивенький голубёнок колол острыми пёрышками её пальцы. Отвлёкшись на него, Мать не заметила, как забурлила вода в глубоком омуте, не почувствовала онемевшими ступнями, как те отстали от дна. В мгновение столб воды встал над ней плотной стеной с силой сбив с ног и погрузив в леденящую пучину. На секунду она словно обмерла, тело сковала судорога. Мать не чувствовала холода и боли, лишь страх, пронзивший её усталое сознание. Всё ещё не выпуская из рук голубёнка, она продолжала ощущать биение его слабого сердца. Вдруг она увидела то, что сбило её с ног — огромный, плывущий прямо на неё, аспид разрезал мощным хвостом воду. Его чешуя сверкала в неярком отражении воды антрацитовым светом, а взгляд леденил кровь и не отражал в себе ничего, кроме мутной воды. Несущийся вперёд змей широко раскрыл пасть, стремясь поглотить беззащитную, наполнить ею своё ненасытное чрево. Собрав последние силы, она попыталась встать на ноги, но смердящая пасть захлопнулась быстрее. И вот уже пульсирующая плоть сжимала её конечности, ноги и грудь трещали под невыносимым напором. Её сердце замедлялось в то время, как голубиное билось всё быстрее и сильнее. Уже закрывая глаза, Мать с немой мольбой обратилась к нему, желая лишь того, чтобы её Дитя было свободно. Рёбра захрустели, и она закрыла глаза, но внезапный яркий свет вдруг заставил её вновь раскрыть их. И свет ослепил её, она не услышала грохот, оглушивший заледеневшие деревья и потрясший нависшее угольно-серое небо, и не увидела как в клочья разлетелся поглотивший её змей, опалённый этим тёплым ласковым светом. Лишь тогда она смогла различить окружающую местность, когда огненное кольцо понесло её прочь из прогнившего омута. Ледяные водопады с неизмеримой высоты летели вниз, и мёрзлые капли разбивались о покрывшуюся плотной коркой поверхность воды, кое-где пронзая её и оставляя за собой тонкие отверстия. Бездыханный птенец, обратившись в огненный шар, опустил её на сухую, нетронутую мертвящим холодом землю, и взмыл, и взорвался, одаривая стылый воздух теми немногими остатками тепла, что ещё догорали в обитаемом одними лишь призраками пространстве. Едва ли она понимала, что именно произошло, Мать не смела шевельнуться, она лежала на земле, которая теперь казалась ей теплее свежей перины. И в воздухе словно пропал тот смердящий запах. Не успела она разомкнуть глаза, как нечто сверкающее пронеслось мимо её взора. Мать приподнялась со своей жёсткой постели и обернулась в сторону сверкающих огней — белоснежный ягнёнок с огненными копытцами глядел на неё глазами-бусинками. Он сорвался и стремглав понёсся вглубь окоченевших деревьев, Мать побежала вслед за ним. Омерзительные серые стволы расступались и больше не рвали на ней плоть и одежду. Непроглядную тьму развевал мягкий белый свет с полыхающими ножками. «Цок-цок» — разносилось вокруг, и все призраки бежали от них. Наконец, она увидела блеск сотен тысяч свечей, но подойдя ближе, Мать поняла, что ошиблась — сотни тысяч зверей и птиц сверкали во тьме ярким пламенем. И не ледяной голяк окружал их, кругом росли высокие широколиственные деревья, и зеленела мягкая трава. Дивные звери резвились на полянке. Стройные олени уплетали душистую травку, захватывая ртом белоснежные ромашки. Копытца их утаптывали землю, и на ней появлялось ещё больше душистой травы. Радостно играли друг с другом волки, по-собачьи виляя мохнатыми хвостами. Павлины распустили свои пышные хвосты, сапфирами сверкали их тонкие шеи. Маленькие золотые птички порхали под высокими деревьями. И между ними стоял пастух о семи крылах, и ни один зверь будь то хищный или ласковый не смел напасть на него, одни лежали у его ног, а другие резвились неподалёку. Пастух говорил с ними, но она не могла различить слов. Казалось, что скорбь застилает ей уши и мешает понимать их. — Дитя твоего нет с тобой. Бесчисленны людские страдания, но пуще всех страшит их смерть, что нависла и над тобой. Не бойся смерти, но противься ей. И сейчас не смей кричать. И пастух вознёс свою длань и двумя перстами выжег Матери глаза, она не произнесла ни звука, лишь птичьи голоса разносились по округе. И он разжал свою левую ладонь и вложил ею в её пустые глазницы совиные глаза. Мать развернулась и пошла прочь, но по-прежнему была слепая. Так она брела в темноте, и покуда стихли радостные песни, вокруг всё стало немым. Под ногами поверхность оказалась слишком ровной и гладкой, чтобы быть землёй, и гулкое эхо говорило о том, что её окружают высокие стены. Она услышала звук капающей воды и пошла на него. Капли медленно падали вниз, разбиваясьо будто бы обо что-то металлическое. Звук становился всё ближе, ей казалось, будто он идёт снизу. Она вся обратилась в слух, медленно шагая вперёд. Вдруг одна нога её не нащупала земли и ступила в пропасть. Мать едва удержалась. А капли всё продолжали срываться вниз. Они падали в обрыв, маня за собой ослепших в темноте. Она стала как вкопанная над обрывом, размеры и глубину которого она не могла увидеть, и резкая острая боль кольнула её сознание. Внезапно все доселе уже пережитые чувства разом нахлынули на неё, и она вновь почувствовала, как болят её раны, как вскрылись уже было затянувшиеся рубцы. И Мать осознала, как близка она к смерти. Она прижала ладони к своему лицу и заплакала, и слёзы потекли по ввалившимся щекам. В тот же момент она прозрела. Кругом всё ещё царила темень, но её совиные глаза смогли ясно различить овальной формы расщелину. Она заглянула в неё – нанизанные на колья трупы болтались над пропастью, а капли ещё свежей крови вытекали, срываясь вниз и разбиваясь. Вероломные обманчивые звуки, в ложную сторону направляющие незрячих путников. Таких дыр было около дюжины. Дюжина глубоких отверстий, расположенных в тёмном помещении. Небольшие, но глубокие, они были расположены несимметрично, в случайном порядке. Она обошла их, одну за другой. И когда она преодолела это препятствие, совиные глаза исчезли, она было взвыла от новой боли, но не смея кричать, лишь пала на землю, и тогда почувствовала, что лежит в воде. Мягкая и прохладная, она смыла боль и усталость с её ног. Мать набрала её в свои дрожащие руки и омыла своё лицо, и зрение вернулось к ней. Нежный сумрак струился над светящейся рекой, и тёплый серебристый туман обволакивал едва различимые во мраке стены дворца цвета слоновой кости. Из широко распростёртых сводов арки наружу открывался вид на фонтан с прозрачной прохладной водой, и два лучезарных павлина пили из него. — Ты думала о том, зачем матери носят в себе детей своих? — сказал низкий бархатистый голос. — Ведь они страдают в мире, жизнь их тяжела, и часто смерть покажется им лучшей. Не для себя родила ты, но для того, чтобы привести его сюда, и чтоб он жил вечно и велика была радость его после всех тягот и страданий. Мать повернулась в сторону, откуда раздавался голос, и увидела большого серебряного Льва. Его гриву плавно колыхал лёгкий ветерок. Он лежал на голубом мраморном полу рядом с прозрачным голубым прудом. Рубиновые рыбки плескались в нежной воде, образуя круги большие и маленькие. Их огненные плавники-пёрышки мерцали и переливались. Так радостно было смотреть на них, но печаль Матери была сильнее. Лев улыбнулся и встал на свои могучие лапы. — Подойди ко мне, — сказал Лев. Мать повиновалась, и Лев окатил её своим тёплым дыханием. — Ты должна будешь позвать его. Ступай. С неё словно свалилась тяжёлая ноша, голова прояснилась, она побежала по коридору, освещённому белёсым светом, и эхо гулко вторило её торопливым шагам. Впереди была дверь, но света в проёме не было, тьма стремилась попасть внутрь, но не смела пройти дальше. Свет меркнул за её спиной, и впереди снова была только тьма. Скрылись деревья и до небес вознёсшиеся столбы, кругом был только голый чёрный пустырь, и само небо было чёрным, и тлетворный воздух отравлял лёгкие. И посреди этого пустыря, в самом центре возвышалась скала. Она наполняла и без того провонявшую землю своей мерзостью. Гладкая и чёрная, она будто вбирала в себя весь свет. Мать подошла ближе, изнутри на неё дыхнуло жаром, словно тысячи тысяч жаровен находились внутри. Тот жар исходил из зияющей в скале расщелины, Мать вошла внутрь, и стены проглотили её. С минуту она не видела ничего, всепоглощающий мрак застилал ей глаза. Затем тьма начала сереть, и ей открылась лестница – выдолбленные, спускающиеся вниз камни. Она напряглась, плотный ком подкатил к горлу. Скоро ей придётся закричать. Она спускалась по склизким ступенькам всё ниже, замечая, как краснеет всё кругом. Становилось жарче. Голоса окружили её, они кричали, шептали и плакали. В выжигающей глаза красноте она смогла различить фигурки детей. Словно молнией ударило ей в голову, она набирала в грудь воздух, пытаясь закричать. Но голос терялся где-то в глотке. Она затряслась, стоя на одном и том же месте и прижимая руки к груди. Изодранные тела детей подступали к ней, их уже успели изменить. Мать судорожно искала в их искорёженных мордах то самое лицо. Каждую раз она с облегчением и страхом вздрагивала, не находя его снова и снова. Вот уже плотная стена изуродованных тел надвигалась на неё, всё ближе и ближе наступая. Найдя в себе последние силы, она сорвалась с места и побежала вперёд. Голос вдруг выплеснулся из неё: — Дитя! Дитя, где ты? Где же ты? Мать неслась вперёд, не видя под собой земли и не замечая уродливых существ, окруживших её со всех сторон и рвущих на ней одежду. — Мама! — разнеслось где-то вдали. В белой рубашечке, босиком Дитя бежало ей навстречу, пробиваясь сквозь стену из хватающих его за руки и грудь уродов. Она схватила его, вырвала из цеплявших его конечностей, и прижав к груди, бросилась было назад, но путь к отступлению был уже закрыт. Мать крепче сжала Дитя, приникла к земле, закрывая его своим телом. Жар и краснота нарастали, а враги приближались всё ближе. Могучий грохот прорвался в зловещую скалу. Всё ещё лежа на земле, Мать и Дитя ожидали скорую гибель и не видели того, что произошло. Но когда они почувствовали дуновение ветра, услышали голоса зверей, щебетание птиц и плеск воды, они восстали, и бесконечная долина открылись их глазам. По саду из драгоценных камней бегали пушистые звери, небесные птицы пили воду из голубого пруда с рубиновыми рыбками, а вдали мерцал замок из слоновой кости. Четыре звезды горели в бесконечной вышине, освещая сад с неизмеримой высоты. Тьма, пришедшая из чёрного леса, отошла от Матери и её Дитя. Они вошли в благословенный край и остались там навсегда.
Автор публикации
