Небо в моём городе всё время закрыто непроглядными тучами. Так было не всегда — это я знаю благодаря рассказам мамы. По её словам, до того, как папа ушёл от нас, на небе не было ни облачка, но вскоре после их развода начала формироваться густая дымка, через которую едва проходит свет. С тех пор эта пелена могла иногда становиться прозрачнее, но никогда не исчезала окончательно. Сама я ни разу не видела чистого неба, но часто слышала о нём. После каникул мои одноклассники, бывавшие в других городах, любят болтать о том, что там всё иначе и небо в тех местах обычно светло-голубое, а тучи с дождями не более, чем гости и потому люди могут подолгу фланировать по улицам, не нося с собой зонта, а о дождевике в тех краях и вовсе слышали единицы. Мне нравится слушать их истории, хоть большинство из них я и считаю выдумкой, ведь если там так хорошо, зачем же тогда возвращаться назад? Если бы мне выпал шанс побывать там, то я бы ни за что не вернулась обратно. И всё-таки, если эти рассказы — неправда, то почему я продолжаю видеть сны о том, как мы с мамой прогуливаемся по улицам безоблачного города, в то время как яркий солнечный свет отражается от стекол огромных небоскрёбов?.. Заворожённая этими сказками, я много раз пыталась уговорить маму съездить куда-нибудь далеко-далеко. Сперва она улыбалась и отвечала: «В будущем». Затем улыбка пропала, а голос стал твёрже: «Когда-нибудь». В конце концов она начала плакать и кричать, говоря, что нам это не по карману.
Чем старше я становлюсь, тем чаще слышу её рыдания. Порой она плачет настолько громко, что даже её параллельная игра на пианино не способна этого заглушить. Мама часто ругается на инструмент, бьет его и говорит, что лучше бы она занималась чем-то другим, чем-то что обеспечило бы нам достойную жизнь, а пианино должно было оставаться простым хобби, за которое тебя обязательно похвалят друзья и родственники, напрочь забыв о твоём увлечении в течение часа. Но нет же, ей нужно было сделать это своей профессией, потратить на этот чёрный ящик всю свою жизнь, не добившись ничего большего, чем дешевые выступления в столь же дешевых кабаках, где никто и не обращает внимания на музыку. Она просто должна присутствовать, как картина на стене вашего дома. Никто не обратит на неё внимания, она максимум появится на периферии вашего зрения, но стоит ей не оказаться на своём месте и уже будет что-то не то, не уютно, не по себе. Так же и мама с её музыкой – не более чем картина, украшающая и создающая подобие уюта в местах, куда отбросы общества приходят послушать утешающие комплименты друг от друга, и иногда подраться. Ей отчаянно хочется другого, хочется вырваться из роли цветка в сортире, но корни уже пущены, а мама слишком стара, чтобы учиться чему-то новому, и потому ей остаётся лишь наблюдать за тем, как её молодые конкуренты, с самого начала музыкальной карьеры удостоенные внимания спонсоров, уже добились большего, чем она в свои сорок пять. Истерика подытоживается заключением о том, что если бы она была помоложе и ещё могла кого-то привлечь, то проглотила бы те немногие остатки гордости, что у неё есть и пошла продавать себя. Затем она изнемождённо стонет и падает лицом на клавиши. Хныкая, она ласково поглаживает музыкальный инструмент. После такого мне становится бесконечно жаль маму и я, виня себя в том, что именно мои слова наталкивают её на такие мысли, ухожу проплакаться в свою комнату. На протяжение следующей недели я не говорю о своих нуждах. Время от времени мама сама спрашивает хочу ли я чего-нибудь, но я остаюсь непреклонна и отвечаю, что у меня есть всё, о чем я могу мечтать (хоть и это, конечно же, неправда).
В последний месяц мама стала совсем не своя. Каждый день она проводит так, будто приросла к пианино: практикуясь часов по пятнадцать в сутки и делая паузу между репетициями только когда спит. С лица при этом не сходит широкая улыбка, а движения из торопливых и дёрганных стали мягкими и плавными. А её музыка! Никогда прежде она не играла так красиво, как сейчас. Конечно, её звучание и раньше было достойным, но теперь это совершенно другой уровень — небо и земля, будто бы и не она играет! Я уверена, что если бы кто-то из музыкантов сейчас услышал её игру, то стал бы обращаться к ней: «маэстро» и никак иначе. Мне, безусловно, приятно видеть маму такой бодрой и живой, вот только в прошлом она такой никогда не бывала и от того мне кажется, будто бы её подменили. Дабы развеять сомнения я подкараулила её перед началом тренировки и попросила рассказать от чего она так резко переменилась. Мама рассмеялась таким добрым и ласковым смехом, который я слышала только когда была совсем маленькой, крепко обняла меня и поведала о том, что ей предложили выступить в местной филармонии. Будет очень много гостей, и каждый из них большая шишка. Выступать на подобном концерте – честь для любого музыканта, а для неё это ещё и шанс изменить наши жизни, ведь если мама покажет хороший результат, то ей будет предложено вступить в оркестр. А если очень повезёт, то, быть может, кто-то из гостей обратит на неё внимание, и она обретёт спонсора, которого давно заслуживала. И вот тогда мы наконец-то сможем вступить в новый, безоблачный этап нашей жизни. Ради этого она и работает до изнеможения. Пора бы начинать репетицию, ведь концерт уже завтра и нужно поразить всех своей игрой. Выбора нет.
Ночью в филармонии разгорелся пожар. Не менявшаяся десятилетиями проводка всё-таки дала сбой и образовала пламя такой силы, что даже проливной дождь, всю ночь безжалостно барабанивший по моему подоконнику, был не в силах его погасить и старое здание сгорело до основания. Переносить концерт в другое строение не стали, будут ли пытаться ставить его в будущем — неизвестно. Таким образом принятие в оркестр перестало быть возможным (не говоря уже об обретении спонсора) и мама, после того как ей сообщили о полной отмене мероприятия, не произнесла ни единого слова. Вместо вполне справедливой и ожидаемой мною истерики, в ходе которой пианино вновь оказалось бы избито, она просто сидела перед ним. Молча и, казалось, не дыша. Выяснилось, что внезапное хладнокровие и стойкость способны испугать не хуже криков. Так продолжалось несколько часов и только ближе к обеду мама заговорила. Безэмоциональным голосом она попросила меня сходить прогуляться, добавив мягкое: «Я люблю тебя», омрачённое какой-то жуткой решимостью. Мне не хотелось оставлять её одну в таком состоянии, и я начала отказываться, но никто не собирался меня слушать, и я была выпровожена за дверь. К этому моменту мама уже начала пугать меня и потому возвращаться домой я не решилась. Посчитала что, быть может, ей действительно стоит побыть наедине с собой, а я буду лишь мешаться. Моя прогулка длилась несколько часов, пока с неба не начал лить густой дождь. Прежде мне не случалось быть свидетельницей настолько сильного ливня: крупные капли дождя падали с невероятной скоростью, которая с каждой минутой становилась выше, в конце концов приведя к тому, что они начали отламывать ветви деревьев. К несчастью, я была в незнакомой части города и потому моя попытка бегства привела меня к попаданию на открытое пространство, где негде укрыться от дождя. Вымотанная и уставшая, я не нашла в себе сил бежать и скрываться от непогоды. Возможно, мне каким-то образом передалась мамина апатия и я, дрожа от холода, уселась на четвереньки прямо на этом самом пустыре, совершенно безразличная к своей участи, тихонько проливая смешавшиеся с дождём слёзы обиды, которую я даже и не знаю, кому адресовать. Так бы я и сидела там, ожидая своей судьбы, если бы эта самая судьба не врезалась в меня. Мой одноклассник, бежавший под широким зонтом, не заметил меня и запнулся, упав на меня сверху. Весьма справедливо назвав меня дурой, он предложил мне бежать с ним под зонтом, к нему домой. Благодаря отрезвляющему удару головой об асфальт я снова могла рационально мыслить и, естественно, согласилась на предложение.
Очутившись в гостях у одноклассника, с которым я почти не общалась, я сразу же поблагодарила его за помощь, а он, в свою очередь, поинтересовался обстоятельствами нашей встречи. Ему было любопытно, от чего я вдруг решила просто сдаться и даже не пыталась убежать от дождя. Как и любому ребёнку, мне не хотелось выставлять маму в дурном свете, но врать мне хотелось ещё меньше, так что я рассказала всё, как есть. Вместе с нами была ещё и мама моего нового товарища, которая тоже не пропустила рассказ. Её очень впечатлила стойкость моей мамы, которая, несмотря на все неудачи, всё ещё не бросила ремесло и потому она хотела бы предложить ей работу. В клубе, совладелицей которого является мама одноклассника, сейчас проходит поиск пианиста. Это, конечно, не филармония, но и не захудалые бары, которые мама уже приняла за вершину своей карьеры. Работы всегда будет хватать, и в деньгах её там тоже не обидят – в последние несколько лет популярность клуба пошла на взлёт и каждый месяц сотрудникам выплачивают солидную премию. Итог разговора был таков: если это всё звучит привлекательно и маме будет интересно попробовать, то она может попасть на прослушивание прямо сегодня. Я, неожиданно для самой себя, ощутила порыв обнять эту женщину и, не став сдерживаться, сделала это. Она, кажется, была готова к такому и обняла меня в ответ, сказав скорее бежать домой, рассказать о предложении. Мою голову посетила та же идея и я, поблагодарив одноклассника и его мать за любезность, выбежала на улицу. Мне хотелось как можно скорее обрадовать маму. Я знала: это точно поможет ей, даст ей второе дыхание! Трудно поверить, что после сокрушительного разгрома ей был дарован второй шанс, но я уверенна, что она его не упустит.
Когда я уже почти добежала до дома, случилось нечто: тучи покинули небосвод, а прямо над моей головой расположилось семеро громадных дуг, лежащих друг на друге. Красота этого явления, пусть я и видела его впервые, позволила мне безошибочно определить, что это была радуга. О ней мне рассказывали те же самые одноклассники, что захватили мой разум историями о городах вдалеке. Они говорили, что в те редкие дни, когда дождь всё же добирается до далёких мест, его окончание всегда скрашивается появившейся на небе радугой. Как это связано никому из нас не понятно, впрочем, наслаждаться видом это никак не мешает. Простояв под радугой минут десять, я всё же смогла освободиться от транса, в чём мне помогла покатившаяся по моей щеке слеза. Точно! Я же хотела рассказать маме о нашем спасении. Яркое солнце било прямо в окно моей квартиры, словно указывая мне направление. Хотелось бы сказать, что я зашла, но нет, я ворвалась к себе же домой, громко подзывая маму. Настолько громко, что это не могло оставить её равнодушной. Наверняка это раздражало её, наверняка ей сейчас хотелось тишины, и я всё ждала, когда мне скажут быть потише…Но реакции не было. Я бесконечно долго звала маму, она так и не пришла. Неужели она ушла куда-то? Однако дождь закончился совсем недавно, а на радугу я глазела стоя прямо перед домом. Выйти на улицу и не пересечься со мной было невозможно. Она обязана была быть дома, прямо за этой дверью, открыть которую у меня не хватает духу. Тогда я и ощутила, что на мои крики всё это время на самом деле отвечали. Тишина, которую я по глупости принимала за молчание, на самом деле была единственным ответом, что мама была способна дать мне сейчас. Я точно знаю: нечто страшное грядёт, и когда я распахну эту дверь, моей прежней жизни придёт конец. Или, быть может, она уже закончилась и открытие двери – это всего лишь формальность? Вдруг моей руке надоедает ждать, и она с грохотом распахивает дверь лишь для того, чтобы я смогла увидеть повисшее в петле тело матери, освещаемое солнечными лучами.
Автор публикации
Пронзительно, жаль…