Рыков все еще любил утреннее пробуждение в поезде. Тот рассветный час, когда зеленовато-серое вагонное окно начинало светлеть, и можно, то ли тихонечко соскользнув с верхней полки, то ли поднявшись с нижней, по-быстрому «сполоснуть рожу» и набрать кипятку. Чтоб спокойно уже усевшись поближе к окну и растворив-размешав бесшумно пакетик кофе в кружке, неспешно смаковать рождение неповторимого утра: не прозевал!
И оранжевый свет все больше разливался по небу, и светлели поля и перелески, и такое же блаженное умиротворение воцарялись в этот час в вагоне: все прочие пассажиры наконец-то проваливались в сладкий, долгожданный сон.
Проснется большинство попутчиков – знал Рыков – теперь уже поздним утром, а кто-то очухается ото сна и далеко за полдень. И Рыкову опять придется опускать и отводить глаза и даже выслушивать быть может «сердешное» от какой-нибудь простодушной бабушки: «Ну вы и храпите!». А ему, как всегда, останется лишь развести руками и с партизанской стойкостью промолчать – не врать уже о сломанном на боксерском ринге носе, или обгоревшей в пожаре подбитого танка гортани.
Слава Богу – от локальных конфликтов и войн судьба Рыкова уберегла, а на боксерском ринге он за всю свою жизнь провел один-единственный бой. А вот храпел Рыков всегда – безбожно!
Храпел Рыков, сколько себя помнил. Помнил еще и храпящего деда, наслушался сполна и храпа брата. Мать утешала Борю в детстве: «Человек храпит тогда, когда он спит на спине… И пьяный – тоже всегда храпит». Ерунда! Рыков храпел в любом положении – сколько не ворочали его с бока на бок терпеливая жена, или отчаявшиеся заснуть попутчики: все напрасно. А уж если спьяну!..
Храпел у Рыкова и сын. Но, со здоровым, присущим нынешнему молодому поколению эгоизмом, резонно рассуждал юнец: «Да, я храплю во сне. Но, папа, согласись: это ведь не мои проблемы, а того, кому мешает».
Верно, в общем – не поспоришь!
Но Рыков, воспитанный еще в те времена коллективизма, когда человек человеку провозглашался другом, товарищем и братом, сильно переживал на свой счет. В потомственном храпе он переплюнул всех своих родственников – на него, смело можно сказать, пришелся пик родовой силы. Причем, храп его по своей природе был не поступательно ровным, пусть и то потихоньку угасающим, то внезапно подскакивающим до свистящих фуг. Нет: в воцарившейся ненадолго тишине Рыков вдруг издавал душераздирающий, по-настоящему львиный рык, от которого подскакивали домашние с коек и попутчики с вагонных полок.
Воистину: фамилии на Руси зря не давались!
И как с этим было жить? Он помнил, как рассказывал какой-то работяга во время давнего перекура: «Была одна старуха, так она так храпела, что ей, по советским временам, отдельную квартиру дали: во как!».
Рыков со своей семьей жил в двухкомнатной квартире. С женой они спали валетом – чтоб не храпел он любимой прямо в голову. Соседи, конечно, слышали могучего храпуна тоже, но пока ничего не предъявляли. Супруга все не оставляла мечты купить угловой диванчик на кухню – чтоб иной раз переселять на каких-то полночи Рыкова туда. Но, и жена, и сын Рыкова очень любили, а потому притерпелись более-менее. Сынуля, правда, заснял однажды на камеру айфона особо выдающиеся сонные завывания отца после прихода того из пивбара, но в ютуб не выложил, ограничившись утренним герою видео показом.
В море, в которое Рыков ходил всю свою жизнь, он тоже теперь старался выгадать отдельную каюту, дабы не спать с несчастным товарищем попеременно. Впрочем, храп слышали и за соседними переборками. Но кто-то утешал («Ты же не на ухо мне храпишь!»), а подчиненные теперь, когда дорос Рыков уже до шеф-повара, даже извлекал из того выгоду: можно было спокойно верховодить на камбузе, оставшемся на время без начальственного ока.
Настоящая же беда начиналась для Рыкова, и его попутчиков, в плацкартном вагоне. Ездить к старушке матери на другой конец страны приходилось каждый год: самолетом, за дороговизной, не больно налетаешься, да и билетов в сезон частенько не бывало. Как не высыпался Рыков впрок, как не держался стоически первые сутки, сон все-таки морил его убаюкивающим вагонным перестуком. И тогда, хоть и пытался Рыков контролировать дрему поминутным открытием смыкающихся век, через четверть часа его уже начинали толкать, дергать за ногу, гневно выговаривая в сердцах: «Весь вагон из-за него не спит!».
Да, подождали бы чуть: может, похрапит он для начала, а потом уснет беззвучно, как младенец – бывает ведь и так!
И разве Рыков был виноват?.. Разве, нетерпимое к нему человечество, со всеми нанотехнологиями своими, изобрело за все тысячи лет хоть единое средство против простого, банального храпа? Микстуру, капли, какой-нибудь гермошлем с глушителем по типу оружейного. Чтоб выпил ложечку, закапал в нос или горло, всунул голову по шею в шапку-неслышимку – да и спи себе спокойно! Проваливайся в сладчайший сон, наслаждайся этой радостью жизни, отсыпайся в дороге!
А Рыков, в очередной раз потревоженный в ночи каким-то злым попутчиком, бесполезно переворачивался на другой бок и некоторое время таращился в ночную полутьму вагона, вполне серьезно размышлял в эти минуты об уходе из этого мира. Ну, а как прикажете жить, если боишься заснуть, а заснув, невольно причиняешь страдания тем, кто рядом!.. Как существовать, только бодрствуя? Как сделать бессонными тело и разум?.. Где найти ту келью с толщиной стены средневекового замка, что сокроет проклятый его храп под покровом любой ночи?
Кстати, о камере – думал Рыков: хоть от тюрьмы на Руси никогда не зарекаются, но не дай Бог ему туда угодить – задушат, ведь, безжалостные сокамерники в первую же ночь!
Вот таким вагонным изгоем Рыков и ездил. И почти всегда теперь, уже проснувшись, он какое-то время еще лежал с закрытыми глазами: реабилитировался жалко. Мол, спит он, и спит – засвидетельствуйте! – совершенно без храпа – может, как видите, он и так! Как будто таким образом получалось разбавлять время храпения «сном» беззвучным, мнимым.
Что же делать, коль природа храпа такова: почему-то человек не слышит собственного свистящего, завывающего, громоподобного храпа. Удивительно даже! Напротив – знал Рыков, – самый сладкий храп приходит с самым сладким сном.
А еще и выпить в дороге теперь из-за того было нельзя!.. Иногда Рыков все-таки «отлетал по беспределу», не особо скупясь в вагоне-ресторане. Чтоб не маяться грядущей ночью искренними переживаниями и совершенно напрасными стараниями сдерживания храпа. Он заваливался тогда на свою полку замертво и без оглядки: гори оно все огнем – нехай слушают!
Выручали Рыкова порой другие «сверчки» – иногда их было несколько по вагону, но тогда уже какая-нибудь бессонная тетя негодовала прямо в ночи: «Ну, невозможно же спать – и оттуда храпят, и оттуда!»
Как-то так: правдами – неправдами, перегонами – полустанками… Да, не позабыть бы: стоянок поезда – особенно долгих – Рыков боялся особенно. Во внезапно выдававшейся тишине могучий храп слышался отчетливейшим образом, и каждый проходящий по вагону подышать – покурить мог в глаза увидать злостного нарушителя общественного сна.
В общем, тяжко было Рыкову ездить теперь: в молодости-то не особо он своим недостатком морочился.
Но в конце пути, когда поезд, весело поспешая, нес уже по родимой стороне, и в вагонном окне мелькали знакомые местечки, леса и поля, Рыков все же неизменно принимал решение ж и т ь. Жить, работать, творить, любить! Пить горячий, в самый спозаранок, кофе в спящем вагоне, предвкушая уже залитый солнцем перрон и скорое свидание с родными – наконец-то он увидит их лица после трехнедельной разлуки! И в трудах и заботах нового дня, и всех дней будущих, которые щедро дарует ему всепрощающее Небо, заочно искупать невольный грех бессонных ночей, что доставил он в этом пути добрым людям…
Люди! Ездите смело на поездах РЖД – безопасном и удобном виде транспорта: вероятность попадания в один вагон с Рыковым так ничтожно мала, что не поддается никакому исчислению!
Автор публикации
