Дом был большой пустой новый. На первом этаже располагалась кухня, камин и то, что он называл «холлом». На самом деле это была просторная комната. На втором этаже находились две спальни, две ванные и нечто, напоминающее неуютный пока кабинет.
Дом стоял в центре запущенного участка. На участке росли вероятные сосны и возможные осины – он не знал названия деревьев, росли полуживые анонимные кустарники, бестолково топорщилась жухлая трава, все это он называл «мой беспризорный сад». Сад был спокойный, наполненный свежим воздухом и вечерним светом осени.
В качестве мебели он купил огромный китайский надувной матрас. Постельное белье дала мать. Так он и стал жить во временном постоянстве, стоя обедая бутербродами на неподключенной пока еще газовой плите, запивая бутерброды кофе из австрийского термоса и устраиваясь на ночлег на надувном матрасе, на полу «холла», перед запертой дверью. Отчего-то он опасался ночевать на втором этаже. С тоской думал, надо бы завести кота и назвать его Жадиной, тогда в доме будет безопаснее…
Два-три раза в неделю он выбирался на такси в Москву, пока был в разъездах с тревогой представлял дом-сироту и пустой сад.
Дом был почти выплачен, оставался последний взнос, но это его не волновало. Он знал, будет новый заказ. Эти «знания» стали возникать около года назад. В голове появлялось имя, или слово, или сюжетный отрывок, таинственный до поры, как будто из кино. Имя или сюжет были из его будущего, в момент возникновения он не понимал, о чем речь, но со временем все отчасти объяснялось. Вот и сейчас рядом со знанием о непременном заказе появилось имя, похожее на прозвище – Маленькая Разбойникова. Новый мастер в парикмахерской, где он стригся? Продавец в магазине, где он покупал продукты? Дочка его нынешних, неизвестных пока еще соседей? Он не спрашивал себя: кто она, для чего, зачем? Несомненным было это – некая неизвестная до поры Разбойникова существовала и уже имела какое-то отношение к нему.
…Прислушиваясь к сумеречным шорохам дома, он перевернулся на другой бок. Ночь в саду была неслышная, но растревоженная его размышлениями. Деньги принесли не радость, но спокойствие, такой теперь твой возраст. Обзавелся небольшим домом на старости лет. Хочу писать здесь рассказы, пускай даже и ненужные, неделями не выходить из дома. Хочу, чтобы еду мне готовила домработница по имени Каролина Станиславовна, чтобы она уверенно произносила слова «отнюдь» и «несомненно». Хочу, чтобы в заднем кармане её джинсов лежал белоснежный платок из Брабанта, чтобы она пользовала дамские сигареты, прикуривая от серебряной Zippo. Хочу, чтобы Каролине было не более тридцати восьми с половиной лет. Но «хотения» не сбывались, сбывались вот эти жутковатые обрывочные промельки в сознании.
Назавтра ему позвонили из «крупного московского международного издательства» с «предложением, сочетающим в себе любовь нации и волшебство путешествия». Любовь нации? Что за бред? Но он сообразил важное, этот звонок закрывал проблему последнего взноса за дом. Он не удивился и не ужаснулся, но что-то похолодевшее болезненно шевельнулось в районе желудка. Банк получит свои деньги, но для этого надо было лететь на шесть недель в Коста-Рику и написать цикл «любопытных всем» очерков: еда, люди, природа – Коста-Рика. В бесконечном детстве в названии страны ощущалось сухое ароматами, твердое вишневое ядрышко – Косточка-Рика.
Низкие и оттого громадные серо-синие облака, два потока ветра в противостоянии моря и океана, и странные ощущение стороны света incognito, страны, в которой ты не должен был быть, но ты уже сошел с трапа лайнера и идешь к зданию аэропорта Сан-Хосе.
– Не думая, приезжай… те на составление договора, – бубнил в трубку главный редактор, – и, чтобы три раза не вставать, познакомишься с переводчицей. Ведь в чем нынче выражается любовь нации?
Он не знал, но прикидывал: «В чем подвох? Обман? Загадка? Что произойдет на самом деле?»
– В деньгах, мой друг, в пиастрах, фунтах, долларах и евро!
Они встретились тесной компанией через несколько дней: он, главный редактор, финансовый директор, юрист и переводчица. Юную счастливую переводчицу звали Тельма Разбойникова. Он мгновенно придумал ей тайное, а значит, подлинное имя Маленькая Разбойникова, с облегчением отметив попутно, «она уже молода для меня». И только затем вспомнилось, прозвище Маленькая Разбойница он знал заранее, до того, как придумал его.
Через неделю уточнили детали: суммы и сроки, и он подписал договор, все складывалось превосходно. Так в чем загадка? Подвох? Обман? Что должно произойти на самом деле? Нет, ничего не предвещало, и он подумал, конечное звено этой цепочки – финальный взнос за дом, где он собирался писать свои нечитаемые никем рассказы. В промежуточном итоге трусливо решил: «Не множь смыслы, у одноногой твоей судьбы и без тебя все сложно, большую часть жизни ты вне ее игры».
Все, как всегда вышло иначе. Он пил кофе, стоя у окна и глазея на «мой сад», и вдруг сквозь осины и сосны увидел картину: аэропорт Сан-Хосе, они получили багаж, Маленькая Разбойникова семенит сзади, что-то бормочет на смеси трех языков и тут он, покрываясь испариной кошмара, видит свою единственную, неизменившуюся любовь, и понимает, что и он узнан, ее лицо белеет и он понимает, – их столкновение при выходе из аэропорта становится неизбежным.
Это было так ярко и так натурально, что он поперхнулся кофе. Стало тревожно, он запаниковал. Не паникуй, это не сейчас, позже. У тебя будет время подготовиться. Вот оно, – главное. Ты можешь встретиться с единственной своей девочкой-женщиной, многолетнее расставание с которой ты помнишь и пережидаешь каждый день – буквально.
Потерянный, он неловко отставил потерявший вкус кофе и вышел в сад, в тишину вечера. Где-то на краю сознания он точно знал, если я захочу, этой встречи не будет. Выморочная моя судьба дает мне право выбора, это он знал наверняка.
Так что же делать? Перезаключить договор? Полететь на Азорские острова? В Нижний Куранах? Куда угодно, только не в Коста-Рику. Переговорить с главным редактором? Попытаться объяснить все? Он человек практичный, он сочтет тебя сумасшедшим. Сказаться больным и не лететь? Или лететь? И встретиться? А что дальше? А «дальше» не просматривалось, не ощущалось и не предсказывалось. Только «при личной встрече». Только «глаза в глаза». Только «взявши за руку».
Он истерично подумал о спасении в ночи. Часто в тяжелых ситуациях принятия решения спасала именно безысходная тьма. Но ночью думалось вот что: «Как достроить то, что всегда неожиданно и фрагментарно предсказывается в голове?» Зачем мне куски моего возможного будущего? Что это – предупреждение? Подсказки? Возможность, выбрав, изменить? Или оставить как есть? Упразднение неизменности судьбы? Все эти смятения от дьявола, не от Бога. Бог – номер два в новой системе моего мира».
Под утро наступила расплата: отчего-то ломило колено, до тошноты болела голова, жизнь была бессмысленной, но это были пустяки, главное, он так и не знал, летит он в Коста-Рику или не летит.
(Москва, «Ближняя дача», – Сан-Хосе ?, 12 сентября 202…)
Автор публикации
Утро вечера мудренее, наверное, только в молодости.
А когда сам мудр, то ночь для мудрости едва ли нужна…Слаба она против житейского опыта, или размер её должен тоже увеличиваться с годами…
В старости больше весами пользуются и тяжёлыми гирями…
У каждого это по разному, мы же, при всей нашей схожести, совершенно разные.
А что бы было, если бы все на один фасон скроены?)))))
Посмотрите на свою руку, пальцы растопырьте и посмотрите, вы увидите, что все пять пальцев разные – так удобнее вам.
Почему самое восхитительное, что может произойти с человеком в жизни, настолько болезненно? Для равновесия? Почему некогда пережитая радость, некий экстракт абсолютного счастья, нередко превращается в подобие гангрены, и лечение здесь только одно – ампутация памяти… Способы известны… Спасибо Андрей, волевым решением Вы не дали ГГ пойти путем до тошноты накатанным, и не подарили подпорку в виде вспышки знаний будущего.
Все решения должны и принимаются только главным крупье, нам туда не докричаться…