– Джексон. Джексон! Джексооон! – меняясь в тональности от низкого, с примесью железа, до высокого с нотками кокетливого заигрывания, голос двигался по мастерской, спотыкаясь о всевозможные препятствия, в виде нескольких мольбертов, небольшого количества мебели, и железной печи с кривой трубой, тянущейся как ствол лесного дерева к солнцу вверх. Голос двигался как сонар, ощупывая все вокруг, пытаясь найти цель. Само помещение было небольшим и найти искомый объект можно было бы и не прибегая к звуку, но в этом хаосе отыскать спящее и возможно нетрезвое тело, казалось сложнее, чем иголку в стоге сена. Посетитель неспешно продвигался к середине, в надежде, что хозяин услышит свое имя и отзовется из своего убежища.
Стоя посредине мастерской, по сути, в единственном не захламленном месте, незнакомец, растерянно оглядывался, гадая, в каком направлении может находиться мастер. Полумрак подвального помещения не давал полной картины, ибо через единственный витраж свет дотягивался лишь до трети комнаты, оставляя остальную часть помещения в сумрачном состоянии. Беспорядок казался единообразным, без выраженных особенностей, поэтому он и подключил голос и напряг слух до предела, надеясь сэкономить время поиска. Но было тихо, и единственные звуки, блуждавшие по мастерской, были звуки улицы, глухо доносящиеся сквозь витражное окно.
– Мастер! – уже отчаявшись, рявкнул незнакомец. – Я принес вам обед, и если вы сейчас же не соизволите выползти оттуда, куда вас черт занес, вы останетесь голодным до утра! Я не планировал вас посещать вечером! К тому же, у меня вечером поход с женой в театр! Где вы, черт бы вас побрал?
Он развернулся и подошел к выходу. Нащупав выключатель, он одним щелчком осветил оставшуюся часть мастерской. Люстра, что зажглась, горела вполне сносно, и в комнате не оставалось ни одного угла, где бы могли бы спрятаться сумрачные тени, боявшиеся электричества.
В дальнем правом углу, где стоял большой полупустой шкаф с пачками холстов, послышалось шуршание, и куча валяющихся подрамников с не прошедшей признание мастера мазней начала разъезжаться в стороны. Незнакомец отметив, что именно там, оказывается, прячется тело, направился туда. Увидев, что тело под завалом двигается неуверенно, тщетно пытаясь выбраться из творческого плена, поспешил на помощь другу.
Когда пленник был успешно вызволен, взору посетителя предстало помятое, заспанное лицо. Сломанные очки болтались на правом ухе, над правой бровью был небольшой кровоподтёк.
– Что с вами стряслось дорогой друг? – сочувственно спросил посетитель, в готовности оказать любую посильную помощь в тот же миг.
– Да ничего особенного, – безэмоционально ответил Джексон. – Совсем перестал прибираться в мастерской, в итоге наказание не заставило долго ждать. С утра решил снова перебрать старые наброски, в надежде поймать хоть какую-то нить, но вместо этого хорошенько получил по голове очередным несостоявшимся шедевром. – Джексон кисло усмехнулся. – Одно потянуло другое, и в итоге весь этот карточный домик оказался на мне, лишив меня сознания. – Джексон оглядел пространство, в котором тут и там валялись перепачканные холсты, втекающие друг в друга краски из полураскрытых баночек. – Простите, дружище за откровенную свалку. Что-то я совсем потерялся…
– А еще недавно, ваша мастерская была чудным и уютным местом – задумчиво заметил посетитель, переводя взгляд с беспорядка на беспорядок. – Либо вы на пороге новой идеи, и не считаетесь ни с чем в творческом порыве, либо — секунду помедлив, посетитель продолжил — либо, это просто порядочное свинство, то что вы здесь устроили. Как вы тут живете? Я бы ни за что не смог, – нравоучительно подытожил посетитель.
– Да как вам сказать Артур… Внешнее отражает внутреннее, если вы помните. Все, что происходит здесь — есть результат того, что творится сейчас у меня внутри. И я даже не говорю о том, как себя чувствует мой «чердак», если позволите так выразиться. – Он постучал пальцем по правому виску. – Все мое естество сейчас переживает колоссальное потрясение, масштабы которого сложно выразить. Это сможет сделать только новая работа, и — Джексон отчаянно выдохнул, опустив отчасти поседевшую голову — я просто не представляю, как это сделать.
Он снял с уха остатки очков, повертел их в руках, пристально рассматривая и анализируя масштаб ущерба и возможность их починки. Выяснив, что придется выписать новые, он отшвырнул их в сторону. Немного помедлив, Джексон решил продолжить:
– Видите ли, когда художник пишет портрет, он работает с готовой моделью, которая по факту ему представляет полноценный образ. И творцу требуется всего лишь смешать в правильной пропорции краски, а затем передать холсту зафиксированную эмоцию. Также и с пейзажем — стоит отметить чувственность наклонившейся ивы над рекой и вуаля! – сюжет у вас в руках, дальше остается просто механическая работа – уверенными мазками заполнить холст. И образ вытащить из головы, оттуда, где он уже сложился благодаря опыту, гармоничному сочетанию элементов, в общем, готовый ясный сюжет достать и выплеснуть на холст — тоже не особо отличающееся занятие. Ну, при должном уровне фантазии, естественно. А теперь подумайте о том, что в голове застряло нечто, не имеющее формы, вкуса и пока что цвета, но обладающее сумасшедшей энергией для выражения…
Спинка стула жалостливо скрипнула, принимая на себя откинувшееся в поиске опоры тело Джексона. Пауза, повисшая после монолога, явно давала время для осмысления Артуру. Тот сидел на грубовато ошкуренной скамейке, стараясь не ерзать, дабы не получить дюжину заноз в свой зад. Сесть кроме нее и единственного стула в мастерской было решительно некуда, и поэтому Артур, смирившись с привилегиями хозяина, не стал оспаривать права на более комфортное сидение.
Артур так и сидел, боясь шелохнуться, при этом обдумывая сказанное. Работа на почте не предполагала каких-либо выдающихся умственных способностей, но невозможно было сказать, что он был туп. Артур был достаточно хорошо начитан, и вполне мог бы поддержать любой разговор, не касающийся каких-либо сугубо узких тонкостей.
Он давно был знаком с мастером. Это произошло совершенно случайно, когда оба оказались в одном купе по дороге в Нью-Йорк, и совершенно случайно нашлась пара интересных тем и бутылка хорошего бурбона. Так они и подружились. Ему нравилось приходить иногда в мастерскую Джексона, приносить ему еду, которую готовила его жена, и подолгу болтать, обсуждая новостные заголовки минувшей недели, и просто слушать истории мастера о живописи и искусстве вообще. Артур понимал, что он слеплен из другого теста, что слон в городском зоопарке и то имеет больше задатков к творчеству, но Артур просто любил хорошо проводить время в компании друга и восторгаться его работами на своем доступном ему уровне восприятия. Он всячески старался поддерживать разговор с Джексоном, и тот его за это сердечно благодарил. Не только потому, что Артур был самым преданным и единственным слушателем, а потому, что с ним мастер имел возможность выговориться на любую тему, даже запрещенную в послевоенное время, даже крепко отругиваясь.
– А как это может быть — не имеющее формы, и всего того другого, что вы сейчас наговорили? – осторожно спросил Артур, по всей видимости пытавшийся сам понять как это может быть. – Вообще ничего? Но тогда и ничего и не будет, чего же беспокоиться. У всего, решительно всего есть, что-то, почему мы можем это оценить. Вот стул, на котором вы сидите, – Артур оглядел сидение под мастером, и бросил скорбный взгляд не свою не ошкуренную до конца скамейку, – он деревянный, значит твердый, он стул, значит на нем сидят. Цвет… – он запнулся, ибо стул уже не имел никакого вменяемого цвета, – ладно бог с ним цветом. Вот холст, у него тоже есть свойства. Внешнюю часть вы вообще можете видоизменять как хотите. Даже облако возьмите, оно практически не весомое и то оно в какой-то момент имеет форму. А как быть с тем, о чем вы говорите?
Артур вопрошающе посмотрел на Джексона. Тот сидел, мерно покачиваясь на спинке стула, и она, поскрипывая, сообщала ему, что для такого насилия не приспособлена, и вообще скоро не выдержит такого с ней обращения. Руки лежали на коленях, но кисти, казалось, жили своей жизнью — пальцы неспешно боролись друг с другом, выстраивая причудливые формы то хаотично собираясь в кучу, то хаотично разваливаясь. Обращенные глаза его блуждали по окну мастерской, за которым начался дождь, ускоряя шаги прохожих, чтобы те, кто рискнул обойтись сегодня без зонта, не успели промокнуть.
– А знаете, что, дружище, – прервав монотонность тишины, повисшую в мастерской, Джексон резко вскочил, чем вызвал сильную дрожь по спинке стула, которая громко и надрывно крякнула. – Вы что-то говорили про обед, который принесли с собой. Давайте же перекусим, а я сделаю вам вкусный чай. Так уж и быть — я попробую вам объяснить, что творится в моей голове сейчас.
Артур, стряхнув с себя задумчивое состояние, забыв про занозы, тоже вскочил и быстрыми шагами направился к входу, где он оставил пакет с принесенной едой.
– Джексон, а вы бы не могли быть так любезны и затопить печку? Тепло бы нам сейчас не помешало, на улице стало прохладно и еще этот дождь не к месту.
– Уже занимаюсь,- из угла отозвался кряхтящий голос мастера, собиравшего на коленях разбросанные по полу деревяшки для растопки, – этого хватит и для тепла, и чтобы подогреть нам еды, мне кажется, она уже остыла.
– Скорее всего. Да и горячее всегда приятнее, – кивнул Артур.
Через двадцать минут, воздух в мастерской наполнился теплом печи, ароматом чая со смородиновым листом, и ощутимым запахом принесенной еды.
– Я так понимаю, готовила Анна? – Джексон, втянул носом из миски аромат лапши в грибном соусе, на мгновение закрыв глаза, с удовольствие втягивая его все глубже, стараясь впитать каждую молекулу этого чудесного запаха. – Передайте своей жене, сердечное спасибо, за то, что она так удивительно вкусно готовит. Клянусь, если бы решился бы отбить ее у вас — это было именно то, ради чего я бы это сделал.
Артур усмехнулся. Он неспешно поглощал кулинарное творение жены, и думал о чем-то своем. Заявления подобного характера он слышал, каждый раз, когда приносил из дома еду для мастера. Жена и вправду готовила отменно, и он любил ее за это. И за это тоже.
– Ну, так что там, с объяснением? – оторвавшись от еды спросил Артур, глядя на Джексона, который насладившись ароматами еды, просто сидел и игрался с едой, будто кот с пойманной мышкой. Лапша наматывалась на вилку, а затем спадала комком, распадаясь в тарелке на причудливые формы. И Джексон мирно наблюдал за происходящим.
– А? – он отвлекся от своего занятия, хлопая глазами, и не совсем понимая, что вокруг происходит. – Объяснение. Да. Видите ли, дорогой друг, – он замолчал, и его взгляд обвел все помещение, на мгновения останавливаясь то на заваленном красками и кистями столе, то на горе холстов, из которой еще некоторое время назад он был вызволен. Он снова замялся. – Да, я пытаюсь начать, и сделать это так, чтобы вам был понятен ход моих рассуждений. Я упомянул уже о том, что у меня сейчас есть что-то неизмеримое, и колоссальное. В этом и проблема — как уловить, как увидеть и, самое главное, как это зафиксировать для зрителя. Что это вообще? На что оно похоже?
Джексон отставил в сторону миску с едой, вновь откинулся на привычно скрипнувшую спинку стула, и, скрестив ноги, пристально стал рассматривать Артура. Тот наслаждался ароматным чаем, но отметив на себе исследующий его взгляд, вопрошающе обратился к другу.
– Чем я вас так заинтересовал? – спросил он.
– Не вы, Артур, а ваш образ мышления. Вы человек, довольно-таки практичный по жизни, и работа ваша, предполагает выполнение определенного ежедневного алгоритма. Ведь я прав? – не дожидаясь ответа, он продолжал. – Вам удается быть на хорошем счету на службе, ведь ваш склад ума очень логичен и всегда всему находит объяснение. Ну, а если случается что-то неведомое, у вас всегда есть запасной вариант — объявить, что здесь не обошлось без божьей воли.
– Ну, а что в этом плохого? – Артур начал защищаться. – Да, любому событию или феномену можно найти объяснение, и это в порядке вещей. Мы должны понимать, как все устроено, чтобы контролировать свою жизнь, быть в состоянии отвечать за свои поступки. Это же одна из норм общества. Ну, – он смутился, потупив взор, – конечно же, в мире есть много вещей, на объяснение которых у нас просто не хватает знаний, мы просто не понимаем, как это может происходить. Для этого люди и придумали высшие силы, чтобы закрыть этот пробел. Так легче воспринимать реальность — знаешь, как работает маховик станка — наука, молнией убило соседа — кара небесная, высший суд. – Артур сам себе закивал головой, будто подтверждая, что во все сказанное он горячо верит.
– Согласен, – вздохнул Джексон, – практически со всем согласен, друг мой, – он вздохнул еще раз. – молния и станок, оно конечно же понятно. Но как быть с тем, что как бы есть, но его нет? Я поясню. Вы знаете, что такое интуиция, а в особенности художественная интуиция?
Артур задумался. Он знает, что такое интуиция, конечно же. Еще третьего дня он случайно натолкнулся на статью в «Кимберли Пост» о том, что какой-то именитый ученый рассуждал на тему интуиции, и предсказывании ближайшего будущего, врожденного или развитого у некоторых людей. – Да, я знаю, что это. Недавно читал, – небрежно отмахнулся Артур, с видом скучающего интеллектуала.
– Вот, значит предмет разговора понятен – одобрительно кивнул Джексон, и хлопнул в ладоши. – Хорошо, давайте дальше разбираться. Вы идете по улице, а вас уже ждет кирпич, который вот-вот сорвется и вмиг решит вашу судьбу. Но вот вы почувствовали что-то недоброе, ощутили физический дискомфорт. Слышали когда-нибудь, когда люди говорят с утра: «у меня плохое предчувствие» и потом днем у них умирает любимый дядя из Кентукки? Из этой же серии. И вот вы, ощутив дискомфорт, притормозили свой шаг, начали оглядываться по сторонам, задумались, наконец, не захворали ли вы, и в этот момент, перед вами проносится тот злосчастный кирпич, и вы отделываетесь лишь диким испугом. Даже когда вы успокоитесь, нет вероятности, что вы станете связывать эти два события, и в то, что сработала ваша интуиция и спасла вам жизнь. Вместо этого вы привычно станете браниться в пустоту, и думать, кому писать ругательное письмо по поводу ответственности за стройматериалы, опасно оставленные горе-строителями, или мальчишками-хулиганами.
Джексон поднял взгляд на собеседника. Было явно, что он еще не закончил мысль, но ему хотелось увидеть реакцию, на первую часть своего монолога.
Артур допил чай и, поставив кружку на стол, вознамерился закурить. Он внимательно слушал, но его лицо было спокойным. Он достал из пачки сигарету и с вопросительным и молчаливым взглядом обернулся к мастеру. Тот одобрительно кивнул, и через мгновение в руках Артура сухо зашуршал коробок, и еще через мгновение шипящая от трения сера на спичке воспламенилась, блеснув искорками в зрачках. Артур, втянув в себя первую порцию дыма, превратился в сказочного дракона, выпуская через ноздри клубящиеся струи.
– Вы бы наверняка сказали, что просто повезло. Может же иногда человеку везти? – Джексон, выпрямился и неспешными шагами пошел к печке, подкинуть еще щепок. – Еще я предполагаю, что вы упомянете провидение, божью длань, отведшую человека от неминуемой травмы или даже возможной смерти. Как будто у бога есть определенные планы на каждого из нас и до поры до времени ничто не может их нарушить, пока миссия каждого не будет выполнена. Возможно, в этом есть смысл, – Джексон вернулся на стул. – Но, увы, я не верю в бога. Высшие силы несомненно существуют, и да, кажется, что они вокруг нас. Но, если разобраться, то все что происходит вокруг есть отражение нашего внутреннего. Вы помните?
С улицы, через дверные щелки тянуло прохладой, и Артур, почувствовал, что его начало знобить. Сделав последнюю затяжку, на секунду зажмурившись от ароматного удовольствия, он поспешил вернуться на скамейку. Тепло от печки тут же его окутало, и озябшие мышцы подернулись и начали расслабляться.
– Конечно, помню, – Он оглядел мастерскую и усмехнулся. – Если учесть, что беспорядок в мастерской отражает ваш внутренний бардак, то там явно не осталось места ни высшим силам, ни интуиции. Как вы намерены это все приводить в порядок?
– Ну, то, что там не осталось места, я не соглашусь, – ответил Джексон, также неспешно осматривая нагромождения в мастерской. – Внутренний мир, особенно мир художника бесконечен, и в нем абсолютно комфортно соседствует художественное видение, различные психологические состояния, фантазии, боль, и беспорядок.
Он поднялся, дошел до шкафа с разбросанной кучей холстов рядом с ним, и стал потихоньку их складывать на место, на мгновение останавливаясь и вглядываясь в изображение.
– Знаете, Артур, привести голову в порядок можно разными способами. Скажем, изнутри. Самому разобраться вряд ли возможно, но можно прибегнуть к помощи к «врачевателям душ». Правда психоаналитики с удовольствием пороются в вашем бессознательном, переберут ваше грязное белье в поисках сексуальных фантазий, и, не объяснив толком ничего, кроме, – Джексон скривил лицо, прищурив правый глаз, его голос стал старческими с хрипотцой – ваша проблема кроется в тайном сексуальном стремлении к двоюродному племяннику вашей троюродной тети по отцовской линии!
Подражание какому-нибудь заправскому врачу ему так понравилось, что он расхохотался, пронзительно и звучно. Артур, глядя на него, не смог сдержать улыбку, которая медленно расплылась, обнажая желтоватые от сигарет зубы. Джексон через хохот, захлебываясь пытался говорить:
– А дальше они возьмут с вас законные пятьдесят долларов за прием, в надежде, что вы придете еще раз, чтобы разобраться этим племянником, который вас так привлекает! – Тут Джексона согнуло пополам и мастерскую начал сотрясать мощный бас, рывками выбрасываемый наружу, и волна неконтролируемого смеха разносилась по мастерской, звеня ложками в стаканах, подпрыгиванием подрамника на мольберте, и в оконном витраже. Артур перестал сдерживать себя, и тоже смеялся. Его веселила не столько показанная сценка, сколько хохот, который был настолько заразительным, что невозможно было сидеть с каменным лицом, и мыслить о чем-то серьезном.
Отдышавшись и успокоившись, минуту помолчав, Джексон продолжил складывание разбросанных эскизов в шкаф.
– Ну, или вариант начать прибираться снаружи, и тогда ум, увидев вокруг порядок, начнет приводить в соответствие себя изнутри. Есть и такая гипотеза.
– Джексон, Вы упомянули о художественной интуиции, – Артуру показалось, что это было бы интересно послушать, – про простую, общечеловеческую интуицию мне более-менее понятно, а чем отличается этом плане художник?
– О, это удивительная вещь, скажу я вам! – Джексон вдруг ожил, решительно отбросив эскиз, который секунду назад его занимал, и в чем он уже, казалось бы, начал находить логичные взаимосвязи, стал расхаживать по комнате, ведя себя, словно ученый на грани важного открытия, которому остается совсем немного до научного прорыва. – Обыденная интуиция, если ее препарировать, это есть тонкая связь всего со всем. Она уже существует, и мы все в ней участвуем. Скажу более, – он остановился и многозначительно поднял палец вверх, придав важности последующей мысли и дополнительно понизив тон голоса — мы крепко связаны энергетически и с тем кирпичом, который грозится на нас упасть, и с тем станком, который под нашим умелым и опытным руководством, обрабатывает деталь. И даже та молния, которая вдруг решила ударить в землю именно в этом месте и именно в это время — она тоже энергетически связана с нами. Мы, возможно, ее сами и притянули. Вся идея заключается в том, что энергетическое поле едино, и все в нем сосуществует. Получается, что мы состоим из одного и того же вещества, что и, например эта банка краски. – Он поднял с пола баночку, не успевшую разлиться, и стал ее вертеть в руках. – И краска в ней, тоже состоит из того же, что и мы. Отсюда, можно сделать вывод, что мы можем чувствовать радость или любовь, опасность, исходящую от объектов или предметов на уровне энергии. А художественная интуиция — это не что иное, как поиск и открытие особенных связей, неуловимых для обывателя, это как раз явление миру таких закономерностей, из которых построена вся вселенная. Художник — это как раз тот, кто на особом уровне пытается разглядеть особенности этого мира, особенные отношения, и постараться максимально передать это открытие людям. К сожалению, самому художнику это всегда дается нелегко, – Джексон, поставил банку на стол, задумчиво уставился на нее, будто выискивая продолжение мысли в ее форме,- мне кажется, что изначально только дети с их чистым и незамутненным разумом, или женщины с их природной мудростью могут видеть и слышать и чувствовать, все эти дуновения энергетических ветров и их взаимосплетения. Не зря говорят, что детская открытость и женская интуиция — это великое человеческое чудо. Что вы об этом думаете, дружище?
Артур внимательно слушал, голова его мерно покачивалась, в согласии с доводами, глаза при этом исследовали пустой холст, установленный на мольберте. Не замечая того, он покусывал уголки губ, будто силился прожевать слова, которые исходили от Джексона.
– Мне сложно, это понять, насколько это взаимосвязано, и то, что я неотделим от любого предмета. Честно. Я могу понять отношения людей, привлекательность, родственные души, я понимаю что это. Но остальной неживой мир… Я чувствую, что в этом может быть здравое зерно, и я скорее доверюсь вам, потому что вы художник и у вас свое видение всего, в отличии от клерка, который все свое время проводит то на работе, то с женой, то с друзьями за бокальчиком виски и парой партий в бридж. – Артур, в момент почувствовал себя немного несчастным человеком, описав одним предложением весь свой внешний мир.
– Вы много не замечаете, мой друг, – Джексон подошел к Артуру, и снисходительно положил руку на его плечо, – вы сказали только о тех вещах и событиях, которые происходят в вашей жизни чаще всего, и, скорее всего, имеют один и тот же сценарий, поэтому они легче всего вспоминаются. Но, уверяю вас, даже в одно мгновение происходит столько событий, в голове проносится столько мыслей, что назвать скучной и однообразной жизнь любого человека просто недопустимо. Конечно, чтобы все отражать, просто необходимо иметь свободный ум, как раз как у ребенка, который видит то, что другим, увы, уже недоступно, и может со своей детской непосредственностью этим поделиться с окружающими. Он может рисовать вам глубинные слои сущности бытия, открывать секреты познанного им мироздания. Но взрослые чаще всего видят забавные каракули, непонятные символы, говорят штатное «ты молодец», и потом на встречах с другими родителями, представляя друг другу наивную детскую непосредственность, самозабвенно смеются, постепенно переходя к более важным и насущным взрослым проблемам и событиям минувшей недели.
Артур посмотрел на замолчавшего Джексона. В его голове слова друга звучали как наставления старшего брата, или как сержанта в армии. И поскольку собственного мнения на этот счет практически не было, а редкая мысль не выдерживала никакой критики, было решено принять умозаключения Джексона на веру, как они есть.
– А что чувствует художник, который пытается донести идею до зрителя?
– В этом то и суть, что настоящий художник должен быть обыкновенным ребенком! – воскликнул Джексон, в голосе которого звучало торжество. – Только позволив себе, быть свободным, и не нагруженным взрослыми концепциями можно увидеть, как течет чистая энергия, пронизывая все вокруг. Мы пытаемся найти взаимосвязи между цветом и формой, мы ищем отношения звуков и психологических состояний. Радость и страдание — за счет чего они существуют? Боль и … – Джексон запнулся, его глаза тревожно забегали, будто пытались обнаружить нить мысли, которая вдруг оборвалась. – А вы знаете, как изобразить боль, Артур? – резко сменив тон, Джексон устремил свой взор на друга.
– Ну, я не художник, и вряд ли вам изображу боль в рисунке. Но вот если бы я мог, то я бы нарисовал — Артур остановился в поисках подходящего образа, – гм… ну пусть это будет могила отца, возле которой стоит скорбящая дочь с цветами.
Он осторожно посмотрел на мастера, в поисках одобрения. Тот, осмыслив композицию, одобрительно кивнул:
– Неплохо, неплохо. Да вы показали боль. Даже обогатили композицию другими чувствами — здесь есть любовь дочери, выраженная в цветах, и в том, что она вообще посещает могилу отца. Это как раз композиция, явно затрагивающая определенные чувства у зрителя. Здесь невозможно проявить ничто другое. То есть картина нас сразу же готовит к определенному проявлению чувств. А теперь скажите мне, мой друг, что может вызвать в вас вот такой сюжет, – Джексон направился к шкафу с набросками, и начал шумно перебирать наброски. – Да где же он? – раздраженно воскликнул он. Не найдя на полках искомое, он бегло бросил взгляд на неразобранную кучу возле шкафа и принялся ее исследовать. – Ага, вот ты где! – от резкого крика Артур вздрогнул. – Нашел! Дружище, приготовьте свои глаза и чувства! — Джексон решительно двинулся к мольберту и резким движением поставил на него найденный набросок.
Перед Артуром возник белоснежный холст, на котором были нарисованы две линии. Двигаясь вертикально, они танцевали, искривляясь будто змеи появившиеся из кувшина у заклинателя. Казалось бы, именно этот образ, возникший в голове Артура, следовало явить мастеру, но что-то смущало его здесь. Несмотря на то, что пресловутые змеи были нарисованы разным цветом, все равно возникало ощущение, что они должны быть чем-то единым, и какой-то еле заметный, едва уловимый образ существовал на холсте. На что это может быть похоже — он пытался допытаться, и образы, в которых эти линии могли играть ключевую роль или, в крайнем случае хоть что-то значить, обрушились водопадом картинок.
И вдруг все остановилось, круговорот замер и исчез, оставив всего лишь один сюжет.
Он оказался в собственной спальне. Раннее летнее утро. Сквозь невесомую, воздушную розовую тюль в комнату пробираются первые лучи показавшегося из-за горизонта солнца. Окно открыто и легкая прохлада, разносимая свежим бризом, оседает на поверхностях.
Она стояла у окна. Она была обнажена, но ветерок, играющий с легкой тюлью, нежно обнимал ее прозрачной невесомой тканью, так, будто она была в прозрачном розовом платье. Ее дыхание было ровным и спокойным, на лице блуждала еле заметная улыбка, глаза были прикрыты в сладкой истоме. Она танцевала. Вернее, она медленно двигалась в такт едва колыхавшимся шторам. Ее движения были плавными и возбуждающими. Наверняка, в ее голове звучала прекрасная музыка, которая заставляет плавно изгибаться. Ее тело совершено, подумал тогда Артур, она прекрасна. И он счастлив, что она стала его женой, и сейчас он наслаждается ее истинной красотой в первое утро их семейной жизни…
– Старина! – образ в голове резко дернулся, откуда-то появились клубящиеся чернила, которые тут же стали заливать рассвет в спальне со всем прекрасным, превращая все в темно-синее месиво. Затем моментально, чернила стали терять цвет и через просветленные пятна стала проступать мастерская с холстом, беспорядком, и нетерпеливым лицом Джексона. – Артур! – повторил он. – Дружище, с вами все в порядке? Вы как то замерли, будто я вам показал украденную Мону Лизу! Что же вы видите в этом изображении?
– Вы знаете, – осторожно начал Артур, – я … я вижу здесь… – он засмущался, – мне неловко это говорить, но я вижу здесь женское тело…
– Браво, Артур! – Восторженно хмыкнул Джексон, – В вас еще не пропало умение фантазировать! Зная вас, смею предположить, что в ней вы увидели свою жену, непременно обнаженную? – Джексон, подыгрывая сам себе, обернулся к холсту, приблизился и будто бы детально начал изучать набросок, то щуря глаза, то сворачивая голову набок, якобы меняя ракурс. – А хороша! Ей-богу, я у вас точно ее когда-нибудь отобью! – засмеялся Джексон. – Ладно, повеселились и хватит, – он стал вдруг вновь серьезным как ни в чем не бывало. – Вы увидели женщину, вернее образ женского тела. Так. Смит, наш управляющий, несколько дней назад заявил, что видит в этом рисунке стволы деревьев, что в конце двора закрывают от солнца первые этажи квартир, на что очень жалуется пожилая миссис Мэйбл. Эти деревья не дают ему покоя, их бы и надо срубить, но двор сразу потеряет свой эстетический вид, о чем управляющий очень беспокоен. А дворник Кшиштоф, вчера узнал в этих линиях обрезки поливочного шланга, который ему испортили дворовые хулиганы – бездельники, которым он, грубо выражаясь, обещал накрутить уши и сообщить родителям.
Джексон снова посмотрел на холст, молча оценил нарисованное, И развернувшись, пошел в сторону плиты.
– Артур, хотите еще чаю?
– С удовольствием, вот только я с вашего позволения немного бы подымил у двери.
– Дымите сколько хотите. Мне это нисколько не мешает.
Снова вспыхнул огонек, и через мгновение у дверного проема появилось облачко сизого дыма. На плите загудел чайник, и дожидавшийся его готовности Джексон схватил и быстрым уверенным движением разлил кипяток в кружки. Оба вернулись на свои места практически одновременно. Артур слегка подул на поверхность кружки и сделал нерешительный и осторожный глоток ароматного напитка. Глоток, несмотря на то, что был мал, все равно оказался обжигающим, и заставил лицо Артура съежиться, создав гримасу дикого страдания.
– Ну, а сами то вы, что видели, когда рисовали это? – отойдя от ожога спросил Артур собеседника.
– Ничего. – пожал плечами Джексон. Он чувствовал смятение. – Увы, ничего, мой друг. Сейчас, с высоты своего художественного опыта я могу сказать, что много что вижу в этом изображении, но тогда это были просто два мазка по холсту, беспредметные и бесцельные. Я стоял у него и не о чем не думал. Не стал даже представлять, что я хочу изобразить. Я был как под гипнозом. И просто взял кисть и краски. Вот все, что я сделал.
– Но как я смог увидеть тело, а Смит деревья? И эти куски шланга? Это и есть ваша художественная интуиция? – Артур удивленно посмотрел на холст снова.
– Вполне возможно. А может быть, это просто случайность, – Джексон пожал плечами. – Просто в этой ничего не имеющей общего с реальностью абстракции, вы увидели то, что вам важно в данный момент. Вы оказались сосредоточены на этом, поэтому этот образ в вашей голове сидит основательно, рассмотренный и изученный во всех деталях, поэтому фрагмент его вы здесь и наблюдали. А будь ваша голова чиста или наоборот полна, другими идеями, вы бы здесь рассмотрели бы просто ничего не значащую мазню. Все зависит от восприятия, мой друг. Покажи я вам натюрморт с кувшином, вы бы его однозначно восприняли, и, может быть, он вызвал бы восторг своей техникой исполнения, реалистичностью, например, необычностью в световой подаче. Но он так и останется для всех натюрмортом с кувшином. А здесь… – он посмотрел на холст, стоящий на мольберте. Здесь, таким способом, художник может давать вам простор для создания собственного сюжета и своих собственных взаимосвязей цвета с вашим психологическим состоянием. Этим и привлекает меня абстракция. Это не значит, что я беру холст и малюю на нем какой-нибудь бред, пытаясь выдать это за глубокомысленный пассаж. Отнюдь. Здесь я как раз изучаю свой мир, запутанный и противоречивый, многогранный и пустотный. Мой путь исканий проходит и через философию, и через собственную боль, через все то, что я чувствую каждое мгновение. И я, с помощью линий, предметов, теней могу выразить то, что во мне так яростно вырастает. Но, иногда наступает момент, когда я готов показать миру созданного мною «левиафана», но я совершенно не представляю как он должен выглядеть. Я понимаю, что каждый зритель увидит в моем произведении непременно что то свое, и вряд ли, найдется тот, кто в точности сможет отразить мои переживания — невозможно, это абстракция, не имеющая сюжетности. Но я сам! – вскрикнул Джексон, – сам не могу выразить свой сюжет! И сейчас тот самый случай. Я говорил вам об этом в начале.
Он в бессилии упал на стул, который жалобно хрустнул, но все же вновь выдержал своего хозяина. Обхватив голову руками, он согнулся и стал медленно качаться и стороны в сторону. Артур молчал. Он смотрел в кружку, в которой в остатках воды плавали чаинки, то сбиваясь в причудливые формы, то распадаясь на группки, а то и вовсе оказывались на стенке в гордом одиночестве.
– Почему бы вам, не успокоиться, друг мой, – нежно спросил Артур. Вы замечательный художник, и вы прекрасно можете выражать свои фантазии. Зачем все усложнят? Кто вообще поверит в то, что абстракция имеет значимость для зрителя? Ведь многие просто не поймут, чем вы хотели с ними поделиться. Да, у многих будет голова забита проблемами, но люди идут в те же музеи , чтобы увидеть совершенную красоту, выполненную в красках. Им и так хватает думания в реальной жизни, а вы их пытаетесь снова заставить и здесь искать потайные смысле в запутанном как ваша недоеденная лапша произведении. Рисуйте реальность, она всегда востребована, и вокруг бесконечное количество сюжетов, которые вас обогатят как духовно, так и материально. Мне кажется…
– К черту ваше «кажется»! – заорал Джексон, вскочив со стула. – Вы понятия не имеете, в чем ценность ищущего художника! Как же до вас не может дойти, что мы делаем это не для вас, простых обывателей? Вы думаете, что мы пишем портреты, пейзажи, чертовы натюрморты с графинами и это наше естество? Черта с два! Мы это делаем для того, чтобы на что-то жить! Но это не наша суть! – Джексон ринулся к мольберту, схватил холст с эскизом и яростно начал его рвать, переламывая стойки подрамника, как каминные спички. – Мы чувствуем, мы исследуем, мы идем за своей интуицией, мы ей доверяем, хоть и ведет она нас через такие глубинные слои, что вы своим куриным мозгом никогда не сможете понять! – налившиеся кровью глаза выступали из раскрасневшегося лица, и оскаленный рот выражал гнев Джексона. – Лапша, говорите? – он подбежал к столу, и дернул тарелку с остывшей порцией. Он заглянул в нее, яростно потряс ее содержимое, и резко хлопнул ее об пол. Осколки со свистом разносились в разные стороны, звонко отскакивая от печки, шкафа и распадаясь на еще более мелкие кусочки. Лапша же паутиной разметалась по полу, создавая причудливую слишком запутанную схему, похожую на план городских улиц.
Артур ошарашенно смотрел на происходящее, тело его было напряжено. Он не знал, чего ожидать от Джексона, поэтому бессознательно напрягся, чтобы быть готовым к возможному нападению. В голове возникла мысль уйти, но Артур понимал, что вероятно он явился причиной такой перемены, возможно, его речь, в которую он вложил хороший дружеский совет, и явилась лакмусовой бумажкой, красной тряпкой, которые превратили Джексона в монстра.
Ноздри мастера еще раздувались от злости, но показалось, что он начал успокаиваться, и потоки агрессии начали стихать. Артур решил молчать до момента, пока разъяренный художник не успокоится совсем, дабы не возродить еще одну волну гнева.
Джексон немного походил по мастерской, и остановился у витража. Он смотрел на улицу, на которой день плавно сменился вечером, и на улицах зажглись первые фонари. Проезжавшие машины последовали тому же примеру, освещая на поворотах прохожих. Он молчал, и просто смотрел через окно.
– Простите меня дружище — вдруг неожиданно заговорил Джексон, разрушив мертвую тишину мастерской своим низким голосом. – Еще раз простите, дружище, за мою выходку. Я виноват перед вами. Я возможно болен, и у меня вероятно жар. – Он в удивлении поднял лицо, и резко повернул голову – Артур! Вы, надеюсь, не ранены осколками? – и он решительно двинулся к нему, чтобы лично провести осмотр.
– Нет, нет, – запротестовал Артур, – меня не задело, все хорошо. Но вы меня, конечно, заставили понервничать. Я, честно признаться, даже и не знал, что от вас ожидать в следующий момент. Хотелось сбежать, каюсь.
Джексон грустно улыбнулся. Покачав головой, он мысленно согласился с тем, что в определенный момент был настолько не контролируем, что мог бы вытворить вещи более страшные. Сломал подрамник. Разбил чашку с едой. Чуть яростно не набросился на друга. А что еще могло бы произойти?
Он нашел уничтоженный холст, стал собирать остатки чашки, те, которые смог обнаружить. Через несколько минут подрамник задорно потрескивал в печке, принося последнюю пользу человечеству — наполняя теплом мастерскую. Обломки чашки перекочевали в мусорное ведро, стоящее возле входной двери. Артур поинтересовался у Джексона, нужна ли ему помощь в приборке, но получив отрицательный ответ, остался на месте и налил себе еще одну порцию чая.
Джексон вознамерился смести и выбросить развалившуюся и покрытую грибным соусом лапшу, которая спутано валялась на черном листе бумаги, по-видимому, лежавшем здесь задолго до прихода Артура. Он остановился, над пищей и стал увлеченно ее рассматривать. Что-то беспокойное возникло в его душе, его внутренний мир начал проворачиваться, и он почувствовал движение. Были это его мысли, зашевелившиеся в голове, или рука, бессознательно начавшая рисовать в воздухе кривые хаотичные линии, или расширившиеся зрачки, часто заморгавших глаз — Артур явно увидел значительную перемену в друге. Он почувствовал, что Джексон пропал из этого мира, и погрузился в свой, творческий мир, где настолько глубинные слои и переживания, что его «куриному мозгу» это понять не дано. Явно что-то рождалось, или, по крайней мере, на Джексона снизошло озарение, как на сыщика, которому удалось сложить почти все кусочки головоломки. И вот он, нашелся последний, который и завершает всю картину происшествия.
– Джексон. Джексон! – Артур окликнул его, и на него уставились пустые глаза, которые будто видели его в первый раз.
– Да? – Джексон, будучи в забытьи, попытался осознать где он и возможно, кто он и кто его вырвал из своего внутреннего мира. – Простите, я … – волна реальности накрыла его и он, проморгавшись извинился еще раз. – Артур, я на секунду отвлекся и… я увидел. Я, наконец-то, увидел суть моей боли. Я увидел ядро моего переживания. Вы не поверите, что со мной сейчас произошло. Я как феникс, я восстал из пепла! Я знаю, что мне нужно делать, я знаю что мне делать! – его голос снова перешел на крик, но это был крик победителя, человека, который преодолел себя и достиг своей вершины. Крик первооткрывателя, который всю жизнь изучал теорию, и теперь смог увидеть предмет вживую. Перед ним стоял человек, который открыл свою суть.
Артур улыбнулся, подумав, что не стоит сейчас допытываться до сути произошедшего. Открытие только обнажилось, И Джексон, вероятно, сам еще не понял полностью, что в нем изменилось.
– Дружище! Вы просто не можете себе представить, что вы для меня сделали! Это…. Это… просто невероятно! – Джексон схватил его руку и стал ее трясти, и влажными глазами преданно стал смотреть на Артура.
– Удачи мой дорогой друг, – смущенно сказал Артур, – пусть у вас все получиться, вы великий человек. Мне пора, Анна заждалась уже, да и я так понимаю, что вы будете сейчас заняты на неопределенный срок.
Он освободился от горячего рукопожатия, захватив плащ, направился на выход. Остановившись перед дверью, он обернулся к Джексону. Тот стоял посередине мастерской, и на его лице бродила детская улыбка, а в глазах плясали искорки. Артур увидел ребенка, который обнаружил нечто удивительное и всецело поглотившее его.
– Вы великий художник, мистер Поллок, – с восхищением сказал он и вышел в вечерний город.
The end.
Джексон Поллок — американский художник, идеолог и лидер абстрактного экспрессионизма, оказавший значительное влияние на искусство второй половины XX века.
Композиция №5. Одна из самых дорогих и значимых картин в истории искусства.
Автор публикации
