КУКЛА

У меня украли детство…. Кто-то невидимой рукой взял и перечеркнул всё размашистым росчерком пера. Кто-то злой и жестокий в военной форме, с нашивками в виде креста. Страшного, чёрного…  От этого всего веет смрадом, гарью, копотью и дымом. Пустые глазницы разбитых окон от бомбёжек некогда красивого и зелёного города. Просторы шумных площадей, детские карусели в парке отдыха, мама спешащая с работы, уставший после ночной смены отец, старший брат, который мечтал после школы поступить в институт… Всё бесследно ушло куда-то. Пропало в одночасье. Бабушка очень любила собирать  всех  на вечерний чай и обязательно пекла пироги. Я бежала на эти пироги, забыв про дворовых приятелей и шумные игры.  А какие они ленинградские дворы? Здесь столько тайн, столько интересных занятий. Мы любили строить шалаши, играли в”дом”, катались на качелях, подсматривали, как тётя Фаина выбивает ковёр, а дед Иван раскуривает папиросу. Тётя Фаина слушает последние новости, дед Иван кряхтит. Он хочет быть понятым и услышанным.

-Надюша,ты руки помыла? Куда лезешь без очереди!

-Я помыла, бабушка, Честное слово!

-Знаю я тебя! А ну, давай к столу!

Мирно тикают часы в углу комнаты, на столе свежая скатерть. папа читает газету. Глаза бабули светятся какой-то особой теплотой и заботой. Морщинки возле рта. Она улыбается, понимая, что я лукавлю. Пироги дороже всего на свете. Как сейчас хочется поднести такой пирог ко рту, почувствовать вкус свежего хлеба, понюхать запах теста… Обнять бабулю…. Где теперь это всё?

Я смутно помню эти дни в сиротском доме. Ладошки на холодном окне, надежда, слёзы. Нас там было много таких, маленьких и постарше. В нашем детском доме состав подобрался смешанный. Тут тебе и совсем малыши и ребята постарше. Были местные и из соседних областей. Они ещё до блокады бежали в Ленинград, чтобы укрыться от бомбёжек и карательных батальонов, спастись. Выживали единицы. Мы были-дети, но  всё понимали. Мы должны были принять реалии новой жизни.

Светка Чижикова любила рассказывать страшные истории. Не знаю, как другие дети, но я любила слушать.

Жили=были четыре чёрных пса; Гитлер, Геринг, Гесс и Гимлер. И захотели они всю нашу планету поработить, чтобы мы у них в услужении были, на грязной работе. А всех несогласных псы в печку кидали, не разбираясь. Поляков, евреев, русских, белорусов. Но поднялись силы светлые с этими псами бороться. Головы им отрубить.

Я верила, что всё в этой истории хорошо закончится. Я всегда надеялась на лучшее. Даже тогда, когда шестилетний Ванька сбежал из  сиротского дома с товарищем. Мы думали это брат его, оказалось, что они просто в одном дворе жили. Зимой сугробы по пояс, чистить некому,да и маскировка какая-никакая. Мальчишкам радость,сугробы мерять одно удовольствие. Да и на новом месте осмотреться интересно. Ванька росточка небольшого, так ему сугробы почти до головы достают. Товарищ до окопов побежал, а там люди мёртвые.Десятки тел:мужчины, женщины, старики, дети. От голода умерли, не от вражеских пуль. Я тоже пошла смотреть,Вовка потащил.

-Смотри,Таня. Их что, фрицы убили?

-Нет, война. Она не щадит никого.

-И мы так тоже будем?

Глаза мальчонки наливаются ужасом.

-Нет. Нас увезут отсюда.

Я смотрю на происходящее вокруг спокойно. Чему быть, того не миновать. Просто уже привыкла. В детдоме говорят о том, что я взрослая не по годам. Со стороны наверное виднее.

Даже в такие минуты я верила. Я водила пальцем по стене, описывая причудливые узоры и ждала волшебный фургон, который увезёт нас в далёкие края. Там будут зелёные луга и много вкусной еды, которую не нужно будет делить на меленькие порции. Хотя нянечка Галина Ивановна говорила нам о том, что  сразу голодным есть много нельзя, животы разболятся и умереть можно. По крупинкам и маленькими порциями есть нужно. Галина Ивановна любила нам сказки рассказывать. Мы слушали, но быстро забывали. Я пытаюсь вспомнить хоть что-то, но всегда  засыпаю. Снов нет, просто закрываешь глаза и потом сразу наступает утро. Когда-нибудь это закончится. Бабушка мне всегда говорила, что всё плохое рано или поздно заканчивается. Но наверное не для того, у кого украли детство.

Выживали единицы. Хорошо помню как выглядели продуктовые карточки, их выдавали по ленинградской прописке и потери считали по прописке. А потерь было немало. Сначала это сильно пугало, потом стало обыденностью. Я смотрела на происходящее глазами, полными ужаса и не понимала, что происходит. Мне двенадцать, вокруг война и смерть. Очень много смертей. Умирать в осаждённом городе… Суровая необходимость для всех, даже для детей. В эти моменты мне становилось особенно жутко, ведь всего то двенадцать. Но в детском мозгу теплилась мысль, что увезут, увезут нас отсюда.

В сиротском доме мы пытались дружить,выживать вместе было проще и умирать наверное не страшно. Так нас утешала баба Шура, воспитатель. Она ко всем относилась одинаково, даже к тем детям, чьих родителей расстреляли, или репрессировали. У неё были большие гладкие ладони,я помню. Шура научила нас чувству коллективизма и товарищества. Странно, что в трудные моменты жизни эти чувства идут бок обок.

Машка Титова могла пить любую жидкость,даже мыльную воду. Милка ела снег, говорила, что он утоляет чувство голода. Я тоже пробовала. Снег казался мягким на вкус,таял свежестью на губах, отдавал ранним осенним морозом. Очень хотелось уехать отсюда, туда где в небесах радуга после летнего дождя и нет войны. Нам хотелось бегать и прыгать как раньше, но мы шатались от слабости, напоминали беспомощных стариков и старушек.

Мы прижимались  к друг другу, как испуганные котята, озирались по сторонам. Нужно ехать, все этого хотели. Словно находили в подобных мыслях глоток упоительной свежести первого снега, живительный глоток надежды.

Я тру ладошки, прикладываю их к окну и на стекле остаются следы. Желание жить то появляется, то пропадает. Мне двенадцать. А на вид можно дать не больше восьми. Как и многим, здесь присутствующим. Отчаянно тру ладонями мокрое стекло, кажется там виднеется силуэт бабушки с пирогами. Вот же она идёт и мама  на скамейке во дворе, ждут меня. Бабушка смеётся и машет мне рукой. Я готова бежать, лететь ей на встречу. К ним. Родным, которые волей судьбы остались где-то там, за поворотами времени, в водовороте судьбы.

В здании сиротского дома  разместились около двух сотен воспитанников.Жили по несколько человек в комнатах. Когда звенела сирена, уходили в подвал. Для тех, кто был помладше это напоминало своеобразную игру. Малыши не понимали всех масштабов катастрофы. Да им наверное и не стоило понимать всё до конца. Когда понимаешь, жить сложнее. Когда пережидать бомбёжки приходилось уже  целый день, нас переселили в подвал окончательно. Жили при свете лучины, днём выходили на балкон и смотрели на горящий Ленинград.

Костик, словно маленький пушистый зверёк прижимался ко мне, хватал за руку, в его синих испуганных глазёнках читалась паника.

-Таня, нас что всех убьют?

-Нет, мы выживем.

-А почему они стреляют?

-Потому что они захватчики.

-А что такое захватчики?

-Это очень нехорошие люди. Но мы обязательно уедем отсюда.

-Куда уедем?

-Туда где спокойно.

-Где нет войны?

-Да. В тыл.

Я смутно представляла как это будет, но Костика нужно было успокоить. Он был  маленький. Ванька брал его на руки и уносил в подвал, подальше от жутких картин, запаха гари и смрада. Мы в Ванькой любили смотреть на авиационные бои, я почему то в эти моменты думала о школе. Там часто устраивали соревнования на уроках физкультуры, разные эстафеты проводили, спортивные праздники. Я очень хотела в школу, освежить знания, всегда была хорошисткой и примером в классе. Здесь школьных занятий не было, нужно было постигать другую науку-выживание. Тогда мне было страшно,что все, приобретённые знания, все воспоминания сгорят вместе с любимым городом. Но память-штука упрямая. Она спустя годы достаёт из самых тайных уголков сознания такие реалистичные картины прошлого, что создаётся впечатление просмотра остросюжетного фильма. Сейчас я этот фильм не посоветовала бы посмотреть никому.

Несмотря на все трудности детский дом был тем местом, где гарантированно кормили. Похлёбка из перемороженной капусты,тоненький в несколько миллиметров кусочек хлеба, пшённая каша. Наша ежедневная пайка. Тётя Шура раздавала еду  и гладила наши маленькие стриженные головки.

-Ребята, дорогу  через Ладогу открыли! Сегодня порции чуть больше будут. Ешьте, набирайтесь сил.

1942 год. Весна. Ветер пробирается под тоненькие пальто, запутывается в волосах.Нам сказали собираться в дорогу. Слушаю бьющие в темноту алого от разрывов небо зенитки. Кутаюсь в шарф. Жду. Как и все обитатели детского дома.

-Ребятки, скоро, скоро вам всем полегче будет. Поедем на большую землю. А там, бог даст и дальше доберёмся.

-Шура, а кто такой Бог?

Шура прищуривается, обнимает нас, целует. Собирается с мыслями.

-А это тот, кто на всех нас с небес смотрит.

-Что же он не видит как мы тут?

Милка смахивает слезу со щеки.

-Деточка, всё хорошо будет. Обязательно.

-А мне мамка говорила, что нет никакого бога. Вымысел это.

Зойка нюхает хлеб. Она всегда так делает. Прежде чем съесть смотрит на кусочек хлеба, вдыхает его аромат. Её мать работала в кондитерской. Этот упоительный ванильный запах булочек с марципаном. Зойка представляет, что хлеб это та самая булочка. Она закрывает глаза, откусывает кусочек. Причудливые запахи смешиваются в нашем воображении. Гриша вспоминает тётушкины пирожки с капустой, с румяной корочкой и жёлтенькими боками. Бабушка достаёт их из духовки и идёт неповторимый дух, он наполняет собой кухню, и вот за пирогами уже выстраивается очередь. Я представляю бабушкин Цветаевский яблочный пирог. Только она умела его правильно готовить, только у него были такие вкусные края и такая сочная начинка. Я помню, как хватала этот пирог ещё горячим, обжигала язык, чувствовала вкус ещё не остывших от духовки яблок. А бабушка всегда смеялась. Бабушка…

-Хватит болтать дети, силы нужно беречь. Мы не можем знать наверняка, но мы должны верить. Путь не близкий предстоит.

Я верила, потому, что очень хотела снова попробовать Цветаевский яблочный пирог, купить его за любые деньги. И пусть будет не таким вкусным как у бабушки.

Холодным весенним утром к сиротскому дому подъехали полуторки. Ещё лишь забрезжил рассвет, воспитанники начали собирать скудные пожитки и грузится в автомобили. Брали самое необходимое. Нужно было добраться до вокзала. Впереди ждала Ладога, а потом Дорога жизни. А уж оттуда путь пролегал в эвакуацию.

Шофера нервно курили, тётя Шура перекрестила нас. Я покидала место, ставшее мне родным, прощалась с детством. Внутри было волнение и страх. Я прятала его в пальто, сжимая кулаки в карманах. Было сыро и мокро. Костик прижимался к Милке, как младший брат. Маленьких нужно было успокоить. Милка читала стихи, какие только могла вспомнить. Я не помнила ничего, мысли путались и разбегались в разные стороны. Связь с городом беззаботного детства окончательно разрывалась. Что ждёт впереди неизвестно. И от этой неизвестности кружилась голова…

У Финляндского вокзала начался артобстрел.

Шура была здесь. В эти трудные времена она уже стала для нас ангелом хранителем. Шура быстро организовала детей, и мы укрылись от разрывов снарядов в убежище. Я помню эти испуганные глаза ребят до сих пор. Вроде бы уже привыкли к обстрелам, но здесь была совсем другая история. Мы боялись потерять надежду на новую жизнь, очень плохо понимая все нюансы этой новизны. Нам хотелось сказки, каждый думал о том, что впереди ждёт только хорошее. И я думала. В самые сложные моменты мне удавалось сохранять самообладание. Многие плакали. Костик размазывал по лицу сырость. Сложно было сказать, что это, весенняя морось, или слезы.

-Таня, нас не убьют, Таня?!

-Ну что ты, нет, конечно. Нас ждёт Ладога.

-А там красиво?

-Очень.

-А туда куда мы приедем будет красиво?

-Конечно.

-И конфеты туда привезут?

– Наверное. Для этого мы и едем.

Я не очень хорошо понимала, как и что будет, но за Костика чувствовала ответственность. Он был слабенький почти прозрачный, с тонкими голубыми ниточками вен на висках. Стриженая беленькая головка на тонкой шее. Я обнимала мальчика и старалась не думать, а просто пережить этот момент.

-Мы скоро поедем, Таня?

-Скоро, мой хороший. Совсем скоро.

По Дороге Жизни ехали молча. Берегли силы. Я вглядывалась в тонкую ледяную гладь и вздыхала морозный воздух. Холодало. Пошел снег. Зима не хотела сдавать свои позиции весне. Нам это было на руку. Шура тоже смотрела на лёд и всё время повторяла: “Хорошо всё будет, детки. Доедем. Доедем.” Повторяла это как заклинание. Мы доехали, под Ярославль.

Я увидела просторный дом с чистыми белыми ставнями и резным забором. Первая мысль, которая пришла в голову от увиденного: ,” Жаль, моих родных здесь нет». Здесь нельзя съесть бабушкин пирог и попробовать малиновое варенье с чаем, а мама не положит свою теплую ладонь на мою макушку.

Внезапный ком в горле, передо мной туман, кружится голова, я ничего не вижу, словно на голову бросили одеяло, трудно дышать, приходится жадно глотать ртом воздух. Я выпадаю из этого мира, у меня безжалостно украли детство…

-Виктор Степанович  у девочки анемия. Надо бы посмотреть. Их два дня назад из Ленинграда привезли.

Я открываю глаза. Веки становятся тяжёлыми, хочется их поскорее закрыть и провалится в беспамятство. Ничего не чувствовать и не хотеть

Что со мной? Ноги кажется привязаны. Пытаюсь понять, но наваливается слабость, давит на грудь так, что слышны удары сердца. Они отдают набатом в уши, пульсируют в висках.

Я хватаю его за руку. Если это можно назвать так, больше похоже на попытку протянуть свою ладонь, схватится ею за мечту.

Он добрый, с тонкими музыкальными пальцами , светлым лицом, сосредоточенным взглядом зелёных глаз, этот человек в белом халате.

Тонкая струйка слезы ползет по щеке. Я предательница. Больше всех верила и сломалась

– Ну, ну. Ничего не случилось. Дорога была длинная, просто ты устала. Как тебя зовут?

– Аааня.

-Аня?

-Тааня

-Танюша. Вот и отлично. Будем лечится.

-Бу…

Слегка киваю головой, на остальное просто нет сил. Хочется закрыть глаза.

Я слышу голос, такой далёкий, он вещает откуда то из коробки с ватой. В таких хранят новогодние ёлочные игрушки.

-Спи, Танюша, поспи.

Я видела маму, её силуэт был слегка размыт , но я точно знала, что это она. С мамой у меня всегда была тесная взаимосвязь. Мы могли чувствовать друг друга на расстоянии и чем больше было это расстояние, тем более сильными канатами нас держало. Я понимала, что мама далеко, даже уже не в этом мире.

Мы наряжали ёлку, где-то там, до войны. Мама показывала мне стеклянные шары с синими птицами и рассказывала сказку о том, что эти птицы исполняют желания. Даже самые невероятные. Причудливые цветы разбегались по поверхности шара создавая атмосферу тепла и уюта. Мамины руки аккуратно освобождали стеклянную красоту от ваты, проверяли, хорошо ли прикреплены ниточки к шарикам. Она была так красива в приглушённом свете керосиновой лампы, что напоминала сказочную фею, естественно добрую. Вот сейчас она повесит на ёлку шар с дивными птицами и все мои мечты исполнятся. И будем мы все жить долго и счастливо…

Образы родных то появлялись, то пропадали. Мама улыбалась, её рот становился всё более и более размытым. Я махала ей руками и кричала, чтобы она не уходила.

-Аааа

Зелёные глаза человека в белом халате смотрели на меня очень внимательно.

-Ну как у нас дела, Танюша?

-Мама не придёт, мама не придёт.

Мой голос казался сдавленным, словно на шею петлю набросили.

-Танечка, ты же сильная девочка. Чтобы выздороветь, нужно взять себя в руки. Ты же пионерка.

Я не хотела быть сильной, я устала. Я хотела попасть в ту сказку, где мы всей семьёй наряжаем ёлку. В этом мире я не видела места для себя, одну беспросветную черноту. Даже в белом доме с резными ставнями мы- все, кто приехал были чужими.

-Я не хочу. Я хочу туда, где нет войны.

-Здесь нет войны. Любые войны рано или поздно заканчиваются. Понимаешь, в лечении любой болезни нужно желание пациента и его вера в лучшее. А то как получается, я стараюсь, а ты не хочешь выздоравливать.

Он улыбался глазами, так умели папа и брат. И я тоже умела, когда то. Он гладил меня по голове, держал за руку. Я не могла подвести этого доктора. Я всегда была очень ответственной девочкой.

-Я буду стараться.

-Ну вот, так-то лучше. А чтобы стараться тебе было не скучно, я тут тебе одного приятеля принёс.

Он достал из пакета тряпичную куклу. Человечек в коротенькой курточке, синем берете и башмачках. На курточке вышиты узоры и пришиты пуговицы.

-Это мне?

-Тебе. Я у него всё буду спрашивать про тебя. Хочешь ты выздоравливать, или нет.

Я пробовала улыбаться. И подумала о Костике. Как он?

-Как назовёшь?

-Не знаю. Костик.

-Ну, Костик у тебя уже есть. Мальчонка вон уже и ходить пытается и щёчки порозовели. А ты тут лежишь и не знаешь. Спрашивал про тебя.

-Тогда Андрюшка.

-Ну это другое дело. Андрюшку с тобой оставляю, под твою ответственность.

Он ещё раз улыбнулся и пошёл. Остановившись в дверях задумался на время.

-Танюша, ты должна жить.

Я подумала о Костике. Он же тоже хочет, чтобы я была здорова. Даже спрашивал про меня. И врач этот зеленоглазый. И другие ребята. А сон, это просто сон. Грустное воспоминание о том, что моё детство украли.

Медсёстры начали вливать в меня какие то лекарства. Было неприятно. Но я держалась. Терпела и обнимала тряпичную куклу.

Ежедневные медицинские манипуляции. Капельницы, уколы, нянечки, кормящие прозрачным супом, запах хлеба, шаркающие звуки в коридоре. Тот рай в который мы так старались ворваться, минуя обстрелы и голод Ленинграда. Воспоминания детства, которые сменили ужины за круглым семейным столом с Цветаевским пирогом. Те времена я почти не помню. Они вылетели в резные ставни вместе с пеплом войны. Я рассказывала тряпичному Андрюшке о том, как каталась на качелях во дворе, а бабуля не могла меня дозваться. Удивляло то, что я начинала забывать некоторые детали, всё стиралось временем. А может я тогда была слишком маленькая и не умела ещё обращать внимания на детали, ну разве что на новогоднюю ёлку и стеклянные шары. Сейчас я запоминала всё, от утреннего пения соловья, до пуговиц на халате медсестры и цвета узора на тарелке. Андрюшка знал все мои секреты и от этого становилось как-то легче, прибавлялось сил. Я ощущала, что не одна здесь и моё положение не так уж плохо. Выбеленный дом с резными ставнями стал моим приютом. Держась руками за перила кровати я пыталась встать. Пока не очень получалось, кружилась голова. Андрюшка смотрел на это своими вышитыми глазами, он знал, что у меня обязательно всё получится.

Зойка и Милка умерли, как и тысячи тех, кто не доехал до новых мест, где не гремели орудия и не пахло дымом пожарищ. Им не хватило веры,организм был настолько истощён, что был не в состоянии бороться. Все это я осознала потом. А там. в выбеленном доме,пахло лекарствами и смертью. Она стала чем то обыденным, ежедневным. Она дышала мне в лицо каждую ночь. Я выжила. Не знаю что помогло. Может быть ответственность за Костика, зелёные глаза человека в белом халате, или кукла, которую он мне подарил. До сих пор не могу понять. Повезло мне наверное. И Костик выжил. После войны разыскал отца, потом поступил в архитектурно-строительный, уехал в Москву. Меня нашёл старший брат. Он дошёл до Берлина, вернулся в орденах и медалях. Отец погиб под Будапештом. Мы единственные, кто остались.  И вернулись домой в Ленинград. Старались не вспоминать довоенное время. Начали с чистого листа. Всё можно, когда есть желание жить.

Андрюшку я сохранила и впоследствии передала сыну Витюше. Муж Володя был сослуживцем брата, родился в Воронеже, но после войны остался в Ленинграде. Так и началось послевоенное время. Нам удалось сохранить всё то, что осталось от нашей семьи. У других было намного хуже.

Я часто вспоминала человека в белом халате, Виктора Степановича. Как бы сложилась моя судьба, если бы он не захотел вытащить меня с того света? Были бы у меня шансы? Уже позже мне рассказывали, что ещё до войны  он потерял сына.Может быть чувство вины, за то, что не уберёг родного ребёнка окунуло его в профессию с головой и он  помогал  нам, беженцам из Ленинграда.

Я наряжаю ёлку. Достаю своей рукой красивые стеклянные шары,освобождаю их от ваты, смотрю не стёрлась ли краска. Сын наблюдает за мной и улыбается, в кресле улыбается вышитым ртом тряпичный Андрюшка. Гирлянды создают тепло и уют. Мне тридцать два, впереди ещё много нового и интересного. Впереди целая жизнь. Но повзрослела я тогда в двенадцать, в сиротском доме и комнате с белыми стенами под пристальным взглядом зелёных глаз.

-Мама, а в этом платье ты похожа на прекрасную фею, может быть ты и желания исполнять умеешь.

-Может быть.

Улыбаюсь. Я то знаю,что Витюша так конфеты выпрашивает.

Я прижимаю сына к себе, как когда то давно Костика, в том доме с резными ставнями на окнах и думаю о том, что его детство  никто и никогда не украдёт.