Жак Форестье нервно стряхнул дождевые капли с носа. Ждать уже невмоготу. Сколько можно топтаться за мокрым кустом? Выйдет или нет? Она вроде как ему пообещала. Ну не то, что пообещала, но сказала же: «Надо обязательно сходить, хоть лепешек на День Всех Святых отнести». И вот он уже третий час торчит здесь под стылым октябрьским дождичком. Капли лениво падают на черные листья, стучат по плечам. Плащ начал промокать. Луна выставила свою сырную морду из-за крыши церкви, круглую, любопытную. Может, пора уходить? Не в этот раз. Но свет в окошке горит, значит, в доме не спят. Значит, надежда еще есть.
Или уйти? Завалиться в кабачок дядюшки Рене, взять кружку его жуткого пойла, которое здесь считают пивом, если повезет, сесть возле камина. Или лучше рюмочку кальвадоса. Даже кружку — подмерз он тут под кустом-то. Сидеть, вытянув ноги к огню, слушать местные байки про ведьм и оборотней. Если верить крестьянам, лес переполнен оборотнями. Огромные волки так и шныряют по округе, прямо лбами сшибаются. Глупые волки. Глупые сказки. Уж кому-кому, а леснику Жаку Форестье каждая тропинка знакома. За девять лет службы он сотни, а то и тысячи лье накрутил в этих лесах, а оборотней не встречал. И если честно, самым страшным зверем в лесу считал себя. Но пару баек в неписанную историю чудес и ужасов добавить мог. И добавлял. Ему-то на руку.
Не далее как вчера рассказал завсегдатаям кабака про старика Дезире из Ло, деревни в трех лье отсюда. Несчастного нашли загрызенным в собственном дворе. Ну какие собаки? Собаки на цепях сидят. Да, он сам видел. Сожрал кто-то старика. Кто? Ясное дело, волк. Следы повсюду. Огромные. У обычных волков в половину меньше. Мужики слушали, кивали головами, бубнили: «Вот оно как… Значит, оборотень… Страшно в лес ходить…» Зачем говорить, что пьяница Дезире ужрался до положения риз и окочурился в собственном хлеву, а некормленые свиньи объели труп, а потом вышибли дверь и ушли в лес.
Вот как раз, когда он давеча к дядюшке Рене направлялся, и встретил ее, малышку Лювето. Малышка и есть, недоросток в синем плащике с красным капюшоном. В свои тринадцать Мадлен Лювето тянула едва на девять. У других девиц уже и стати, какие нужно, образовались, грудь и все такое, а эта сопля соплей, худышка. Личико маленькое, а рот большой, лягушачий, глаза круглые, мутно-зеленые, как застоялая в болотном бочажке вода. Волосы ячменной соломой выбиваются из небрежно заплетенной косицы. Топорщатся из-под капюшона. Из такой вряд ли красавица вырастет. Парни вокруг увиваться не станут. Еще года три-четыре, и принесет Мадлен пащенка в подоле неизвестно от кого. Как ее мать в свое время. И бабка. Все они, Лювето, такие. Рожают от ветра. Кого на роль отца не примеряй, никто не подходит. Сам-то Форестье не примерял, он в эти края девять лет назад перебрался, но люди так говорят. И будет Мадлен всю жизнь горбатиться прачкой, как мать, или поденщицей. Ублюдка своего кормить. Жак жалел ее. Мадлен ему нравилась.
Да и он ей, судя по всему — куда бы он ни шел, девчонка попадалась ему на дороге: то корзину белья к реке полоскать тащит, то из лавки топает. И каждый раз улыбается ему: «Добрый день, мэтр Форестье». Вчера она несла мешочек с мукой, небольшой, от силы пара фунтов.
— Что, Мадлен, матушка будет пирожки печь? — спросил Жак.
Девочка покачала головой:
— Что вы, мэтр Форестье. Только лепешки, завтра бабушке отнесу, — улыбнулась, — зато на День Всех Святых у нас точно будут пирожки, — быстро лизнула верхнюю тонкую губу, — с печенкой. Вы любите пирожки с печенкой, мэтр Форестье?
Когда она быстро проводила острым язычком по губам, Жак прямо заводился. Но пока терпел. Ждал пока пройдет полгода. Полгода назад положил он в свой сундучок синий беретик. Теперь там хранилось двенадцать беретиков, капорочков, платочков. За девять лет — двенадцать шапочек с девчоночьих глупых головок. Не так уж часто пропадают девчонки в лесу. Конечно, их выходят искать. Лесник Форестье всегда руководит поисками. Люди ему доверяют. Но еще ни разу ни одну не обнаружили живой. Иногда по весне находят скелетики в истлевших лохмотьях, иногда нет. Волки, это все волки. Или…
Двенадцать пропавших девчонок — двенадцать шапочек-платочков в сундучке лесника. Его трофеи, его память. Возьмешь в руки и вспомнишь: темные равнодушные деревья, маленькая застывшая от ужаса фигурка, сердчишко колотится, глаза распахнуты. Мягкое податливое тельце, ножки в вязаных чулочках, нежная кожа бедер. Синяя жилка бьется под пальцами. Пальцы крепче и крепче сжимают тонкую шейку — жилка бьется все слабее, глаза раскрываются все шире. Он помнил каждую. Брал в руки какой-нибудь капорочек, подносил к носу: наверное, запах волос уже выветрился, но ему всегда казалось, что нет, он чувствовал этот теплый сладковатый дух. Переживал заново, наслаждался.
Красный капюшон Мадлен станет тринадцатым.
Луна неспешно протащила свои круглые бока по черепице церковной крыши, вскарабкалась на колокольню, высветив черный силуэт жестяного петушка-флюгера. И тут дверь лачуги Лювето скрипнула — Форестье напрягся. Приоткрылась, выпустив кислое облако застоявшегося тепла и фигурку с накинутым на голову капюшоном. Мадлен все же решилась. Что ж она так поздно? Но в прочем, чего тут думать, ему же лучше. Открыв калитку, девчонка вышла на дорогу, свернула к лесу. В одной руке она держала корзинку, в другой — фонарь со свечным огарком внутри. Желтый размытый светляк плыл над придорожными кустами, но отделить черную тень крадущегося сзади лесника от прочих теней был не в силах.
Кусты уступили место деревьям. Раскидистые кроны дубов сплетались, превращая неширокую дорогу в туннель. Любопытная луна бежала следом за двумя фигурами, заглядывала сквозь переплетенные ветви. Жалкой копией ночного светила маячил огонек фонаря. Жак шел за ним, не приближаясь — рано еще, пусть девчонка зайдет поглубже. Днем здесь совсем не страшно, лес прозрачен, лучи осеннего солнца нежно гладят листву, подсвечивают паутинки, прыгают в лужицы. Но сейчас ночь, его время, момент, о котором он мечтал уже полгода. И вот он настал — сегодня он получит вожделенный приз: малышку Лювето и ее капюшончик.
Пора!
Жак побежал. Он топал своими тяжелыми башмаками и громко пыхтел. Сейчас она оглянется. Разглядеть что-то трудно, но он знает: в ее глазах отразится страх.
Мадлен оглянулась. Высокая, неясная в темноте фигура неслась прямо на нее. Девчонка кинулась прочь. Свернула с дорожки — свет фонаря мелькал между кустами. Жак умехнулся: всегда так, от ужаса они перестают соображать, кидаются в чащу, спотыкаются о корни, падают, понимают, что не уйти. Они уже готовы принять его, принять свою смерть. Это хорошо.
Мадлен петляла как заяц, но фонарь не бросала. Видимо, рука ее судорожно цеплялась за него, как за последнее, что связывало ее с жизнью. Глупышка! Бросила бы фонарь, затихарилась в какой-нибудь ямке, в куче валежника — поди найди ее в ночном лесу. А так, сама указывала ему путь.
Жак выскочил на небольшую полянку. Вот она! Стоит, прижавшись спиной к толстому стволу дуба. И тут фонарь в руке Мадлен погас. Огарок догорел, выпустив напоследок пару искр и тоненькую ниточку дыма.
Но темней не стало. Сюда, на полянку, в дыру, образованную в глухой сетке переплетенных древесных крон, сунула свою любопытную морду луна. Прямо нависла. Накрыла небольшой пятачок, как сцену в ярмарочном балагане, сверкнула серебром в небольшой луже, высветила дождевые капли на черных листьях. Форестье очень любил представления, что давали на ярмарках. Ему хотелось самому выйти каким-нибудь королем в жестяной короне или храбрым рыцарем с тупой алебардой. Но у него была своя роль. И теперь настало время сыграть ее. Он шагнул к замершей под деревом девчонке. Кривовато улыбнулся и облизнул губы. Девчонка тоже облизнула губы узким языком.
Сбоку, в кустах хрустнула ветка, Жак повернул голову — из черной колыхавшейся кулисы вышел волк. Огромная зверюга с красными угольями глаз. Жесткая шерсть стояла на загривке дыбом. Зверь подошел к Мадлен. Они были одного роста. Девочка положила руку на холку. Зверь ощерился, показав длинные клыки. Девчонка тоже подняла верхнюю губу, выставив мелкие кривоватые зубы. Они улыбались, глядя на лесника.
— Приятного аппетита, бабушка, — Мадлен погладила мокрую шерсть зверя.
Волк сделал пару шагов.
Жак почувствовал теплую струйку, стекавшую по ноге. «Пирожки с печенью, — прошелестело в затуманенной ужасом голове, — вы любите пирожки с печенью, мэтр Форестье?»
Сказки на крыше
Автор публикации
