Краешек его души

Посвящается памяти выдающегося артиста румынского цирка Штефана Плешояну

Гастроли международной цирковой программы проходили в Петербурге во Дворце спорта «Юбилейный». Двумя большими звездами в этой программе были мой сын клоун Владимир Дерябкин — призер международного фестиваля в Москве и обладатель приза «Золотой Лев» на международном фестивале в Бухаресте румынский дрессировщик белых львов Штефан Плешояну. Побывать на премьере этого циркового спектакля я не мог, так как в этот день уезжал, а когда вернулся, до конца их гастролей оставалось всего несколько дней. И потому Вова, встретив меня на вокзале за час до начала представления, сказал:
—Папа, поедемте сразу во Дворец, а то Вы так и не посмотрите программу.
—Вова, да я же с дорожки чуток подустал.
—Вот как раз там и отдохнете. Вы что в песне своей написали?
И он тихонько запел:
Я давно уж устал от дорог,
От дорог, от манежных тревог.
Цирк, ведь мимо тебя не пройдешь,
На минутку, но все ж зайдешь.
—Это да — вздохнул я, — ну ладно, поехали. По дороге я Вову спросил:
—А народ-то доволен представлением?
—Конечно, программа-то в принципе сильная.
—Акробаты на мотоциклах Курбановы — раз, иллюзионный номер Дарьи Костюк — два, очень эффектный номер у колумбийцев «Шар смелости» — три, ну а в паузах я не даю и покоя. Финалит программу блестящий аттракцион румына Штефана Плешояну. Мы, кстати, крепко здесь с ним подружились. После представления мы зашли в гардеробную к Штефану.
—Знакомься, — сказал Вова, — это мой папа.
—А ты бы мог и не говорить, тут и так ясно — одно же лицо на двоих, — и он, добродушно улыбнувшись, протянул мне руку:
—Меня зовут Штефан.
—А меня Владимир Игнатьевич.
—Штефан, я сейчас посмотрел твой великолепный аттракцион, огромное тебе спасибо за твой великий и красивый труд. Я думаю, ты не потомственный дрессировщик.
—Нет! А как Вы узнали?
—Потомственные в работе с животными не такие добрые.
—Ладно, ребятушки, хватит о цирке, завтра ж у Вас выходной?
—Штефан, а Вова тебе наш музей граммофонов показывал?
—Он мне о нем говорил! Только все было нам не доехать.
—Ну тогда прямо сейчас и поедем. Тут же езды-то 15 минут.
—Ух, как у Вас в музее красиво — будто попал в 19 век.
—Это только начало, Штефчик, — усмехнувшись, сказал Вова и включил магнитофон.
Зазвучал марш Дунаевского, инспектор манежа объявил: «Свою коллекцию граммофонов и фонографов показывает Вам заслуженный артист России Владимир Дерябкин», и занавес, как в цирке, открылся.
— Ой, ой, ой, сколько же здесь граммофонов, — вскрикнул Штефан и захлопал в ладоши. — Как подсолнухи, в поле стоят. Вы со всей страны, видно, их навозили?
—Штефан! — сделав музыку тише, сказал
Вова: — Я недавно был в Москве, захожу в антикварный магазин и спрашиваю у продавщиц: «Скажите, а граммофоны у вас бывают?», а они, видно, узнали меня, улыбаются и говорят: «Так Ваш же папа их все скупил».
—Во, во, во, так оно, видно, и было, — засмеялся Штефан.

— Владимир Игнатьевич, а что это за граммофон вот с большущей трубой?
—А такие стояли в трактирах. У него труба, видишь, вокруг своей оси крутится, кто платил, на того и направляли музыку. Ну а вот граммофон с алюминиевым раструбом, недолгое время в конце 19 века алюминий был дороже золота, представляешь? Тогда этот граммофон с такой трубой стоил столько же, сколько и купеческий дом с усадьбой.
—А мне здесь понравился этот, — он слегка по¬стучал по трубе. — О, она что, из дерева сделана?
—Ну, ты, Штефан, у нас просто умница. И не из простого, а из дорогого красного.
—Вот увлекусь Вашими граммофонами и тоже начну собирать.
—Собирай! Это твою жизнь только украсит.
—Вова, а кто вот на этой большой фотографии? Что-то знакомое очень лицо!
—Это мой дед в Нью-Йорке!
—Дед? — И тут Штефан как захохочет. — Да какой там твой дед, я вспомнил — это американский изобретатель Томас Эдисон. Это же он первый изобрел аппарат фонограф и записал на него звук.
—Да? А я всем цирковым говорю, кто приходит в музей, что это мой дед, и они не против, — засмеялся Вова.
—Да не слушай ты, Штефан, его, он тебе здесь такого расскажет.
—А сколько же всего у Вас есть граммофонов?
—Всего у меня, Штефан, их триста шесть!
И вдруг, вспомнив маленькую историю, рассказанную мне моей бабушкой, добавил: — А должно было быть триста семь.
—А почему же не стало?
—Почему же не стало? — улыбнулся я. — Давайте, сейчас расскажу. Когда я приехал домой в свой родной Каменск и поставил на стол свой первый в жизни граммофон, к нам в гости пришла наша бабушка:
«Ой, унучек, — обняв меня, сказала она, — да где ж ты его взял?»
—Дедок в Краснодаре, — говорю, — подарил!
—Неужто он еще работает?
—Еще как, Ба! Сейчас я его заведу.
Зазвучал марш «Прощание славянки».Она подошла к столу, потрогала потемневший от времени резной ящик и, прослезившись, сказала:
—У меня ж был когда-то такой. Я, унучек, красивой была, пела, играла на гармошке, танцуя, так выбивала, что пыль выше головы поднималася, глаза у казаков бегали по мне, как солнечные зайчики. Вот и подарили мне всем хутором на свадьбу граммофон. А потом же война началася, итальянцы, румыны да немцы наш Дон захватили. К нам в «Курень» поселились румыны. Я от них что могла схоронила, граммофон на чердак унесла, там его кукурузой засыпала,но они его быстро нашли. А когда наступать стали наши, был такой у них переполох. Они столько всего побросали, а вот мой граммофон, как я ни умоляла, так его они и увезли.
—Так вот, дорогой Штефан, — почему их у меня триста шесть? Потому что триста седьмой к Вам
когда-то в Румынию уехал. И мы рассмеялись.
В день окончания гастролей мне позвонил Вова:
—Пап, даю трубочку Штефану, что-то Вам хочет сказать.
—Здравствуйте, Владимир Игнатьевич.
—Привет, привет, Штефан.
—Владимир Игнатьевич, сегодня у нас прощальная гастроль, приходите, пожалуйста, а после представления немножечко отметим, мы тут с Володию столик накрыли, ну а Вова потом Вас домой отвезет.
—Ладно, Штефан, спасибо, конечно, приду.
После небольшого застолья я попрощался со Штефаном, и мы с Вовой, выйдя из Дворца, пошли к машине. Я сел за руль.
—Вова, смотри, Штефан машет, чтоб я к проходной на машине подъехал. А чего это он, Вов?
—Пап, — улыбнулся он, — езжайте, сейчас все узнаете. Штефан зашел во Дворец и тут же вернулся. В руках он держал граммофон с блестящей трубой.
— Вова! — крикнул Штефан. — Открывай-ка мне заднюю дверь.
И он, осторожно опустив на сидение эту драгоценную старину, сказал:
—Владимир Игнатьевич, я возвращаю Вам граммофон взамен того, который когда-то у Вас мы забрали. И, коснувшись лбом моего плеча, пошел в сто-рону проходной, потом обернулся и с той же своей добродушной улыбкой помахал мне рукой. Из-под расстегнутого ворота рубашки виднелся краешек его души.