Когда нет Веры…

Вере, с надеждой на любовь.

(Интервью, не вошедшее…)
– …люблю твои рассказы, в них всё по-настоящему, не как в жизни.
Он приехал на полчаса раньше и удивился, увидев её сквозь промытое снежным дождем окно кафе. Одинокая, она безуспешно упирала свои острые локти в стеклянный стол, как будто заранее ожидая каких-то неприятностей. Ерзая на стуле, озираясь вокруг, неосознанно трогала предметы на столе: огромную, похожую на суповую миску, чашку кофе с жадными кровавыми следами губной помады; распятый блокнот вздыбленных страниц; вызывающе острый карандаш; компьютер, лишенный индивидуальности…
Прилизанные льняные волосы, кое-как собранные в хвостик пони, открывали беззащитно оттопыренные, розовые уши. Щедро и с размахом намазанные красным тонкие недвижимые губы гармонировали с огромными, выражающими скорбь, траурными очками, которые по совместительству замещали отсутствующие брови. Немигающие темные глаза смотрели на мир с надменным испугом.
Время от времени, горбя спину ягнёнка, она напряженно вглядывалась в монитор компьютера, затем, видимо вспоминая об осанке, резко распрямлялась, поправляя плечики голубенькой блузки. Её мини-юбка формой и размером была похожа на представительский, потешный пояс боксера. Чулки в крупную клетку вызывали Амстердамские дамские ассоциации. Нелепо модную экипировку довершали замшевые ковбойские сапоги, неуверенно сидящие на ногах…

Открывая дверь и входя в кафе, он подумал о том, что девушка будила странные, почти отеческие чувства. У неё, наверное, и скобки на зубах ещё есть, зря я пришел…
Он развернул соседний стул, уселся верхом и посмотрел на неё, ощутив ароматы остывающего кофе и Miracle. Вблизи её кожа казалась прозрачной, в сознании всплыло слово «малокровие». На тонкой шее он увидел крохотное тату – взъерошенную рассерженную толстенькую пчёлку.
Через какое-то время, ощутив, наконец, его взгляд, она, вздрогнув, посмотрела на него, и он увидел двоих себя, отраженных в кривых зеркалах её очков как в комнате смеха. Вера в прошлом Смит, а ныне Вера с прежней крикливой фамилией Крикунова. Где-то он слышал о Вере Смит-Крикуновой… Но где?

– Вы знаете, – он улыбнулся потусторонним себе как можно нежнее, – есть три важнейших женских имени и ваше – первое среди них.
– А вы Андрей? У меня такое ощущение, что я вас уже где-то видела…
– Вот и познакомились, – он откровенно вздохнул.
Вера часто-часто заморгала ресницами, он немного испугался, ещё не хватало, чтобы она расплакалась, этой и повода не надо…
– Скажите, – он склонил голову к плечу, – а вы совершеннолетняя?
Одна обида тут же перекрыла другую, Вера, сморщив нос, поправила очки:
– Мне через восемь месяца будет двадцать… три. Я курю. И пью водку.
– Да ну? – он заулыбался вполне искренне, заминкой с возрастом эта маленькая лгунья выдала себя.
– Точно… – она неуверенно кивнула.
– Стало быть, половозрелая.
Под возмущенное сопение Веры он подозвал официантку, заказал кофе и водку «для вас».
– Даже не думайте! И водку вашу я пить не буду! Я на работе! – Вера попыталась скрыться за гигантской чашкой с кофе, схватив её двумя руками. – Знаю я вас, – Вера осторожно выглянула из-за чашки, – мне говорили… меня предупреждали… словом, я в курсе, знаете ли!
– Предупреждали? О чем?
– О том, что вы… – она прошлась по столику своими пальчиками, – ходок.
Он поднял левую ладонь и с акцентом Зурико Думбадзе, своего тбилисского друга торжественно произнес:
– Мамой клянусь! Никакой постели! Никакого, вах, флирта с вами!
Вера скандально фыркнула:
– Это ещё почему?!
– Потому, что вы мне очень понравились. А я не сплю с теми, кто мне очень понравился. Предпочитаю дивные ощущения без отношений, поминаешь… понимаете? Отношения – это страдания, что в моем возрасте уже противопоказано.
– А сколько вам? Тридцать… пять? Восемь? Девять?
– Скоро будет десять! А пока только сорок.
– Сорок лет – это кошмар! – Вера выглянула из-за своей чашки, скосив глаза, она поправила скрюченным запястьем очки, – по-моему, выражение: «Жизнь в сорок лет только начинается» – это уловка номер сорок для самообмана дураков. Лично я никогда не буду такой старой.
– Лично вы – никогда! И да, для дураков… А, кроме прочего, я очень тяжелый…
– В смысле?
– В смысле – сто килограммов. Тебе… гм… вам будет тяжело. И дышать трудно…
– Ещё чего! – она немедленно задрала подбородок. И добавила свысока: – Размечтался!

Ему принесли кофе и водку.
– Скажите, а кроме женщин, кто или что вас вдохновляет?
– Соавтор.
– Со… автор? – она разочарованно вытаращила глаза. – А… с кем вы пишите?
– С Богом.
– Дурак! Отчего вы назначили мне встречу в кафе? – торопливо меняя тему, Вера решила пококетничать. – Здесь шумно! – звякнув подковкой, она топнула ножкой. – Шумно!.. Шумно!
– Я люблю это кафе. В этом доме родился Борис Пастернак. Но, если вы хотите, мы поедем в буфет Московского метро, станция «Арбатская». Или, скажем, в колумбарий, там замогильно тихо.
– Не хочу! А в колумбарий особенно!
– Вы будете меня спрашивать о чем-то наиглавнейшем? Или я попью кофе, вы выпьете водку и мы, прервав так и не начавшуюся пикантную связь, разойдемся…
– Нет-нет! То есть, да-да, – Вера мягко захлопнула пухлый блокнот и, взяв в руку карандаш, сделала прихотливое дирижерское движение, – конечно, я буду спрашивать. Вот скажите, вы в самом деле спали со всеми женщинами, о которых писали? Это наинаглейший… тьфу ты, черт!.. наиглавнейший вопрос, который интересует всех-всех-всех в нашем зачарованном женственном серпентарии, то есть в редакции…

Он пододвинул к локтю Веры рюмку водки:
– Не выпьете, не будет интервью. Не будет интервью – вас уволят с работы. Уволят с работы – ваш сердечный друг вас бросит. Он вас бросит – скучные родители отвернутся от вас. От вас также отвернутся ваши собаки, кошки, хомяки и рыбки в аквариуме. Вы тут же заболеете нервной болезнью и никогда не найдете работу ни в Подмосковье, ни в Москве, ни в Нижней Салде. В итоге: ночлежка, беспамятство, выпадение всех ногтей и волос, включая ресницы, заикание и навсегда сложенные фигой пальцы левой ноги. Неужели всё это нам надо?
Испуганно округлив глаза, Вера одним глотком выпила водку и зашлась в истеричном кашле.
Осторожно похлопывая, он погладил её по горячей спине…
– Это был… шантаж, – пропищала Вера.
– Да, шантаж. Этих женщин вообще нет, я их придумал.
– Довольно достоверно, и, главное, безопасно, – ни скандалов тебе, ни слёз, – Вера вытерла слёзы салфеткой, – ни абортов…
– Сила солнечного слова. Я и Буэнос-Айрес придумал. И Японию. И вас…
Вера, замерев, посмотрела на него заплаканным взглядом весёлого доверчивого ребёнка, вероломно обманутого в разгар увлекательной игры. Воспользовавшись паузой, он заказал еще водки. Шесть рюмок.
– Гоните?
– Прости… те? – с «ты» он сбивался на «вы».
– Обманываете? Я перевожу…
– А, да. Гоню, конечно, гоню!
– А я купилась…
– Что?
– Вы не рубите что ли в городском жаргоне? А ещё писатель! Перевожу – я поверила.
– Двойная удача – Вера поверила! Пейте, – он пододвинул следующую рюмку водки.
– А что мне за это будет?
– Я честно отвечу на любые ваши вопросы.

Гулко сглотнув, заранее сморщив порозовевшее личико, Вера выпила водку.
– Гадость какая… Скажите, а какого он у вас размера? Это, я поясняю, – пояснила Вера, – я заигрываю с вами.
– Не знаю, – он равнодушно пожал плечами, – я им пользуюсь, не измеряя. Но вы можете зайти ко мне домой. С линейкой.
Вера с пониманием кивнула:
– Все мужики – сволочи, извращенцы и лгуны! И вы, – она ткнула в него пальцем с выкрашенным алым, обломанным ногтем, – вы! Первый!
– По третьей?
Взъерошенная пчёлка на её шее, став ещё более опасной, покраснела…
– По третьей? Да… Нет! Черт! – Вера закрыла лицо руками. – Что происходит?!
– Мы пьем. То есть, я пытаюсь тебя споить. Давай, – предложил он, – выпьем на вы, на анти-брудершафт!
– Я не буду с тобой целоваться, не приставай!
– Это же анти-брудершафт. Когда пьют на «вы» не целуются, пощечины раздают…
Вера кивнула:
– Я понял. Я всё сообразил. Пощечину вы уже заслужили, но позже! А сейчас скажите лучше, кто такая Прекрасная Княжна? Кто эта прекрасная Елена Комарова? Я прочитала «Зеленую милю “Империи”».
– Это чудесная умная красавица из провинции. У меня с Княжной был роман в письмах… Она замужем. Но, при известных обстоятельствах, она могла стать моей женой. Или могла бы стать моей женой.
Вера выпила водку и мучительно свела вместе несуществующие бровки.

– А вы что же… расстались? Развели Елену Комарову, которая Прекрасная Княжна, с её мужем, а потом обманули? Вы всех вот так швыряете? Это больно, вы нах… вы не нах… одите? Вы и Марту бросили, а вы ей, между тем, посвятили «Лестницу с небес», я готовилась, знаю. И вы всем девушкам, с которыми расстаетесь, посвящаете свои рассказы, я поняла…
– Своими посвящениями пытаюсь подарить им крохотное персональное бессмертие. И я всегда прощаюсь с дамами, которые знают обо мне больше, чем я сам.
Вера, уронив очки в кофе, замотала головой:
– Я ни черта о вас не знаю! Ничего вообще!
– Тебе лучше без очков. И волосы, – поймав её за хвостик, он потянул резинку, – надо распустить, более того, растрепать. И помыть, кстати, вот как очки…
Он выудил из чашки с кофе очки Веры, стряхнул как градусник, протер салфеткой и сунул себе в карман.
– А ваша… твоя Даша, она настоящая? Или тоже придумана… ная? Как Марта и Княжна?
– Дарья настоящая… Замужняя девочка-женщина моя единственная, любимая.
– А я?
– Ты тоже моя… обожаемая.
– Это плохо. Ужасно. Потому что, – Вера мгновенно выпила водку, – когда говорят «обожаемая» вместо «любимая», значит, и не любимая вовсе. Наша замша… это у нас так называется заместитель главного редактора, она – старая тётка, ей лет тридцать пять, а то и все тридцать шесть. Облезлая местами местная наша львица Подмосковного уездного света… Это она, сука ископаемая, дала мне под зад… под… задание, напиши, мол, о нём… о тебе то есть… дай, мол, ему… тьфу, черт! Возьми! Возьми, мол, у него интервью… Или дай? – Вера сосредоточилась. – Давая, брать – золотая бабья долька, формулка счастьица. А ты вообще, – она подперла рукой взлохмаченную голову, – не хотите создать нормальную семь… восемь… ю?
– Хотел, сейчас нет.
– Климакс?
– Что-то вроде того… Поехали?
– По пятой?
– По четвертой и ко мне. Через магазин канцелярских товаров…
– Зачем нам… – Вера тяжело задумалась на секунду, – канцелярские, да ещё и товары?
– Линейку купить. Ты же собиралась измерить мою решительную мышцу.
Вера улыбнулась, он облегченно вздохнул – скобок на её зубах не было.
– Какой ты пошлый! – она погрозила ему пальцем, увидела свой сломанный ноготь, стеснительно поменяла руку и продолжила грозить. – Знаешь?
– Догадываюсь… Я старый, мне можно. И у меня дома водка вкуснее. Поехали!
– Ты, прости меня, как какой-то скучный пыльный Джонатан Свифт. Никак не можешь выбрать между Мартой и Еленой, которая Княжна… Стелла? Или Ванесса? Настя или Вика? Вот в чём ответ! Какая у тебя женщина, такой и ты. А если нет женщины, то ты – убогий импотент, двоеженец неженатый…

Допив оставшуюся водку, он расплатился. Собрал в охапку Верины вещи и саму Веру и они, обнявшись, вышли из кафе.
– Веришь, так не хватает объятий, – говорила сама с собой Вера, – простых человеческих объятий. Хотя вот, например, есть объятия собаки, кошки… Хомяка. Рыбок. Ой, что-то я не то несу… Но отчего-то хочется, чтобы тебя нормально обнимали, прямо руками, знаешь… За плечи, за бедра, за… – она хихикнула, – за грудь! Я, вообще, не помню, когда мне в последний раз делали массаж ягодиц… А ты? А тебе? Ты помнишь? Господи, какой же ты здоровый! Ты в курсе?..

Погрузив Веру и её вещи на заднее сидение, он вырулил со стоянки.
Всю дорогу до его дома, решительно поджав ножки и мужественно сжимая кулачки, Вера бормотала:
– Родители – старые, как и ты, скучные, и, в итоге, – никакие. Карьера – ноль. Денег – крохи, а значит, их как бы и нет. Все мужчины в стране – импотенты, в широком смысле слова. Да и не в широком… Страна – импотент. Никому ничего, кроме денег, не надо, а я, между прочим, пишу прехорошенькие стихи, но перспектив – никаких. Вышла замуж в Англию, за пожилого урода, через год развелись, он меня выгнал обратно, в Россию. Всюду – пустота, мать её так! Но ты не переживай, я сделаю с тобой и о тебе классное интервью, не волнуйся, всё будет без сучка, но с задоринкой! Ты всё равно лучше всех в этой хилой деревне под названием Москва… От одного только делается тоскливо – все твои рассказы очень и очень грустные… отчего так? Почему?..
Потому, что нет тебя. Не было и нет… И, наверное, уже не будет…
Но сказал он совсем другое:
– Прехорошенькие стихи пишутся как раз между прочим…
– Идиот! Всё! Спокойной ночи, крепыши…

Вера затихла.
А он вдруг подумал о том, что самый мертвый из людей – это мертвый ребенок…

…В прихожей Вера, с его помощью, стянула свои сапоги и без разрешения протопала в ванную.
Он поставил чай, мимолетно подумалось – всё уходит, как бы ни упирался локтями в зеркальный стол. Куда и на что ушли мои последние двадцать лет? И есть ли у меня то, чем я буду жить дальше? И надо ли дальше?
Но сейчас, когда рядом была Вера, эти вопросы не показались ему убийственными… Он напрягся, вспоминая, где он мог слышать ее фамилию – Крикунова? Вера Крикунова – в этом сочетании было что-то знакомое… Нет. Не всё пройдет, пройдет не это, что-то непременно останется. Нет, не вспомнил.
Из ванной Вера вышла умытой и суровой, с белыми губами.
– Черт! Зачем ты меня напоил? Я же маленькая, мне пары рюмок хватает. Верни очки, сволочь!
– Хотел тебя соблазнить… – он протянул ей очки. – Держи.
– Сейчас уже не хочешь?
– Нет.
– Жаль…
– И мне. Выпей чай, протрезвеешь.
– Я уже… Но чай выпью с удовольствием…

Они сидели в кухне, пили чай, тихо разговаривали «ни о чем», и наблюдали как над Москвой сгущались сумерки…
– А твои друзья? Я читала… Они тоже придуманы? Лекарство от одиночества?
– Нет, не придуманы. Друзья – это незаменимое лекарство от жизни, я им для чего-то нужен, они мне – необходимы. Но почти все мои друзья уже переместились в лучший из миров – кто в Лондон, кто на Мальту, кто в Париж…
– А ты?
– И я, вероятно, за ними, вскорости…
– Черт, это грустно…
– Наверное…
– Только сейчас подумала – ты же всех описываешь! Ты и меня опишешь, да? Да?!
– А как же! Я и посвящение уже придумал… Вере, с надеждой на любовь.
– Не смей… и смеяться тоже! Подскажи лучше, что мне о тебе написать для нашей газеты?
– Напиши о моих творческих планах. Напиши о погоде. О ценах на говядину…
– Болван! До чего же я тебя уже знаю… Я хочу сесть к тебе на колени, можно?
– Нет, нельзя.
В коротком онемении, округлив глаза, она, напрягаясь, собралась с силами.
– Идиот! – закричала Вера. – Кретин!

Ему показалось, она хочет ударить его – та самая пощечина, обещанная в кафе.
Он даже зажмурился на несколько мгновений. В кухне возникла какая-то нервная, напряженная суета, потом краем уха он услышал, как в прихожей Вера, матерясь яростным шепотом, стала натягивать свои ковбойские сапоги. Среди прочего непотребного он различил: «импотент длинный», «писателишко задрипанный», «хам красивый». Затем под громогласное лестничное эхо: «Урод!» ахнула входная дверь. Улетающая пчёлка-тату, верно, стала ядерно-малиновой от негодования и непонимания, вслед за пчёлкой с приятной однобокостью подумалось, пока есть девушки – есть и жизнь.
В окнах дома напротив стали зажигаться огни, он вспомнил о родителях. Выйдет это глуповатое интервью, мамуле будет приятно, папуля скептически хмыкнет, а не выйдет – ещё лучше…

Жизнь не качнулась окончательно в сторону смерти, и, видимо, поэтому одиночество пока не сделалось последней тоской.
Он налил себе остывший чай и чокнулся с пустой чашкой Веры…
– …я придумала отличную фразу, с которой и начну наше интервью!
(Coffeemania, Тверская – Сретенка, 26 ноября 2015 г.)

Автор публикации

не в сети 27 минут

Андрей Ладога5 606

Какой статус?

Комментарии: 622Публикации: 68Регистрация: 03-09-2021

1

1

1

2

1