Когда мы были живыми…

 

Все актеры делятся на три категории, полагал режиссер Кремлин – многие в театре думали, что это псевдоним. Наихудшие, самые безответственные сидят перед репетицией в первом ряду зрительного зала – нога на ногу. Актеры ни так, ни сяк, заложив руки за спину, нервно успокаивая себя, слоняются в проходах, между кресел. Лучшие же лицедеи, задумчиво шевеля губами, трогают кулисы, озабоченно прогуливаясь среди декораций, словом, они уже занимают себя чем-то нелепым на сцене.

Сощурившись, Олег Кремлин осмотрелся в полутемном зале.

Штучный режиссёр, вроде меня, понимает это. И не надо разглядывать их «технику игры». Их попытки «создания образа». Их «хореографию жестов». Зоркая минута молчания перед репетицией, и ты уже знаешь, кто из актеров способен на гениальную интригу, а кто на дешевую натужную игру.

Несколько лет назад, будучи приглашенным режиссером, Кремлин сделал три нашумевших спектакля в трех разных театрах Москвы. О «новом модном» режиссере и его спектаклях написали несколько больших, в меру скандальных статей в московской периодике. Кремлин составил себе некоторое имя и тут с ним познакомилась Алла, известная в недалеком прошлом, а ныне просто влиятельная актриса со связями, доставшимися по наследству от бывшего мужа. Кремлин и Алла осознали мизансцену, поняли, что могут быть не только приятны, но и полезны друг другу. И Алла взяла Кремлина в свой дом. Каждый получил то, о чем они договорились без слов.

Кремлину повезло, в его неполные сорок три года, стараниями Аллы, ему достался этот театр с несколько странным для «возрастной» труппы названием «Молодежь-Сити-Москва». Среди «больших людей, принимающих решения» Алла сумела продвинуть мысль о том, что Кремлин «омолодит» театр, «вдохнет в него жизнь», сделает «актуальным» и «востребованным».

Алла была внимательная ласковая, она еще многое умела и хотела в постели. Она незаметно наладила его быт, деликатно давала ему карманные деньги, выбирала и покупала ему одежду, кормила его, знакомила с нужными людьми. Алла оградила его от ужасов настоящей жизни и, в итоге, добилась для него «личного именного» театра. Теперь Кремлин мог позволить себе думать только о творчестве и не думать о заработках, театр был на приличном государственном содержании.

– Как ты у меня, – серьезно шутила Алла.

Но он, понимая, не принимал эти её «шуточки».

– Я режиссёр. Мастер…

– Мастер-мастер, успокойся! Языкастый и рукастый мастер…

Отворачиваясь, он молча хмурился. Алла была старше Кремлин на пятнадцать лет, и ему уже было невыносимо жить с этой добротной женщиной.

В театре ему тут же придумали прозвище Вещий Олег, которое вскоре заменили на Вещий Кремлин. На золотой табличке рядом с дверью его кабинета значились именно эти слова: «Вещий Kremlin».

Он присел на край кресла, в третьем ряду, у прохода.  С отстраненным и, одновременно, сосредоточенным вниманием рядом тут же возникла Тамара Петровна, его незаменимая «строгая секретарь» с кипой бумаг в руках.

Моцарт и Сальери, подумал Кремлин, Илья Ильф и Евгений Петров. Пончик и Сиропчик. Иван Портнягин и Николай Раскроев. Дон Кихот и Санчо Панса. Вера Шандыбина и Юлия Рыдванова. Малыш и Карлсон. Робинзон и Пятница. Кто ещё? Ах, да! «Мы с Тамарой ходим парой». Куда один без другого?

В скрипучей тишине кресел все обратили в сторону режиссера свои вопрошающие, брезгливо скучные лики, лица, физиономии, и даже рожи, кому что Бог дал. Кремлину предстояло разогреть каждого. Внятно объяснить про талант. Доверительно сообщить об энергетике. Искренне солгать о гениальности. Пока еще в этом ощущался азарт…

Краем глаза он увидел – в зале возникла восхитительная Эля, Элеонора, «восходящая звезда» из никому неведомого Кургана, она совсем недавно появилась в его театре. Она единственная позволила себе опоздать на прошлую репетицию, и вот опять… Соответствуя словосочетанию, «звезда» бесшумно взошла на сцену и встала в центре, томно соединив кокетливо выгнутые руки на причинном месте. И Кремлин, обмирая, вспомнил другой её жест… Днями они шли по длинному, пустынному в ту минуту коридору театра, на Эле было надето воздушное белое платье, с негативными отпечатками крохотного темного белья, которое Кремлин незаметно и с удовольствием разглядывал, и вдруг Эля, выпукло подчеркнув округлости, провела ладошкой по своим выдающимся ягодицам. Неторопливое и вроде бы естественное движение руки, поправляющий платье, но у Кремлина тогда перехватило дыхание, как и сейчас, когда он вспомнил это.

Плохие актрисы стараются на сцене, хорошие – доигрывают в жизни, а гениальные – без оглядки на публику – играют даже во сне. Даже в пустынном коридоре театра.

Он представил себе «многоминутный изнуряющий труд репетиционного процесса», кропотливость «развинчивания образов», напряженные «поиски мизансцен». Затем, без перехода, Кремлин увидел майскую Таганку. И неторопливую прогулку до Котельников. И в самом деле. Давно пора навестить Замараевых. Ивана и Яну. Ивана-Яну. Супруги Замараевы носили одно имя. Яна – жена Ивана. Очень удобно, кстати… Замараев был провинциалом, драматургом из Кургана, земляком Эли. Иван удачно женился на хорошей, а вдобавок и хорошенькой девушке Яне, у которой был «отличный решительно ото всех» папа Александр Ильич. «Зовите меня просто – Ильич!» Отличный Ильич выкупил для относительно молодых Иван-Ян роскошную двухкомнатную квартиру в высотке на Котельниках. «Для разгона жизни, для начала, так сказать!»

Кремлин почувствовал непреодолимое желание немедленно навестить Иван-Ян и узнать, что с пьесой? И что с жизнью? В конце концов, до гастролей ещё вечность, успеем.

И Кремлин отменил репетицию. И почувствовал, как это сладко, вот так взять и без объяснений отменить репетицию. Потому что это – его театр. Потому что он – художник, творец, мастер. И еще потому что у него могут быть «искания».

Тамара Петровна что-то чиркнула в своих бумагах, а затем громогласно объявила дату новой репетиции. Он продемонстрировал актерам деликатную улыбку. Иногда ему казалось, что Тамару Петровну держали в театре именно из-за голоса бывалого старшины. Усов ей только не хватает. И кирзовых сапог. Кроме того, Кремлин предполагал, что Тамара Петровна была «языком, глазами и ушами» Аллы. Пускай…

С плохо скрываемой радостью, актеры стали расходиться.

Он смотрел на Элю, которая продолжала стоять в центре сцены. Кремлину показалось, что она отлично чувствует его, чувствует до чтения мыслей – буквально.

– Вместо репетиции хочу вас познакомить с нашим драматургом, – Кремлин улыбнулся, – хотите?

Он подумал о том, что Эля моложе его ровно на пятнадцать лет, и эти пятнадцать лет показались ему символичными. Позади женщина прошлого, а на сцене – его возможное будущее.

– Конечно же она хотела, – сказала Эля, – ещё бы она не хотела! Еще как хотела!

– Именно по драматургии Замараева я и сделал свои успешные спектакли, – очередной раз похвастал он, – здесь два шага, до высотки на Котельниках.

Она сделала два шага к краю сцены, подобрала подол платья, картинно присела, выставляя круглые, сияющие в сумерках коленки, и вдруг протянула к нему руки. Очевидно меняя судьбы, Кремлин поймал Элю, думая о том, что ступеньки, ведущие со сцены, были совсем рядом. Два шага.

– Я знаю про ваши спектакли, – Эля деликатно высвободилась из его легких объятий, – я знаю про автора Замараева. Я всё знаю…

Они вышли на воздух. У него было странное ощущение учителя младших классов, который, отпустив счастливых малышей по домам, сам сбежал с уроков.

Пойдут разговоры, так что же? Может быть, оно и к лучшему. Хотя Алла, сыграв для него партию в высшей лиге, может всё «отыграть» назад. Да нет же! Не сейчас. Пока сладостно прошелестят только слухи. «Ваш… друг остался после репетиции с такой-то», «Ваш… муж прогуливал…ся с такой-то» Пока в труппе не определились муж он или друг Аллы. И что же? Я только остался. Я только прогуливал…ся. Разбирая роль, между прочим. Большего он себе не позволит. Пока не позволит. А дальше – это как «фишка ляжет».

И всё было так, как он хотел и задумывал: май, теплый ветер, разговоры «ни о чем», легкая улыбка Эли, ее невесомое развевающееся платье, ее ножки, ее локоть, который он поддержал, когда они перебегали перекресток. Все-таки я штучный режиссер, улыбался про себя Кремлин, в новом спектакле сделаю ставку на Элю как на породистую лошадку.

В разговор о майской Москве и хорошей погоде он вплел фразы о театре. О том, что драматург Замараев пишет для него новую пьесу «Бесконечность русской тоски». Про две вечности. Про жизнь после смерти. Про жизнь смерти, что была до смерти жизни… Эля мгновенно сделалась сосредоточенной. Всё, что касалось театра она воспринимала серьезно.

– Бесконечность Вселенной – это намек на возможное бессмертие человека, – говорил Кремлин, – только бессмертный может путешествовать по бесконечному Мирозданию.

– Это вполне возможно, – Эля, сдвинув острые брови, виновато улыбнулась, – но не очень понимаемо…

– Надо выпить водки, – предложил он, – для понимаемо.

– Лучше кофе…

– Кофе? Какая же русская, а тем более тоска, а тем более бесконечная и с кофе?!

Он подумал о том, как же приятно им будет поцеловаться и перейти на «ты». Он тут же представил эту мизансцену: мягкий стан Эли, ароматы ее волос, ее губы, темнота, и шепот «на ушко»: «Ощущения надежнее».

– Мне кажется, – задумчиво предположила Эля, – что бесконечность Вселенной сочетается с только с бессмертной душой.

Когда отменяются понятия пространства и времени, что же остается? Что?

– Глубокая мысль, – правдиво изобразив искренность, он похвалил Элю, – но только понятие бессмертной души – это слишком просто, для детей, а вы попробуйте вообразить себе вечное тело, вот это задача для взрослых.

– Вечное тело? Вечная юность?! – нахмурившись, она кивнула ему, – пройдут миллиарды лет, а мы будем все так же… молоды? Интересно было бы это сыграть, но только если вы мне поможете.

– Помогу. И мы сыграем…

– Мы вечные, пока мы живем…

Эля сказала это легко, просто, непринужденно, она опять удивила его. Разговаривая, они вышли с Таганки на Верхнюю Радищевскую улицу, затем дошли до Яузской и свернули на Подгорскую набережную, к высотке.

– Но у вас не совсем русская история получается.

– Почему?

– Все русские истории заканчиваются смертью, а у вас ад вечной жизни.

– Да, – пробормотал он, – в самом деле… А если вечная жизнь – это не совсем ад?

– Умрем, увидим…

– Человек не просто бессмертен, он бессмертен по своему желанию.

Они вошли в прохладный подъезд дома-громады. Потревоженная пожилая консьержка, вероятно прожившая жизнь без судьбы, неодобрительно разглядывая Элю, молча кивнула Кремлину. Не угодил. Не понравилась. Не одобрила. Улыбнувшись, он энергично кивнул в ответ. Эля правдиво сыграла небрежную надменность. А ей идет царственное высокомерие, подумал Кремлин, запомню.

Пришли без звонка, «на удачу». Впрочем, Иван-Яна Замараевы чаще работали дома.

– Без предупреждения ходить в гости по нынешним временам – большая редкость, – сообщил Кремлин, – так можно навещать только настоящих друзей!

Замараевы действительно работали – Яна готовила обед в кухне, а Иван, постукивая карандашом по чистому листу бумаги, думал у себя в кабинете.

Друзья искренне обрадовались Эле и Кремлину. К «хозяйствующей» Яне пришла «покорная помощница», а Иван «как всякий ленивый человек» обожал, «когда его отвлекали от работы».

Кремлин представил Элю. Элеонору.

– Бог – мой свет, – сказал Кремлин, – именно так переводится имя Элеоноры.

Замараевы, в отличие от консьержки, одобрили. Особенно Яна. Долгие три года Яна не могла поверить в то, что Кремлин живет с «этой корыстной бабой», с этой «старой Аллой».

– Женись на Элеоноре, – горячечно прошептала Яна на ухо Кремлину, – тебе даже разводиться не надо!

– А театр? Алла напакостит мне.

– Сделай пару шикарных постановок, потом уходи от неё. После твоего триумфа Алла не сможет навредить.

– В России перед казнью никогда не учитываются прошлые заслуги.

– Все равно – женись на Эле!

За скоро накрытом столом – Яне охотно помогала Эля – говорили, среди прочего, и о светлой смерти. Кремлина не оставляла эта мысль. Иван поделился предположением о том, что, вероятно, после смерти есть возможность ускорять, замедлять или вовсе останавливать условное уже время. О том, что будет возможность посещать любимые места. Возвращаться в детство. В юность. В лучшие мгновения зрелости. Говорил о возможности общения с близкими людьми.

– Вероятно, после смерти, – озабоченно добавила Яна, – мы получим ответы на все наши вопросы. Я бы очень этого хотела…

– О чем бы ты спросила? – отчего-то забеспокоился Иван.

– Не скажу, – Яна показала Ивану кончик розового язычка.

Кремлин думал о Таганке, о Китай-городе… Арбат. Плющиха. Мясницкая. Кривоколенный… Любимые места бытия. Иван прав. Остановить время после смерти и пережить всё это наново, но со вкусом былого – замечательное сочетание. Чудесные мгновения детства, протяженностью в миллионные годы. Молодые родители. Нестарые бабушка и дед. Друзья во дворе и в школе. Кружок самодеятельной режиссуры. Четырнадцать лет и первая любовь. Чувственные открытия, когда секунды будут складываться в миллиарды лет первого поцелуя. Сколько счастья у меня было за мои сорок три неполных года? Час? Два часа счастья? Не больше… А знал ли я тогда, что это и есть счастье? Вряд ли… Договорить все разговоры. Дообнимать все объятия. Доцеловать все поцелуи. И повторить по желанию. И пройтись, в итоге, по Яузской до Котельников, поддерживая Элю за локоть, и рассказать о замысле необыкновенного спектакля, приговоренного мною к успеху. И еще раз. И снова. Всё, самое важное…

– Самое важное я записываю рукой, – сказал Замараев, отвечая на вопрос Эли, – иногда стучу на печатной машинке, но это для собственного удовольствия. А пьесы, разумеется, набираю на компьютере. Обратите внимания – не сочиняю, а набираю! Но рука и голова, – главное!

– Я тоже делаю наброски спектаклей рукой, – Кремнев очнулся, бездумно разглядывая огромную репродукцию Нико Пиросмани, – в простой ученической тетради.

Со стены на Кремлина смотрел проворно забредший на дерево медведь, залитый призрачным светом луны.

– Серьезные у нас мужчины, – Яна улыбнулась Эле.

Эля, без сомнений, поняла намек. Отлично. Хотя… Гениальная актриса – это то исключение, которое заставляет насторожиться. Ведь и роль любовницы она будет, пережидая, играть. В жадном ожидании новой роли. Роль жены. Роль матери, вдовы…

– Серьезные? – Иван принужденно рассмеялся. – Когда я думаю о своих текстах, всегда помню про Александрийскую библиотеку, которая сгорела. А вместе с библиотекой сгорели бесценные труды Платона и Аристотеля, Софокла и Гомера, Алкея и Сафо. А уж я-то… К себе и к своим трудам нужно относится легче, чуть менее трагично.

Общество согласилось в молчаливых неуверенных размышлениях…

Кремнев представлял себе новый спектакль. Эля думала о Кремлине, он знал это.

Слушали Sade. Кремлин запомнил вещь Mermaid. В композиции угадывались контуры необъятной аравийской пустыни, остывающей в ночи. Путники у огня. Спокойный взгляд в вечность звездного неба…

Когда погаснет Солнце, думал Кремлин, чем всё станет, когда исчезнет? И где и кем мы встретимся вновь? И встретимся ли? Как жить без кофе? Без Джоконды? Без Led Zeppelin? Без аромата книг? Без Uffizi и архива Ватикана? Как жить без завтрака номер 8 1/2? Что без нас будут делать Кассиопея и Бетельгейзе и для кого будет бушевать ураган на Юпитере? О чем будут ненаписанные книги? Какими будут наши мысли без нас?

После промелька миллиардов лет Солнце погаснет, и наши вечности встанут на паузу, а затем? Кто сделает графику Альбрехта Дюрера? Кто научится варить кофе? Кто снимет фильмы Микеланджело Антониони? Кто из моих единственных девушек окажется Клеопатрой? Насколько корыстным будет кот с полным именем По Фамилии Штанишкин? Кто убьет поджигателя Александрийской библиотеки? Кто подарит Христу молодого осла? И кто станет мной? Все вопросы о жизнь, все ответы о смерти? Как это поставить на сцене? Господи, помоги вдумчивому эротоману, атеисту-аналитику…

…Сидели до вечера. Пили кофе. Баловались тортом «Прага». За кофе смотрели на закат над Москвой. Все четверо были уже не просто компанией, но семьей.

Яна думала о том, как замечательно, что Кремлин привел к ним в гости Элю. Взаимно недолюбливая Замараевых, Алла не была в этой квартире ни разу. Алла и Кремлин – временная пара. И он, и она знали это.

Иван безуспешно пытался вообразить себе те вопросы, на которые после своей смерти хотела получить ответы жена Яна. Но в голове вертелось только однообразное: «Любит ли она меня?», «А люблю ли я её?»

Кремлин думал над мизансценой с Аллой, по поводу отмененной репетиции. Сначала выслушаю змеиную альковную версию Аллы, затем покрою её своей, рабочей. На таких сюжетах и проверяются сложные в своей простоте истины. Или ты штучный режиссёр, через «ё», или ты типовой водопроводчик, мазохист в женской бане. Это мысль вызывала задавленный восторг учащенного дыхания.

– Какой чудесный вечный день, – еле слышно прошептала Эля, – как будто после… – она недоговорила слово, но, кажется, все поняли, что Эля имела ввиду.

(Москва, Котельники, – Курган, кафе «Театр» – Москва, май 2017 г.)