Клуб пронзительного реализма

 

После неудачной попытки завладеть резной свирелью Яков Моисеевич не опустил руки. Две недели он напряжённо обдумывал дальнейший план действий и пришёл к выводу, что со стариком Сусаниным тягаться ему не по силам. Пока не по силам. «Нет, – решил он, – мы пойдём другим путём, надо сперва поднакопить энергию, обрести почву под ногами и уже тогда…Ух!».

В последнее время Яков Моисеевич заметно стал сдавать. Это подмечали как постоянные посетители его галереи, так и коллеги по антикварному бизнесу. Дела в галерее тоже шли ни шатко ни валко. Кое-кто даже намекал на то, Яков Моисеевич стал терять былую хватку. Но дело было совсем в другом. Хватка-то никуда не делась. А вот реальность всё более расплывалась перед глазами, ускользала из рук, можно сказать. Прямо как скользкая вертлявая рыбина. Необходимо было срочно создавать новый центр силы. Нужно было за что-то зацепиться. Так и родилась идея создания некого закрытого клуба. Он обозначил его, как Клуб пронзительного реализма.

Яков Моисеевич подолгу запирался у себя в библиотеке: сидел над книгами, что-то чертил, делал вычисления на калькуляторе, стоил какие-то немыслимые графики. Когда концепция окончательно сформировалась, он пригласил знакомых хакеров:

– Значит так, ребята, я вот здесь набросал критерии, по которым вам предстоит разыскать нужных мне людей. По моим подсчётам их в городе должно быть около тридцати человек. Условия: все они должны быть живы и находиться сейчас в городе. Чем полнее будет информация, тем лучше. Задача ясна? Вот и отлично! У вас два дня на поиски.

В назначенный срок папки с распечатками легли на стол Якова Моисеевича.

– Так-так-так-так… Ульянова Татьяна Петровна, искусствовед в эрмитаже. Пятьдесят лет, не замужем, – уже хорошо. Высокий лоб. Судя по фотографии, у неё душа из ниток. Тряпичная душонка, коричневатая и ворсистая на ощупь. Если потереть – легко электризуется. Отличненько! А это у нас тут кто? Прокофий Бессеребренников! Центральный ломбард. Весьма символично. Три судимости. Но это ничего – дела прошлые. Годится. А у этой молодой особы, скорее всего, низкий грудной голос. Жена банкира, светская львица. Многих знает. Наверняка ржёт как лошадь. Добавим чуточку вульгарности в наше изысканное общество. Так, а с этими я в своё время пересекался, я их помню. Уже легче будет. Стоп! Сантехник Селивёрстов? Откуда он тут взялся? – вопросительно поднял брови Яков Моисеевич.

– Не просто сантехник. Известный в определённых кругах скупщик краденых предметов старины! Числится в ЖЭКе, а сам, значит, древностями промышляет. Со связями, – зашептали хакеры, – очень полезный человек в вашем деле.

– Что ж? Пусть будет. Про его нездоровый интерес к унитазам мы никому не скажем. Надо же! Хоровик-затейник! Дом народного творчества. Ну, вообще-то, не хоровик-затейник, а руководитель хора и режиссёр культурно-массовых мероприятий. А то «хоровик» – звучит как название гриба. Ну и рожа у него! Да ладно, нам с его хари воды не пить. «И конечно припевать – лучше хором, лучше хором» – засмеялся Яков Моисеевич, – берём.

– Советуем обратить внимание на Марию Семёновну Борисевич. Да-да, он самый. Господин Борисевич – её братец, а она у него типа управделами. Большой человек!

– Ну, кто же в наше время не знает товарища и господина Борисевича! Многие ценители старины под ним ходят! Очень хорошо поработали ребята! Молодцы! – встал из-за стола Яков Моисеевич, – вот вам за труды, надеюсь, я могу рассчитывать на ваше молчание?

– Разумеется, Яков Моисеевич.

Когда хакеры ушли, Яков Моисеевич вызвал к себе Фёдора.

– Вот что, Федор… Ты комсомольцем был? Не успел. Что ж, вот и приобщишься, так сказать, к комсомольскому таинству. У меня к тебе будет одно маленькое, но очень ответственное комсомольское поручение. На столе тридцать четыре дела. Вам с Борисом предстоит найти всех этих уважаемых людей. С некоторыми я знаком, они у меня помечены. Нужно всё о них разузнать: где бывают, график работы, чем живут-дышат, круг знакомств. В общем всё, что удастся. Можете смело подключать своих людей, но старайтесь не светиться. У нас на всё про всё две недели. Суть в следующем: нам надо определиться с двенадцатью кандидатурами. А вербовкой уже займусь я. Задача понятна?

– А зачем они вам? – насторожился Фёдор, – что-то с ними не так? Они вам должны? Нет? Что вы задумали, Яков Моисеевич?

– Надо привлечь их на нашу сторону. Точнее завлечь в наше будущее предприятие. Со свирелью мы потерпели неудачу. В лоб действовать не получилось. Пойдём в обход. У этих людей много сфер влияния, будем действовать через них, то есть чужими руками. По сути, они нам нужны в качестве батареек и антенн вещания. Ясно?

– Что-то вроде секты?

– Ах, Фёдор, Фёдор, а я тебе ещё комсомольское поручение даю… Ну какая ещё секта? Скорее клуб. Да! Это будет закрытый клуб. Сами того не сознавая, они будут работать на нас. Нынче многим не хватает чувства причастности к чему-то важному и тайному, – на это и расчёт, собственно.

Всё было выполнено в срок. Яков Моисеевич окончательно определился с финалистами и принялся за вербовку. Что-что, а уж это ремесло за свою неестественно долгую жизнь он освоил в совершенстве. Было заказано двенадцать деревянных волчков, стилизованных под старину. Каждый был расписан, согласно пожеланиям Якова Моисеевича. Эти волчки должны были стать некими членскими билетами в создаваемый им закрытый клуб, и по мере вербовки вручались его новым членам.

Когда все волчки обрели своих хозяев Яков Моисеевич вызвал Фёдора и огорошил того новым заданием:

– Вот что, Федя, друг любезный, раздобудь-ка ты мне синичек, килограмм эдак десять-пятнадцать. Желательно живых, – и глядя на вытянувшееся в недоумении лицо Фёдора, пояснил, – ну, синицы – это птички такие маленькие, понимаешь? Нужно ведра полтора – два.

– Яков Моисеевич, да где же я их летом?..

– Они никуда на лето не улетают, если ты об этом. Подключи егерей или там орнитологов каких-нибудь… Скажи, что за деньгами дело не встанет. Срок – неделя.

Пока Фёдор сотоварищи добывали синичек, из Белорусии были доставлены два молодых журавля в клетках. Яков Моисеевич нашёл опытного повара, специалиста по дичи и предложил приготовить ему необычное блюдо: надо было нафаршировать синичек мясом журавля. На что опытный повар, выйдя из первоначального ступора, заявил, что ему надо потренироваться. Дескать, синички маленькие, и вообще, это же ювелирная работа. Яков Моисеевич успокоил специалиста и предоставил аж целых три клетки, битком набитых синицами. Из которых получилось почти два ведра тушек. И через пол ведра тушек старания повара наконец увенчались успехом.

Яков Моисеевич снял апартаменты в центре города: на шесть комнат с оборудованной по последнему слову техники кухней и просторной столовой. Широко известный в очень узких кругах художник с мировым именем Станислав Сергеевич Клёпиков любезно согласился предоставить цикл своих картин с символическим названием «Перерождение» для демонстрации. Картины были развешаны в столовой в определённой последовательности, согласно пожеланию художника и с молчаливого согласия хозяина. В примыкающей к столовой комнате, за стеной, Яков Моисеевич собственноручно начертил на полу одному ему понятные схемы и символы, используя компас, нивелир и отвесы. Даже с рамками ходил. Дал чёткие инструкции подобранной Фёдором команде куда и когда чего ставить. Суть была в следующем: гости по прибытии должны будут оставлять на хранение свои членские волчки в специальном лотке, в котором были сделаны пазы, напротив своих инициалов. По условному сигналу эти волчки ставились в определённые места на схеме, нарисованной на полу. И по звонку колокольчика запускались вращаться в строго регламентированном направлении.

Наконец знаменательный день настал. Первое заседание клуба пронзительного реализма было назначено на шесть часов вечера, в пятницу. В столовой накрывали длинный овальный стол с белой скатертью, расставляли приборы. Яков Моисеевич во фраке давал чёткие указания что куда ставить, постоянно сверяясь со схемами. Он сновал взад-вперёд и по десять раз переставлял всё с места на место. Фёдор с командой до поры до времени должны были находиться на кухне.

И вот первые гости начали прибывать. Первой вошла Мария Семёновна, дама, надо сказать, интересная во всех отношениях, особенно наличием высокопоставленного братца. Потом появился руководитель самодеятельности с грибной физиономией. И далее – все остальные. Яков Моисеевич никого не оставлял без внимания, умело сновал между гостями, представлял, тех, кто ещё не был знаком друг другу. Со стороны всё это напоминало тайное собрание заговорщиков – «Союз меча и орала». Причём он был сразу и «тем мощным стариком» и Остапом Бендером одновременно. Как Бендеру, ему, естественно, ото всех было что-то надо, а как «Кисе» – было просто приятно получать заслуженные почести. Татьяна Петровна с брезгливым выражением на лице разглядывала картины, качала головой и переходила к следующей. Дама с низким грудным голосом всё время ржала по поводу и без. А сантехник, как и следовало ожидать, явился выпимши, дескать, только с работы. И если бы не его мифические полезные связи, то Фёдор бы его вообще на порог не пустил. Наконец, когда все членские волчки были в лотке, Яков Моисеевич пригласил всех к столу, лично рассадил в ему одному понятном порядке. Дал знак Фёдору, чтобы тот отнёс лоток с волчками в техническую комнату и приготовился. Нанятый обслуживающий персонал разливал чай гостям, подавали пирожное. К пущему неудовольствию сантехника Селивёрстова, который, видимо, ожидал чего-то более реалистичного.

Пробило ровно шесть. Яков Моисеевич встал из-за стола и постучал ложечкой по чашке, что означало одновременно просьбу внимания и являлось сигналом к подаче сакрального блюда.

– Господа, я прошу минуточку внимания! Первое собрание нашего закрытого клуба пронзительного реализма позвольте считать открытым! Вы спросите: почему такое странное название? А я вам поясню, что… – и далее он произнёс заведомо беспроигрышную речь о том, что в наше неспокойное и мутное время, честные люди должны держаться друг друга, что в этом обилии вранья, которое льётся из средств массовой информации нужно уметь выделять ту малую крупицу правды и так далее, и так далее, и так далее. В общем, надо помогать друг другу. Рука руку моет. Потом он позвонил в колокольчик, и прислуга внесла и расставила напротив каждого члена клуба позолоченные тарелки, накрытые серебряными куполами.

– Господа, это не просто дичь. Это блюдо сакральное! Это символ нашего клуба. Синица, фаршированная журавлём! Символично, не правда ли? – Яков Моисеевич снял со своей тарелки купол и жестом пригласил всех сделать тоже самое. Гости с любопытством рассматривали свои тарелки. Блюдо было оформлено очень красиво: среди зелени, фигурно нарезанных фруктов и гарнира сидела маленькая синичка в оперении. Он взял колокольчик и позвонил три раза. Это был сигнал к началу спецоперации. И волчки были запущены!

 

Но тут что-то пошло не так. – Все повскакивали с мест и, не помня себя, с пеной у рта принялись спорить и размахивать руками. Кто-то кричал, что надо было наоборот – журавля нашпиговать синицами…

– Это – Прокрустово ложе!  Пифагоровы штаны!

– Модель не работает, коллега!..

– Да что вы понимаете в мелкодисперсной хореографии!

– Представляете, только по три пары итальянских сапог на руки дают, сволочи! – голосила низким голосом светская львица, – вопиющее издевательство!

А Мария Семёновна, брызжа слюной, верещала громче всех, она аж подпрыгивала, чтобы доказать свою правоту.

Тут во время самозабвенного спора гостей вдруг шумно распахивается настежь форточка, и в комнату врывается свежий и пронзительный ледяной ветер. Все на мгновение замирают и цепенеют на месте. И только они, переводя дух, с облегчением выдыхают, – как из шкафа кубарем выкатывается мерзкий вонючий карлик в средневековом шутовском одеянии и, звеня бубенцами, устремляется к столу. Кривляясь и противно хихикая фальцетом, он подбегает к блюду Якова Моисеевича, хватает прямо руками шедевр кулинарного искусства и жадно запихивает себе в рот! Сок брызжет изо рта во все стороны, течёт по подбородку. Карлик интенсивно работает челюстями, даже помогает им руками. «Лишь бы успеть проглотить, только бы не отобрали! – читается в его тревожно бегающих испуганных глазках». С каждым хрустящим движением челюстей он приближался к вожделенному финалу. И вот наконец он многозначительно сглотнул и замер, тупо уставившись куда-то перед собой. Потом вытер рот рукавом и закатив глаза, произвёл громкое, хорошо поставленное рыгание. Его глубокий трубный рык с характерными низкими вибрациями, щедро перегруженный обертонами, пробирал до самых костей. Как-то даже и не верилось, что такая мощь может исходить из утробы какого-то жалкого карлика. Гости как были в момент спора, так и застыли в нелепых позах, уставившись на карлика. А тот с лязгом захлопнул пасть, сделал брови ёлочкой и невинно покосившись на пустую тарелку, как бы извиняясь, пожал плечами. И совсем уж по-детски улыбнувшись жёлтыми гнилыми зубами, скромно опустил глаза. Ну надо же! – Просто сама невинность! Как-будто так и было. Ничего и не скажешь!

Первой оттаяла Мария Семёновна. Она сглотнула и, хватая воздух ртом, стала тыкать пальцем, указывая собравшимся на опустевшее блюдо. Ничего членораздельного выговорить у неё пока не получалось. Те, в свою очередь, тоже растеряли своё былое красноречие и только кивали головами в знак согласия.

– Эт-то… х-ху-хулиганство! Товарищ карлик! – сорвался на визг Яков Моисеевич, – да вы..вы – хулиганин! Потрудитесь…

Но карлик не стал его слушать, а только многозначительно поднял палец вверх и произнёс тонким голоском:

– Нет, это не хулиганство. Это – жизнь. – и таким же образом – звенящим и хохочущим кубарем – стремительно закатился обратно в шкаф, с силой захлопнув за собой дверцу.

Яков Моисеевич повернулся к гостям и развёл руками:

– Ну, знаете ли… это уже слишком… ни в какие ворота, понимаешь… – Выдохнул он гостям, будто это они были виноваты во всём только что случившемся. Даже с нотками претензии в голосе. А те только молча смотрели на хозяина и хлопали глазами. Настроение было испорчено напрочь! Это читалось по их грустным и удручённым от только-что увиденного физиономиям. Чтобы хоть как-то реабилитироваться, Яков Моисеевич взял со стола вилку и храбро шагнул к шкафу. Взялся за ручку и глянул на гостей, ища поддержки. Те на полусогнутых ногах одобрительно закивали головами, а кое-кто даже принял оборонительную позу. Яков Моисеевич резко рванул на себя дверцу шкафа и, зажмурившись, выкинул руку с вилкой вперёд. Ничего не произошло. Он открыл глаза и осторожно заглянул внутрь. Никакого карлика в шкафу уже не было!

– Вот! Полюбуйтесь, никого и нет! Пусто! – повернулся он к гостям, торжествуя, – что и требовалось доказать… ерунда это всё, не берите в голову. Давайте лучше…

– Нет-нет, Яков Моисеевич, уже поздно, мы, пожалуй, пойдём, – поправляя причёску, засуетилась Мария Семёновна и опустила глаза.

– Мы как-нибудь в другой раз… – виновато топтались на месте гости.

– Вы что – из-за этого что ли? – всё более хорохорясь пред присутствующими, – из-за карлика? – как можно пренебрежительней кивнул он на шкаф.

– Нет-нет, что вы, что вы… Подумаешь… С кем не бывает? Мы как-нибудь на недельке заглянем, – оправдывались гости, пятясь к дверям, – всего вам доброго. Вы только никому ничего не рассказываете…мало ли что. Спасибо за чай. Очень вкусно. Берегите себя, Яков Моисеевич…

Прощаясь, гости изо всех сил старались переплюнуть друг друга в вежливости и обходительности по отношению хозяину. Но как только за ними закрылась дверь, сразу же на лестнице раздался топот стремительно летящего вниз табуна дезертиров. Дверь в парадную глухо хлопнула, и всё смолкло.

Так бесславно закончилось первое заседание клуба пронзительного реализма.

В комнату вошёл Фёдор и застыл на пороге:

– Что случилось, Яков Моисеевич? Они все как от огня разбежались, мы из кухни в окно наблюдали…

Яков Моисеевич так и стоял посреди столовой с вилкой в руках. Он затравлено смотрел то на открытый шкаф, то на свою пустую тарелку и пытался перевести дыхание.

– Вот и проявилась реальность! –  Во всей своей пронзительности… Искрой проскочила… Не выдержали гости. Разбежались! Да, иногда реальность режет глаза. Признавайтесь, черти: кто напортачил?!

– Мы всё сделали, как вы сказали: запустили по вашему сигналу волчки – и всё…

Да что тут говорить: естественно, никто не признался. Яков Моисеевич тяжело опустился на стул:

– Убирайте всё это. Хватит… Делать нечего, пойду на поклон к Сусанину…

 

Когда Яков Моисеевич поведал Матвею Ивановичу о странном происшествии с гостями, тот сперва пристально посмотрел ему в глаза, а потом надолго зашёлся в смехе. Откашлявшись, краевед похлопал старого знакомого по плечу и весело подмигнул:

– Ну, Яша, ты даёшь! От души можно сказать развеселил. Давно я так не смеялся. Ты погоди, я сейчас за вином схожу, мне тут с юга привезли. В доме сейчас студенты работают, давай-ка тут на крылечке посидим, ты не против? Люблю тут на закате посидеть, подумать на досуге.

Матвей Иванович принёс кувшин и два стакана. Налил себе и гостю и произнёс тост:

– Ну, за находчивость и реализм во всех его проявлениях!

Когда оба осушили бокалы, краевед вытер усы рукавом и продолжил:

– А ты всё правильно рассчитал. Должно было сработать, но кто-то явно напортачил. Скорее всего он волчок не в ту сторону запустил. Журавль в синице – это сильно! Даже мне бы такое в голову не пришло! Молодец!

– Обидно, однако. Придётся всё заново начинать… Я вот…

– Ходишь-ходишь по земле битый век… – перебил его краевед, – поверь мне, когда тебя саблями рубят, расстреливают из пушки, как злостного сипая, или вешают за пиратство – ничего приятного в этом нет. Ну нисколечко! Да, я много чего нажил, но оставить-то – некому! У таких как я потомства не бывает. Так природой задумано. И это – мудро. Я ведь в Сусанины не напрашивался. Да меня никто, собственно, и не спрашивал.  Получается, я – сам себе потомок, даже характер с годами не портится. Тьфу! Аж противно на себя со стороны смотреть! Ну, как тут не загрустить? Вот и приходится развлекаться.

– Да я, Матвей Иванович…

– Нет, это я – Матвей Иванович, Яшенька, кхе-кхе-кхе. Знаю, знаю, что с тобой творится. Всё небось из рук валится, резкость не наводится, дисгармония восприятия? Это старость, Яшенька. Никуда от этого не деться. У тебя кое-что осталось из того, что я тебе передал, но всему есть предел. Видимо больше нельзя природу за нос водить. Ты можешь, конечно, своими голливудскими ритуалами ещё на какое-то время это отсрочить, но, чем дальше, тем диссонанс будет только нарастать. Так и до деменции не далеко. Тут требуется равновесие внешнего с внутренним. Не сопротивляйся, и всё встанет на место. Сознание не стареет, а тело – пусть себе. Это естественный процесс. Вот я, к примеру, хожу стариком по свету. А мог бы запросто и юношей порхать. Но это будет неправильно – это диссонанс. Он очерствляет душу. Я ведь чисто из зависти старикашкой хожу: они могут стареть, а я что – хуже? Хотя из стариковского возраста я ещё лет за двести до твоего рождения вышел. А то ведь что получается? – Сам себе не ровня. Моему коту Ваське – восемьдесят пять лет. Печальное зрелище! Я дал тебе только часть своей силы, чтобы спасти – иначе ты бы просто не выжил тогда – после ранения. Так что для грусти у тебя априори нет повода. Старей себе на здоровье, нечего дурью маяться! Это тебе ещё повезло, что карлик… Могло и что похуже вылезти. Тем более и потомство у тебя имеется. Старей – не хочу! Просто сказка!

– А что всё-таки со свирелью, Матвей Иванович? Она могла бы помочь, хотя бы гипотетически? – хитро прищурился Яков Моисеевич.

– Резная свирель…она – не про это! Она вообще из другой епархии. Гипотетически – да, помочь может. Но не по этому вопросу. На ней играют, понимаешь ли. А ты всегда был глух к творческим позывам. Так что, твоему Фёдору, она будет куда полезней, нежели тебе. Кстати, как он? На саксофоне играет?

– А как же! Ещё как! Они с Борей теперь по вечерам с группой репетируют. Выучился просто мгновенно! Всего за месяц инструмент освоил! Чем это ты так его зацепил?

– Ну что вы за народ такой? Всё норовите как-то втихаря, исподтишка что-нибудь да выведать. Ничего не поделаешь – зов крови. Введи свою родню в курс дела. Давно пора! Стань наконец патриархом, хватит уже быть дельцом-переростком! Ты достаточно заработал, пусть теперь они приумножают, а ты лишь направляй и наслаждайся жизнью. Сколько лет твоему старшему сыну? Под восемьдесят уже! Шутка ли – сын старше тебя выглядит! А ещё жалуешься, что реальность ускользает… Давай, завязывай с этим, приводи себя в порядок. – Сказал краевед и принял из рук Якова Моисеевича пустой стакан. Тот поднялся и пожал Матвею Ивановичу руку.

– Ладно, мне пора, Матвей Иванович, надо подумать. А синичек я вам для кота пришлю, не пропадать же добру.

Краевед проводил гостя до калитки и помахал ему рукой.

 

На следующее утро Яков Моисеевич подъехал на машине к галерее и вызвал к себе Фёдора.

– Вот что, Фёдор, остаёшься за главного. А я на дачу…

– Но, Яков Моисеевич, вы же никогда раньше…

– Не отдыхать и еду. Я на дачу по делу – я стареть еду! Ты не ослышался. Вот решил с роднёй повидаться. Лет двадцать не виделись. Они скоро приедут, а я в таком непотребном виде! А ведь у меня, Федя, внуки шестой десяток разменяли… Правнуков я вообще ещё не видел. Непорядок, однако.

– Но…

– Без «но», принимай дела и рули до моего приезда. Все бумаги у меня в кабинете, вот тебе ключи. Я приеду чуть постарше… Ты звони, если что…

Яков Моисеевич поднял стекло, дал знак водителю, и машина тронулась. Фёдор молча провожал машину задумчивым взглядом, пока та не скрылась за поворотом.

– А куда это шеф с утра пораньше намылился? – подошёл сзади Борис.

– Гм…Сказал, что стареть поехал. – пожал плечами Фёдор.

– Да…Чудны дела твои, господи. – выдохнул Борис и достал сигарету.

 

13 июня 2022 г.