Карантин

“Внимание! Просим вас с пониманием отнестись к защитным мерам, правительство делает все возможное чтобы защитить вас от вируса. Пожалуйста, проголосуйте за внедрение поправок в Конституцию и срочно разойтись по домам. Соблюдайте режим самоизоляции», – гавкает система уличного оповещения на привокзальной площади, захлебываясь в человеческом гуле.

Люди со всех концов города тянутся к зданию вокзала плотными вереницами с сумками, баулами, пакетами, чемоданами и котомками. В толпе я даже успел разглядеть самый настоящий сундук, обитый красным тусклым облезшим шелком. Его на своей спине тащила вековая старушка в плотном пальто, придавленная сейчас человеческой массой к железным перилам. Кто-то вёл на привязи коз и коров, в переносках мяукали и гавкали сотни котов и карликовых собачек.

Все шли к вокзалу искать спасения. Шли юродивые и старые, шли хромые и нищие, шли беззубые – молодые и старые. Больше в городе никого не осталось, кроме разве что бюрократов и безумцев. Вся эта масса тел двигалась с разных улиц-сосудов и выливалась в единый ручей, который волнами напирал на хлипкий временный забор, обнесенный несколькими рядами колючей проволоки и окружающий здание вокзала.

Добравшись до входа в периметр вокзала, я отдал разрешение на вход вооруженным сангвардейцам, прошел к виадуку и встал в длинную очередь. Один мужчина средних лет с чёрной от грязи медицинской маской на лице, мельтешил из стороны в сторону и запутался курткой в колючей проволоке. С другой стороны забора сангвардеец сквозь отверстие в решетке ткнул в него штыком, надетым на дуло автомата. Мужчина встал обратно в очередь, оставив на проволоке часть рукава. Я старался держаться в центре очереди, держа руку в кармане куртки. Внутри лежит паспорт, билет на поезд, дубликат карточки, разрешающей перемещение от дома до вокзала и смартфон.

Дежурный сангвардеец в РХБЗ-комбинезоне вырвал меня из толпы и потребовал предъявить билет на поезд. Без лишних колебаний я протянул ему помятую, местами рваную бумажку и паспорт. Он сверил данные, посмотрел на часы и кивнул “проходите”. Свой небольшой рюкзак я положил в сканирующий аппарат на входе в вокзал, другой гвардеец проверил меня ручным металлоискателей на наличие оружия.

– Домашние животные? Оружие? Наркотики?

– Нет, – ответил я.

Мужчина, стоящий слева от меня в соседних воротах, яростно отстаивал своего кота. Сангвардеец выслушал его, схватил фиолетовую переноску и швырнул её за перила виадука на минус первый этаж. Внизу залаяли собаки, шокированного хозяина кота затолкали внутрь вокзала, я вошел следом. Двери захлопнулись.

Билет стоил мне три тысячи рублей и оформлен он был до станции Надеждинская, места, где раз как заканчиваются последние санитарно-гвардейские пропускные пункты и начинаются свободные сельские участки. До карантина этот билет стоил 60 рублей и продавался в кассе, сейчас ждать его нужно полгода, а то и больше. Конечно, мой билет был ненастоящий. Настоящий по выгодному курсу я бы мог поменять на квартиру практически в центре города или большую пачку купонов “президентского довольствия” – хлеб, крупу, мыло, некое подобие мяса и пачку медицинских масок.

Вокзал был битком забит пассажирами, но они не сильно отличались от тех, кого я видел снаружи. Однако, некоторые обеспеченные граждане покупали билеты чтобы переждать карантин на вокзале. Они обедали в ресторане и жили в номерах отдыха для пассажиров следующих поездами долгого следования. В основном это были чиновники средней руки, депутаты, прославившиеся строительством уродливых торговых центров и криминальные авторитеты, не успевшие покинуть страну. Но основной костяк обитателей вокзала составляли другие. Утром они становились в очередь за билетами в кассу пригородного сообщения и стояли в ней до закрытия целыми семьями, то есть с шести утра до восьми вечера без еды или воды. Тех кто падал, санитарные гвардейцы выбрасывали за периметр вокзала или просто скидывали через перила на минус первый этаж, на груду кошачьих переносок и собачьих клеток.

Мне нужно было срочно двигаться дальше, уже к вечеру на билетной поверке меня с легкостью вычислят и я поеду на Первую речку в трудовой лагерь строить больницу для инфицированных за поделку проездного документа. Все-таки мой билет подделка не такого высокого качества чтобы я мог остаться здесь надолго.

В центре вокзала стояла ржавая бочка в которой пузырилась нефть Ural. На ободах этой бочки босыми ногами стоял проповедник-федоровец. Бритый наголо с черными и оранжевыми полосами на лбу он кричал о том, что вируса на самом деле нет, а вся паника была затеяна американцами для подрыва российского суверенитета. Его слюни попали на мой респиратор и я брезгливо вытер его, истратив последнюю спиртовую салфетку. За свободную руку меня схватил цыганёнок.

– Долла! Долла!, – кричал он показывая в угол вокзала. Я решил проследовать за ним.

На картонке в углу сидел спекулянт, мужчина в дорогой хим-защите, стекло его маски было тонировано, в верхнем крайнем углу была выведена надпись РЕГИОН05 в виде пистолета. От безделья он тасовал стопку банковских карточек.

– Маски по тысяче, респираторы по десять. Если есть безнал, даю налик на ноль ниже.

– Я достал карту Гринбанка и передал ему в руки, потом показал баланс на экране смартфона – 3600.00 рублей. Спекулянт подставил аппарат безналичной оплаты, я прислонил карту. Через несколько секунд деньги списались, он выдал мне три сотни рублей купюрами и несколько монет мелочью. Опустошенную карту я бросил в его коробку, все равно банкоматы в городе не работали, а отделения банка закрылись ещё в период «первого месяца карантина», за карту он накинул мне сверху 50 рублей.

Я не успел отойти от спекулянта, как рядом возникли десятки попрошаек с протянутыми ко мне грязными руками, вслед за которыми появились защитники, готовые бить голодных ради моего спокойствия, но, конечно, не бесплатно.

– Уважаемый, я вам старуху бью! Уважаемый!, – кричал особо усердный молодой человек, держа за волосы совсем пожилую женщину. Я ссыпал мелочь в её банку и затерялся в толпе у выхода к грузовой платформе.

Вокзальные часы пробили двенадцать раз, толпа оживилась. В блогах я читал про обеденный отбор и попытался укрыться от взора сангвардейцев в мобильной кабинке для голосования, следом за мной в кабинку попытался вбежать еще один человек, но его сбил с ног сангвардеец, который тут же обратился ко мне.

– Голосуете, молодой человек?

Я показал ему бюллетень. Гвардеец вышел из кабинки. В зале происходило что-то ужасное, я слышал крики и грохот похожий на выстрелы. Чуть отодвинув ширму я выглянул наружу, толпа стремительно разбегалась. Тех, кто не успел покинуть главный зал, гвардейцы хватали за руки, заковывали в наручники и выводили через запасный выход. Через несколько минут эти бедняги на машинах Скорой изоляции будут направлены в трудовой лагерь.

Из ресторана вышел чиновник в пиджаке с партийным значком медведя на лацкане и кружкой кофе в руке, мимо него пробежал гвардеец.

– Ты пожёстче их сынок, пожёстче, дубинкой!, – сказал чиновник. Гвардеец замахнулся дубинкой и начал бить по спинам людей, не вмещающихся в зал пригородных касс. От его ударов дряхлая одежда расходилась по швам, обнажая грязные бледные спины, люди мычали и только сильнее прижимались друг к другу. Несколько человек упали на пол, их тут же оттащили к запасному выходу другие гвардейцы.

Еще один гвардеец в сопровождении чиновника прошел по залу, мимо стоящих на коленях федоровцев и проповедника, танцующего на своей бочке. Тот как раз зачитывал вслух основные положения режима самоизоляции, когда чиновник показал на него пальцем и произнес: «Достал».

В ту же секунду на шею проповедника опустилась тяжёлая металлическая дубинка. Звук в его горле смешался с кровью и выплеснулся изо рта, ноги подкосились и он упал на пол, опрокинув бочку. Гвардеец схватил его за шиворот и вытолкал за дверь запасного выхода. Место проповедника тут же занял другой, намазав голову полосами нефти и ржавчины, он поднял бочку, вскочил на неё и залепетал:

Освободим Российскую Федерацию от колониальной зависимости США путем восстановления Суверенитета! Только так братья! Встанем единым фронотом!

Гвардейцы пересчитали схваченных и вышли из зала, народ постепенно начал возвращаться на свои места. Я пробрался мимо книжной полки с одним единственным справочником железных дорог Сибири и спустился по лестнице вниз к транспортной платформе. Фонари практически не горели, платформа казалась пустой и безлюдной, но пол почему-то был бугристым и напоминал пустынные барханы со старых открыток. На земле лежали люди, некоторые из них уже окоченели и пристыли к земле, другие ещё подавали признаки жизни – водили глазами или тяжело дышали, выплевывая воздух вместе со слюной. Все они ждали поезда. Вокруг этой «человеческой пустыни» ходили падальщики – оборванцы, которые тормошили лежащих на полу людей со словами «Спишь, браток? Спишь?». Если человек не отзывался, его подхватывали несколько падальщиков и укладывали рядом с рельсами. Вещи покойного они делили между собой.

Сверху прямо на толпу упал горящий окурок. С разных сторон к нему потянулись десятки рук. Я взглянул наверх, по виадуку от вокзала до перрона шли беззаботные счастливчики, спешащие на вечернюю электричку – санитарные гвардейцы в парадной форме, спешащие домой после смены и обеспеченные горожане с настоящими билетами.

Я спрыгнул с платформы на железнодорожные пути и дошел до начала перрона. Здесь дул ветер и было холоднее чем у вокзала, но мне казалось, что в этом месте я имею хорошие шансы сесть на поезд, не толкаясь с другими людьми. Я до смерти замерз и просидел на острой щебенке не меньше часа, когда дежурный объявил проходящий транспортный состав.

Люди на платформе начали вставать, собирать свои вещи и расходиться по платформе. На земле осталось около десяти тел, за которые тут же принялись падальщики. Вдалеке показались огни, затем последовал длинный гудок, поезд шел на довольно серьезной скорости. Пропустив тепловоз я начал бежать вперед, пытаясь ухватиться руками за ручку угольного вагона. Первая попытка не увенчалась успехом, меня дернуло вперед и я едва не оказался под колесами, где-то сзади раздался крик, по всей видимости кому-то повезло меньше чем мне. Со второй попытки я зацепился рукавом пуховика за угол лестницы, несколько метров проехал волоком по щебёнке и чуть было не сорвался, но смог схватиться рукой за обледенелую ступеньку и подтянуться. Фонари закончились, поезд покинул станцию, вслед успевшему на предпоследний вагон мне смотрели сотни глаз, их молчаливый укор и зависть я чувствовал спиной. Некоторые из них могут не дождаться завтрашнего состава.

Угольный вагон оказался битком забит людьми, которые успели сесть на конечной – в морском порту, к ним прибавились «везунчики» с вокзала. Старожилы утоптали уголь и сделали импровизированный пол, некоторые из них ждали этого поезда, сидя в этом самом вагоне, несколько дней. Я присел в углу и задремал от усталости, до последнего сангвардейского кордона оставалось менее часа езды. Люди старались сжаться в одну кучу у края вагона, из дыр в стенках дул холодный мартовский ветер.

Я толком не успел заснуть, когда поезд резко затормозил и люди посыпались на пол. Тормоза громко скрипели, над головой пронёсся ослепительно яркий фонарь. Я поднялся на ноги и выглянул наружу – гигантские нефтяные цистерны, мост, перрон какой-то станции, вывеска «Первая …» оборванная наполовину. Поезд начал останавливаться. Не было никаких криков, стонов и плача, мне показалось, что все сразу догадались что происходит и теперь покорно ждали своей участи. Я прислонился к стенке вагона ухом и услышал как множество ног, спотыкаясь о шпалы, бежало вдоль железнодорожного пути, рядом с нашим медленно движущимся составом. Глухо стукнулся автомат о каску, поезд остановился. Вдалеке залаяли собаки.