Он таких глаз в жизни никогда не видел. В них смотришься, а тебя будто изнутри насилует собственное воображение.
Топаз и сапфир – параллельные миры. Невыносимо.
Один – обжигает. Другой – холодит.
Омуты. Бездонные.
Они – сама смерть. Сладкая смерть. По крайней мере, для его рассудка.
И вот сейчас в этих глазах – зеркало. В них – он сам: краснеющий и потирающий шею в смущении.
Зачем он признался? Он же ничего подобного не хотел! Даже не думал! Они даже встретились лишь второй раз!
Почему он вообще произнёс «нравишься мне»?
Не сказал бы – глаза бы не СМОТРЕЛИ! Они бы не обжигали и не обещали… наказание?
За что? Зачем? Почему наказание? Николас Руссель не понимал.
Катрин Идо смотрела яростно, зло, хотя без ненависти.
– Прости, тебе неприятно? – внутри оборвалось. – Конечно, неприятно. Кому понравится признание от малознакомого парня?!..
«Боже, что я несу?!» – Николас Руссель боялся отвести взгляд. Казалось, отвернётся – огонь и лед оборвут его жизнь немедленно. Точно коса: длинным росчерком.
Поясницу скрутило судорогой. Этот удар, росчерк, размах, напор захотелось.
Омуты, если поймали, не отпускали никогда.
– Картин, скажи что-нибудь, – Николас Руссель зачем-то передвинул чашку с кофе в центр небольшого столика.
В кофейне этим утром было людно. Три совсем молоденьких парочки, офисный планктон, хмурая осунувшаяся официантка, стайка подростков лет пятнадцати – население весьма колоритное: удобное, чтобы распускать сплетни.
Но Николасу было глубоко наплевать.
Он видел только глаза, а в них – себя, алеющего и непрестанно кусающего губы. В отражении этих глаз он выглядел красиво, даже сам удивился. Однако он любовался не собой. Он впитывал злость девушки, напротив.
Катрин Идо смотрела жёстко, прямо, впивалась взглядом и въедалась в кожу.
«Потрясающе», – теперь у Русселя свело не только поясницу. Спереди тоже тянуло неприятно-приятно. До боли.
Минуты, казалось, растянулись в столетия, Катрин по-прежнему молчала.
– Картин… – «Она вообще когда-нибудь моргает?»
Гипнотический взгляд ве́ками в последний раз закрылся ровно перед его признанием.
Внезапно губы Катрин Идо чуть шевельнулись. Совсем незаметно и лишь слегка. Николасу даже показалось, что ему ПОКАЗАЛОСЬ! Хотя в воздухе между ними повисло странное:
– Насколько?
– А? – Николас Руссель по-глупому открыл рот.
Ему наверняка послышалось. Или нет?
– Насколько? – повторил эхом воздух.
«Что «насколько»?» – в этот раз Николас ещё и вперёд качнулся, приблизился к Катрин. Сознание отказывалось верить в низкий тембр и живую «хрипотцу».
– Насколько? – Николас Руссель выдохнул вопрос. Собственный голос на том же слове повис, точно льдинка в морозном воздухе. Слух порезался. Неприятно.
Катрин Идо звучала лучше.
– Сильно? – Катрин, видимо, поняла, что у нее в этот момент сделалось совсем туго со «смыслопонимаением» и, тем более, «смысловыражением». Сжалилась – спросила по-другому.
– Сильно… – горло Николаса сломалось. Собственные звуки оно было не в состоянии производить – только эхом отражать.
– Давно? – сапфировый глаз чуть прищурился. Топаз утянул глубже.
– Давно… – мужчина, наверное, улыбнулся. Он не понял.
– Хочешь? – магнитный эффект невозможных глаз Катрин расширился. Теперь их повеление (а иначе как полученный приказ подчиниться собственное состояние Николас Руссель не понимал) усилилось медленной ухмылкой, почти оскалом.
«Опасная, божественно-прекрасная, невыносимая!» – Он стиснул собственное колено под столом. Обожгло болью почему-то промежность.
– Хочу… – вырвалось стоном. В ушах зазвенело.
Он ошибся местом? Даже руки не слушались?
– Уважаемые клиенты, может, вам счет принести? – уставшая официантка появилась у столика с пунцово-алыми щеками. Некрасиво. На сером лице ярко-красные пятна выглядели ужасно.
– Давайте, – Катрин, не глядя, протянула чёрную пластиковую карточку. – Посчитайте ещё коктейли для мелочи.
Она медленно потянулась, придвинула к себе стакан с его уже остывшим кофе, сделала глоток.
– Для подростков? – официантка проследила движение Катрин Идо.
Николасу внезапно захотелось выколоть её глаза, чтобы не смотрела, не видела ЕГО, не облизывала взглядом кадык, не…
– Для всех, – ухмылка Катрин стала шире.
Теперь это был не оскал, а… что? Руссель потерялся в ассоциациях.
Автор публикации
