Июнь выдался жарким

2 июля 1979

 

Июнь выдался жарким. За последние несколько недель воздух прогрелся до стабильных тридцати, и ничто вокруг не сулило смены погоды. Впрочем, тувинские леса привыкли к знойной середине лета. Я не люблю такие периоды – мне кажется, будто меня сутки напролет сковывает сушь, и я вот-вот потеряю сознание. Слишком слаб я для таких температур – папа часто ругает меня за мои слабости. Вон он – высокий, со смуглым плоским лицом и черными, как у цыгана, глазищами. Папа хочет сделать из необтесанного жеребенка статного коня, но, боюсь, ему это не удастся. Жара – его время. Он не может без неблагодарной работы, которая претит ему вдвойне если проводится под палящим огнем. В этом мы с папой совсем не похожи – я люблю сырость и обилие влаги, а он готов горбатиться даже в самые жаркие дни и приползать домой с истертыми в горячую кровь бесформенными ладонями. Папа любит сдирать с себя слой припеченного жира, скопившейся грязи и зловонного пота. Именно поэтому мы часто отдаем свое предпочтение активному отдыху. С братом у нас тоже мало общего. Он старше меня на девять лет – вряд ли мы когда-то станем приятелями. До чего же печёт…

 

– Ничего страшного, боль закаляет мужчину. – оценивающе воскликнул отец, оглядывая брякнувшегося с седла сына. Он залихватски ухмыльнулся и картинно обошел кругом место, на котором мальчик получил ссадины. – Вставай-вставай, помогите ему подняться!

Над ребенком стоял старший брат, протягивавший руку помощи. Его лицо изобразило улыбчивое выражение.

– Что тебя так рассмешило? – с недовольством произнес пострадавший, внимательно изучая полученные ушибы.

– Будь ты попроворней, не пришлось бы краснеть перед сопроводителем. – сказал брат, осклабляясь. – Давай помогу. – он заботливо подсадил младшего на жеребца и похлопал того по чумазой шерсти.

– Спасибо, я бы и сам. – ворчливо буркнул мальчик, не поднимая глаз на своего помощника.

Мне не нравится, когда он надо мной смеется, хоть и делает это любя. Мы с ним слишком разные, чтобы смеяться над одними вещами. Только поглядите на него – совсем как папа.

– От такой жары у меня мурашки по коже! – восхищённо провозгласил старший.

– Смотри, не перегрейся.

– Эй, Макар! Поторапливайтесь! Не потеряй Савву! – позвал отец.

– Он уже ползет. – кинул тот в сторону Саввы, корячащегося с поводьями.

Сыновья нагнали отца с сопроводителем, и все четверо шли дальше по раскаленной степи. Изредка поддувал шаловливый ветерок, давая туристам глоток хоть и теплого, но свежего степного воздуха. Савва по-прежнему сетовал на боль в покрасневшей от удара ноге. Сопроводитель неоднократно предлагал свою помощь, но отец – этот здоровый боров с крепкими выпуклыми мускулами – был негативно настроен против бинта и зеленки по случаю каких-то незначительных травм. Чем больше повреждений – тем удачнее выдался конно-полевой выезд.

Они часто приезжали на конную базу «Хулун» близь Тывы. Отцу полюбилось это место, и каждый раз, когда старший сын навещал стариков, они организовывали конную прогулку со всеми полагающимися ей вещами. Нынче Макар приехал совсем ненадолго, поэтому, отказавшись от похода длиной в неделю, они отправились всего на два дня – день пути туда и обратно, а на ночевку были заготовлены брезентовые палатки. Савва был в этих местах впервые. Раньше мама не отпускала его с отцом. Все-таки тот – человек импульсивный и порой слишком принципиальный. В этот раз ему удалось убедить жену, что не наломает дров и привезет сына в целости и сохранности. Однако о своем обещании Беркутов забыл спустя первые полчаса после отбытия и наверняка уже не вспомнит о нем.

Савва ехал в конце, однако сопроводитель по имени Авдей Иванович старался не выпускать десятилетнего мальчика, от которого невесть чего ожидать, из поля своего зрения. Савва следил за природой вокруг и ничуть не намеревался давать дёру. Дом остался далеко, и роптать не было смысла. Рано или поздно эти мытарства закончатся и можно будет вернуться под родной кров и не сдавливать ягодицы твердой, как камень, поясницей жеребца.

Вдалеке вставала лохматая бахрома леса, на небе серебрился диск желтого солнца. Пахло богатым разнотравьем, нагретым песком и воском, истомленным деревом и запеченной смолой. Многообразие запахов щекотало в носу. Под ногами расстилался цветастый ковер: попадался и мятлик, и таволга, и ковыль. Спустившись на землю, можно было наблюдать за мелькнувшим в обилии трав вараном. Хвостом он уползал в тень, и кожа его успевала сверкнуть рыжим золотом в невысокой щетке зелени. Земля была усеяна норками местных грызунов. Пугливые суслики изредка выглядывали из своих убежищ, вытягиваясь в полный рост. Временами крохотные проворные жаворонки вспархивали над горячей землей, но тут же прятались, исчезая из виду.

Савве нравился растительный и животный мир Сибири. Он мог подолгу наблюдать за степными обитателями. Мальчик часто носил с собой блокнот с заткнутым между страницами кусочком грифеля и изображал степные пейзажи. Мама хвалила его за усердную работу над листом бумаги и поощряла леденцами. Отец скептически относился к увлечению сына, обосновывая это тем, что мужчина должен быть измотан до того, чтобы мозоли вызывали чувство удовлетворения, а сон становился худшим временем суток. Мужчина должен развивать в себе характер, воспитывать выносливость и силу духа.

– Скоро будет небольшое озеро, в котором весьма спокойное дно. – сказал Авдей Иванович.

– Ну и жара! Ни за что не премину окунуться! – радостно отозвался отец, приставив ко лбу ладонь. – Вы, товарищ Горобец, всегда знаете самые спокойные донья в этих местах, уж позвольте отдать должное! Из всех сопроводителей вы самый проницательный.

– Бросьте, Павел Алексеевич. Я вас так давно знаю и уже успел выучить ваши предпочтения. Ни один из моих туристов не пожелал бы двинуться при такой температуре в поход, а вы каждый сезон выбираете самую жаркую неделю для путешествий.

– Да, мы, Беркутовы, любим сгорать дотла. – широко улыбаясь, заметил Павел Алексеевич. Он оглянулся по сторонам, убедившись, что сыновья не отстают. – Никак не могу младшего приучить к тяжелой работе.

– А что так? – с интересом осведомился Горобец.

– Самому бы знать. То и дело что рисует картиночки…

– Картиночки, как вы изволили выразиться, не рисуют, а пишут. – перебил его собеседник.

– Ай! Я в этих делах не сведаю. – упрямо махнул рукой Беркутов. – Старший мой такой молодец!

К ним подскакал Макар. Он был приземист, но на славу выточен – на руках, как у самого Беркутова, выступали упругие мышцы, пальцы были короткие и красные, кожа бронзовая и шероховатая. Волос у него был молочно-чайного цвета, рассыпчатый и длинный. На Авдея Ивановича смотрели большие синие глаза, окаймленные длинными светлыми ресницами. Лицо его было медно-розовое от пота и пыли. Макар был улыбчив и красив, и, казалось, даже с самой высокой девушкой он бы не растратил своей грации и обаяния. Он напоминал собой Кена, которому, по ошибке, пристегнули ноги карлика, хоть они и были весьма привлекательными. Макар уверенно держался на своем вороном коне, часто вздергивал поводья и бил широкой ладонью по крупу.

– Добрый конь! – заметил он. – Я скучаю по своему Карлу, славная была порода.

Конь Макара, на котором он привык из года в год отправляться в походы, умер прошлой зимой.

– Вы зря жалеете, его всё равно уже не вернуть. – успокоил сопроводитель. – А с Рэем вы неплохо смотритесь.

– Только полюбуйтесь, какой я рядом с ним сизый! – едва ли капризно сказал Макар.

– Не переживайте. Контраст не так плох, как вам кажется. Он подчеркивает белизну ваших волос.

– Никогда не хотел быть похожим на пушистого птенчика, но мать наградила меня белокурым волосом.

– Во всяком случае, Макар, вы наверняка пользуетесь спросом у девушек. Нынче любят блондинов, тем более вы отдаленно напоминаете мне Шварценеггера.

Юноша рассмеялся в ответ:

– Будем считать, что я польщен.

Савва едва ли поспевал за остальными, возясь с жеребцом. Он не успевал насладиться красотой вокруг. Тут к нему подъехал Макар – он был радостен и возбужден. Капли обильного пота зерном выступали на его загорелом лбу, ползи вниз под одежду.

Всё, что нужно ему для счастья – ритм. Савва знал это. Он следил за тем, как старший брат погоняет коня, заставляя его двигаться в унисон с бешеным биением своего собственного сердца.

– Как настрой? Нога болит?  –  спросил вдруг Макар, сбавив ход.

– Почти не болит. – признался Савва, не поднимая на того глаз. – Я бы хотел попить воды, можно?

– Уже? Еще только одиннадцать. – заметив огорченное лицо брата, Макар добавил: Не переживай, Авдей Иванович обещал вывести нас к озеру, там искупаемся и организуем непродолжительный привал.

– Я не умею плавать. – с тоской сказал мальчик. – А еще я до смерти боюсь глубины.

– Капризуля Савва! – оценил старший. – Ничего страшного, я присмотрю за тобой.

Слова Макара не внушали Савве доверия.

Он всегда так говорит, а в конце концов я попадаю впросак. Тоже мне надзиратель. Я бы посмотрел на него, будь он на моем месте. А ведь папа и вправду потащит меня в воду – мне этого так не хочется. Я бы посидел на песке, понаблюдал за варанами и зелеными мотыльками. Так приятно прикоснуться к теплой земле…

– О чем задумался? – воскликнул Макар, обратившись к степенному выражению лица брата.

– Хочу слезть с лошади, а еще – домой.

– Ты вконец раскис. Будь мужчиной!

 

К полудню они вышли к озеру. По воде ползла перламутровая рябь, вдоль берега тянулась полоса серого песка. Озеро зарастало илом с противоположной стороны, но там, где оказались конники, было чисто, точно здесь не раз останавливались путники, ведомые сопроводителями.

Беркутов старший мигом спрыгнул с коня, на ходу сбрасывая с себя одежду и кирзовые сапоги. Он лихо заскочил в воду, как вдруг услышал оклик сопроводителя:

– Не рискуйте, Павел Алексеевич. Кто знает, что сталось с дном за последнее время. Ступайте с осторожностью.

Но тот уже с головой погрузился под воду, над которой едва ли успели блеснуть крепкие загорелые ноги. За отцом последовал и Макар. Две головы – одна чернильно-черная, другая изжелта белая – появились вслед друг за другом. Оба лица были восторженные и счастливые. Затем они начали повторно нырять, попеременно появляясь на поверхности. Савва и их спутник находились на берегу.

Мальчик сидел в своем седле, невесело уставившись на воду. Сопроводитель слез с лошади, потрепав ее по холке и взглянув в иссиня-черные капли глаз, после чего спустил на землю походный рюкзак и разведал обстановку вокруг. Он начал снимать с себя одежду, но делал это нерасторопно, точно боясь упустить какую-то важную деталь. Не успев закончить, он обратился к Савве.

– Давай руку. – он помог мальчику встать с жеребца. – Теперь снимай рюкзак и оставляй его подле наших вещей.

Савва повиновался, неохотно шевеля ногами.

– Теперь снимай-ка одежду. – в ответ на эти слова Савва промолчал. – Снимай-снимай.

Но ребенок упрямо стоял на своем, спекаясь от жары и изнеможения.

– Так. – начал сопроводитель, всматриваясь в озеро. – Павел Алексеевич!

– А? – откликнулся тот, подплывая чуть ближе.

– Ребенку следует присоединиться к нам, иначе его может хватить солнечный удар.

Беркутов недовольно закатил глаза, но всё же ответил:

– Пускай заканчивает драмкружок! Снимайте с него вещички и отправляйте в воду!

– Я боюсь. – подал голос Савва.

– Я жду тебя в воде. Поторопите его, Авдей Иванович.

Сопроводитель пожал плечами и посмотрел на мальчишку.

– Я помогу. – сказал он. – Глубоко не пойдем.

Савва вскинул плечи и начал расстегивать пуговки. Он скинул брюки, мокрые от пота. Затем выскользнул из сапог и в одних плавательных шортах стал двигаться к воде. Сопроводитель шел рядом с ним.

– Я пойду первый. – оказавшись по щиколотку в воде, он позвал за собой Савву. – Вот так, смелей.

– А тут водятся змеи?

– Какая же степь без змей!? Водятся. – Савва почесал затылок, встревоженно глядя на сопроводителя.

– Да не дрейфь! Папа с братом уже всех распугали. Ступай за мной.

Савва съёжился, но шел следом. Вскоре он оказался по пояс в воде – от прохлады по коже засеменили мурашки. Дно было глинистое, временами ноги нащупывали мелкую гальку.

– А! – вскрикнул Савва, перепугав Авдея Ивановича.

– Что стряслось?

– Я, кажется, наступил на стекло! – с этими словами он развернулся к берегу, но сопроводитель поспешил его остановить.

– Всё хорошо, это был всего лишь острый камушек. – успокоил его тот, осмотрев ступню Саввы.

– Вы знаете, я хочу на берег. – лицо его краснело от волнения и губы беспокойно кривились.

В этот момент Савва заметил отца, горой надвигающегося на него. Он шел быстро, не смотря по сторонам. Добравшись до сына, он взял его за руку и поволок за собой. Оттащив его на порядочную глубину, где ноги перестают чувствовать дно, отец взял его за затылок и окунул в воду. Спустя несколько мгновений Савва вынырнул, и едва ли он успел сделать глоток воздуха, Беркутов вновь погрузил его вниз. На третий раз он отпустил Савву – тот неуклюже барахтался на поверхности, ища дно. Услышав довольный смех Макара, Савва побагровел. Он нагнал брата и спустил на него волну брызг.

Макар увернулся и начал плескаться в ответ. Савва не отставал, и, хотя силы покидали его, он не переставал давать отпор. Почувствовав усталость в руках, он подключил ноги – от них брызги были куда больше. Макар скрылся в воде и вынырнул прямо под Саввой, подсадив его себе на плечи. Не успев вскрикнуть, младший в отчаянном прыжке сверкнул своими синими шортами и оказался в воде – на месте приземления пошли круги. Макар радостно хохотал. Но Савва не появлялся. Тогда Макар переменился в лице, начиная вглядываться в толщу воды.

Из-за спины появился отец и тут же нырнул вниз. Наблюдая за гладкой водой, Макар тревожился. Наконец появилась голова Беркутова, а рядом с ним голова младшего брата.

Савву вытянули на берег. Он очнулся тогда, когда отец шлепал его по белым щекам. Беркутов едва уловимо улыбнулся, увидев сына в сознании. Рядом стоял Макар. По их обнаженным телам бежали обсыхающие на солнце капли воды. Отец приподнял сына за лопатки и усадил на земле. На спине Саввы остался щедрый отпечаток песка, каштановые волосы прилипли ко лбу, зеленые обезумевшие глаза метались из стороны в сторону, пальцы скользили по земле, сердце отчаянно стучало. Беркутов взял его за подбородок, заставил взглянуть в свои глаза. Савва озадаченно посмотрел на отца, узнавая знакомые черты лица – черные глаза, мокрые волосы, желтый цвет кожи… Тут же отец небрежно потрепал сына по голове и с улыбкой сказал:

– Живой. – встав с песка, он добавил: – Пусть будет здесь. Присмотрите за ним, Авдей Иванович.

Отец со страшим сыном еще пару раз занырнули – слишком теплой была вода. Сопроводитель остался на берегу с Саввой. Мальчик водил тонкими женскими пальчиками по песку, дотрагивался до травинок, тянул их на себя, затем жмурился от яркого солнца.

– Сегодня ты почти утонул. – подметил сопроводитель. – А ведь папа мог тебя не спасти.

– Всё из-за Макара! – капризно провозгласил Савва, избегая взгляда Авдея Ивановича. – Вечно мы с ним в распрях!

– Отчего? – в его голосе звучало удивление.

– Мы с ним совсем разные, и, хотя порой говорят, что противоположности притягиваются, это совсем не про нас. Он такой сильный и дурной!

Авдей Иванович рассмеялся:

– Мне показалось, дури предостаточно в вас обоих. Вы так забавно плескались.

– Ничего забавного. Я зол. Макар дразнит меня, зовет маменькиным сынком, оттого что я не преследую их с отцом цели.

– А какая у них цель?

– Не знаю, ну уж точно не такая, как у меня.

– Значит, у тебя она все-таки есть?

– Есть.

– Это хорошо. Ты еще слишком юн для целей, но весьма похвально, что она у тебя уже имеется. И в чем же она состоит, если не секрет?

– Вряд ли вы меня поймете. – вздохнув, отозвался Савва. – Даже родные не понимают. – он взглянул на отца и Макара.

Он немножко раздумал, покусывая губу.

– Я могу вам рассказать, но вы мне пообещаете не смеяться, хорошо?

– Идёт, парень.

Они развернулись друг ко другу и уже смотрели прямо в глаза. Впервые Савва смог рассмотреть их сопроводителя. Это был стройный высокий мужчина с поседевшей головой и голубыми ясными глазами. У него был тонкий длинные нос, кожа морщинистая и огрубевшая. Брови двумя белыми полосками лежали над глубокими глазницами. На вид ему было около пятидесяти.

– У вас такие глаза красивые – просто сказка! – ахнул Савва, улыбнувшись улыбкой ребенка, получившего сладкое лакомство спустя долгие часы, проведенные за учебниками.

– Возможно когда-то они и вправду были такими. – повеселел Авдей Иванович. Улыбка Саввы оказалась заразительна.

– Я бы с радостью вас нарисовал. – признался мальчишка.

– Да?

– Как раз об этом я бы и хотел вам рассказать. Моя цель – создавать красоту вокруг. Я хочу рисовать. – его слова звучали наивно и мило.

– Какая хорошая цель. Ты уже придумал, с чего начнешь?

– Пока не знаю, мне бы хотелось подрасти.

– Самое время задуматься об этом сейчас. Тебе десять, но ты уже на пути к достижению цели.

Савва вынул из рюкзака свой блокнот и показал Авдею Ивановичу художества. Савва рисовал всё – среди зарисовок были и автомобили, и люди, и городские тротуары, и домашние животные, и насекомые… Он был на всё мастер. Маленький, но мастер. У него неплохо получалось – рисунки были живые и горячие, выхваченные из-под легкой неопытной руки.

– Я бы на твоем месте не стал так пестрить пейзажи. Попробуй приложить сюда более спокойные оттенки – жженую умбру, сиену натуральную. Не бери столько ультрамарина.

Савва внимательно слушал, кивая головой, как вдруг поднял на сопроводителя нахмуренные глазенки.

– И вы туда же!

– Ты о чем, Савва? – остановившись, спросил Авдей Иванович.

– Неделю назад я поучаствовал в конкурсе юных художников.

– Так, и? – нетерпеливо задавал вопросы сопроводитель.

– Моя работа не понравилась членам жури, и они показали ее на уроке изо в качестве образца, как делать не стоит.

– А что ты нарисовал?

– Бабочек, но никто даже не понял, что это были они… Теперь друзья посмеиваются надо мной.

– В таком случае, не такие уж они и друзья. Но не забывай – на всякий шедевр найдется нелестная критика. Нельзя бросать начатое тогда, когда кто-то не оценил твоих работ. Запомни, парень, не получает критики только тот, кто ничего не делает. А художник призван создавать – без критики ему не обойтись. Понял?

– Понял.

– А теперь продолжай творить. Верь в себя, не забрасывай подальше свои материалы и не заворачивай в бумаги с набросками рыбу.

– Вы сдержали свое слово – не засмеялись. – сказал Савва.

– Здесь нет ничего смешного. Ты большой молодец. Но не стоит останавливаться на достигнутом.

Тут из воды вышли Беркутовы.

– Тебе лучше? – поинтересовался отец, взлохмачивая копну своих волос.

Савва кивнул.

– Ничего не болит?

– Нет. – помотал головой Савва.

– И даже коленка? – не унимался Беркутов.

– Даже она. – заверил сын.

 

Они оделись, с неохотой затягивая на себе ремни и водружая за плечи тяжелые рюкзаки с провизией.

Смеркалось. Грудь потихоньку наполнялась прохладным воздухом, степь остывала, становилось тихо и отчуждённо. Путники разбили лагерь, установив палатки. Солнце полированным диском пряталось за спинами отрогов, слепило последними лучами света. Наконец стемнело. Откуда-то подул ветерок. Развели костер, чтобы было не так одиноко. Сидя возле огня, Савве было в разы жарче, чем днем. Он предпочел спрятаться в палатке и зажег карманный фонарик. Мальчик листал свой любимый блокнот, вглядываясь в каждый рисунок, точно видел его впервые.

Беркутов устроился у костра, теребя травинку в зубах.

– Может шиповника? – вдруг сказал Горобец. – У меня термос.

– Нет, спасибо. – вежливо отказался Павел Алексеевич. – Мне отчего-то не хочется пить. Буду ложиться.

– Хорошо. А вы? – обратился сопроводитель к Макару.

– И я. Спокойной ночи.

Беркутовы уползли в палатку, и Авдей Иванович остался один. Из соседней появилась голова Саввы. Мальчик неслышно присел к костру. Он долго молчал, слушая треск прутьев и стрёкот кузнечиков. В темноте его круглое детское лицо становилось совсем призрачным, костер обжигал выпуклые мягкие щеки, длинные черные ресницы – они золотым веером прикрывали зеленые ясные глаза. Савва был славным мальчиком, особенно когда ему не докучал отец. На вид он был старше своих десяти – даже взгляд у него был степенный и осторожный. Савва имел обыкновение грамотно общаться с людьми, особенно с теми, кто западал ему в душу.

– Вы разбираетесь в живописи? – заинтересованно спросил он.

– Не знаю. Со стороны виднее. – Горобец говорил медленно, с расстановкой.

– То есть разбираетесь?

Горобец немного поерзал, отведя взгляд подальше от любопытных глаз юного собеседника. Его лицо изобразило спокойствие, затем на нем тенью скользнула улыбка забвения, и он предался воспоминаниям. Казалось, будто он хотел поговорить об этом, но опасался, что Савва не поймет его.

 

– Когда-то, совсем давным-давно, когда еще не было ни твоего отца, ни матери, я появился на свет. Я родился на хуторе Кречинском близь Харькова. Я вырос на Украине и даже и не мечтал о поездке дальше родного хутора. Я не жаловался – у меня всего хватало, были и друзья, и заботливые родители.

– А братья у вас были?

– Да, но мы с ними так и не познакомились.

Мальчик потупился – он не понимал, о чем зашла речь, но интерес питал в нем любознательность. Тогда Авдей Иванович решил не зарекаться о братьях.

– В семь лет я учился в местной школе, и меня учили добрые грамотные учителя. Я доучился до пятнадцати лет и горел желанием продолжать учёбу – мне до отчаяния нравилась биология и химия, природоведение и арифметика; я охотно вникал в литературу и историю… Мой первый учитель – Михайло Тарасович – стал для меня не только преподавателем, но и проводником в жизнь. Он мне впервые поведал об этой совершенно уникальной вещи – об искусстве. Мы начинали с репродукций знаменитых художников и писательских статей с отзывами и пояснениями.

Он не говорил с ребенком так, как делают многие взрослые. Авдей Иванович говорил с ним на равных, говорил о правде.

– Однако, когда мне было четырнадцать, мой учитель погиб. Его убили. Я уж и не знаю за что. Мне было жаль потерять верного друга, к которому я прикипел всей душой, но то, что он оставил мне после себя, было бесценным. Я проникся творчеством до кончиков пальцев и в перерывах между работой на земле начал заниматься рисунком. Поначалу меня не воспринимали всерьез, а порой и вовсе цепляли ядовитые ярлыки.

– Но вы не опустили руки? – с надеждой в глазах спросил Савва.

– Ни в коем случае, хотя было время, когда мне было чересчур досадно за себя и свои нелепые увлечения. – он прочистил горло и продолжал, – В семнадцать я поступил в Харьковский университет – плоды моего трудолюбия. Будучи студентом, я ленился. Любую свободную минуту я отдавал творчеству. Я жил припеваючи, пока мне не пригрозили отчислением. Закрыв долги, я вернулся в прежнее русло, и так было всегда – прогулы, а затем судорожные попытки нагнать программу. На втором курсе я серьезно занялся рисованием и создал свою первую картину. Я копил на акварель и с воодушевлением ждал, когда смогу ею воспользоваться. Наконец я принес ее в общежитие и постепенно осваивал тонкости этого ремесла. Я показал свое творение приятелю. Он был на три года старше меня и уже выпускался из художественной академии, в то время как я пребывал на инженерном факультете и, казалось бы, совсем не смыслил в искусстве. Но мне было очень приятно блеснуть перед ним – юным специалистом – что я вовсе не плох в живописи и сведаю в творческих делах. Он долго смотрел на холст, обходя его со всех сторон, а затем пристально разглядывая каждую мелочь. По итогу он принял решение оставить ее у себя, а меня выдворил и пригласил прийти позже. Неделю от него не было вестей. За это время я успел соскучиться по своему произведению искусства, безутешно пытаясь создавать что-то новое. На восьмой день я не выдержал и нагрянул к нему. Он как ни в чем ни бывало меня встретил, усадил на диван, затем представил мне мое творчество и, усевшись супротив на кресло, вынес вердикт: «Почеркушки». В этом длинном уверенном слове было столько гадости, сколько я не слышал за всю свою жизнь. Каждая буква внушала мне презрение – эта глухая «п» и совсем уж омерзительная «ч»! Вместе они со скрежетом обожгли мой слух. Я встрепенулся, воззрился на приятеля и потерял дар речи. Я осмелился переспросить, но он лишь безучастно пожал плечами. На его лице не было и скупого проблеска восхищения. Меня распирало от негодования. Как он мог так пошло отзываться о моей работе! «Мало ритма, слишком сухо» — вот и всё, на что у него хватило слов. Я принудил себя кивнуть ему в ответ и поспешил удалиться, хоть и мог начать запальчиво отстаивать свой талант. Мы встретились только спустя пару месяцев, когда рана моя начала помаленьку затягиваться. Он и не ожидал увидеть меня в приподнятом настроении. Благодаря этому случаю я впервые осознал, что критика неизбежна, особенно, если она справедлива. Позже я и сам это понял – скупо, невесело, надо ярче и динамичнее. Если бы я отказался от критики, не сумел бы достичь того, чего я в дальнейшем достиг.

– А чего вы достигли?

– На третьем курсе я мечтал об отчислении. Я едва ли сводил концы с концами, но мне хотелось вконец расквитаться с жизнью грамотного молодого человека и броситься в экстравагантное творчество, в пульсирующее искусство, в бешеный ритм созидания. Вот такие перевороты произошли в моем юном сознании. Следует признать, что, отчислившись, я стал гораздо ответственнее и трудолюбивее. Я без памяти рисовал, часами сидел за эскизами, накопил на хлопушку, грифели, сангину и уголь, масло… К тридцати годам моё имя прозвучало на устах москвичей. К тридцати пяти я уже жил в столице и участвовал в выставках. Я прозвал себя Мандибулой. Конечно, люди это взяли за дерзость, и многие ломали голову над этим устрашающим словом, зато мною заинтересовались опытные художники, не подозревающие, что перед ними человек с неоконченным образованием. Меня приглашали в союзы и организации, звали на вечера и просили рассказать о своем нелегком пути.

– А что же было дальше?

– А дальше был пик.

– И всё?

– Об этом я бы не стал тебе сейчас рассказывать.

Савва удивленно воскликнул:

– Почему? Ну пожалуйста!

– Нет-нет, всему свое время.

 

Савва чувствовал себя неуютно, ему хотелось знать, чем же закончилась история Авдея Ивановича. Наверняка он достиг намеченных вершин, однако как же он оказался в Сибири, за тридевять земель от столицы?

Вдруг резко похолодало, поднялся сильный ветер.

– Идёт гроза. – сказал Авдей Иванович, поднимая глаза к небу и щурясь в темноту.

– Но сегодня же было так жарко.

– Внезапная смена погоды.

– Может стороной пройдет? – с надеждой спросил Савва.

– Нет, не пройдет. – уверенно заявил Авдей Иванович, глядя на колышимые ветром волосы мальчика. – Нам лучше спрятаться в палатке.

– Может еще немножко посидим?

Горобец недоверчиво осмотрел небо – надвигались свинцовые тучи похоронно-черного цвета.

– Хорошо. У нас есть еще пара минут.

– Так мало?

– Да, она идет с бешеной скоростью. Не заметишь, как она накроет нас с головой.

В этот момент вдалеке сверкнула молния – она вспышкой исполосовала черное небо и тут же, словно проворная кошка, исчезла. Двое у костра обернулись назад – за их спинами затевалась буря. Раздался раскат грома, парализовавший дыхание огонька. На лице Саввы изобразился сладкий испуг, по коже уже строем шагали мурашки, от волнения щекотало в животе, но ребенку это так нравилось, что он и вовсе утратил ощущение опасности, которая находилась совсем рядом с ним. Савва вскочил и отбежал на несколько метров от костра – его худощавая фигура скрылась в густой темноте. Он поднял руки к небу, точно прося молнии и грома. Тут вновь проскочила изворотливая искра, осветив ненадолго степь, и вслед за ней зашумела листва. Горобец улыбнулся мальчишке, наблюдая за его чудаковатостью.

– Не убегай далеко! – крикнул он, заглушаемый свистом ветра.

Савва в очередной раз протянул руки к надрывающему небу, как прямо над его макушкой задребезжала стая торопившихся птиц.

– Я буду будить отца и брата. – решительно произнес Горобец, вставая с земли. – Необходимо переставить палатки подальше от деревьев.

– Разве этого недостаточно?

– Нет, сильный ветер. Может дать по вон той лиственнице. Если она вспыхнет, пламя перебросится на палатки. Нужно отойти к воде.

– Но ведь это очень далеко, а дождь вот-вот начнётся!

Но Авдей Иванович уже заглянул в палатку к Беркутовым и разбудил их. Вместе они начали отстегивать брезент. Отец и старший сын работали споро, ловко обходились с каркасом, Авдей Иванович отстегивал крепления у основания, Савва помогал придерживать. Как только им удалось освободить палатку, они принялись переносить ее на безопасное расстояние, стараясь не растерять в темноте крючков и молоточка для установки на земле.

В это время дождь дал что есть силы. Одна палатка была перенесена и закреплена. Беркутов наказал Савве оставаться внутри, а остальные двинулись за вторым тентом. Савва сидел в темноте, слушая, как дождь колотит по брезенту, и дожидаясь прихода родных.

Те уже добрались до бывшего лагеря и несли вторую палатку. Порывы ветра усиливались. Авдей Иванович вёл испуганных лошадей.

Спустя какое-то время Савва раздвинул шторки брезента, высунувшись наружу.  Ветер мгновенно растрепал его волосы, капли дождя вымочили сморщенное лицо. Видимость пропадала, но он смог рассмотреть, как Беркутовы тащат палатку. Вдруг нагрянула новая волна ветра и вырвала палатку из рук. Макар успел ухватиться за дугу каркаса и притянул палатку к себе. Остальные помогали. Непогода мешала им идти в темпе, поэтому они долго толклись на месте. Наконец они дошли до нового лагеря. Горобец принялся привязывать лошадей близь мелких кустарников. Савва выскочил к ним, одолеваемый желанием помочь, но отец строго отправил его назад, чтобы в случае ненадежной установки палатки ту не унесло ветром.

– Авдей Иванович, полезайте в палатку к Макару. Я побуду с Саввой. – сказал Беркутов, как только все было установлено.

Они распределились.

– Ну что, испугался? – спросил он, оказавшись внутри.

Савва был где-то в темноте, он не мог его видеть. Вдруг сын зажег фонарик, осветив лицо отца – тот был промокший насквозь, вещи комком лежали в сторонке, на нем самом было только нижнее белье, черные волосы были заглажены назад и блестели в неярком свете, по вискам бежала вода – ею были смочены и усы, и ресницы. Отец показался ему восторженным и удовлетворенным до кончиков пальцев – об этом говорили влажные широко распахнутые глаза и очаровательная ухмылка.

– Дай-ка мне покрывало. – он перегнулся через Савву и пошарил в вещах. – Хочешь чего-нибудь?

– Нет. – сухо промямлил Савва.

– Э, парень, ты, как я погляжу, трусливый! Надо тебя приучать к закалке, а иначе как ты в армию пойдешь служить?

– А меня не возьмут.

– Еще как возьмут. Не переживай!

Отец заботливо расстелил для Саввы спальное место. Сын забрался под колючее одеяло и, слушая убаюкивающий шум дождя, начал засыпать. Перед тем, как уснуть, он долго таращился в пустоту, в темную спину отца, спящего рядом – скользил глазами по синим очертаниям сильных мышц, и каждый изгиб тела напоминал ему старшего брата, такого же плечистого и сильного.

Интересно, папа всегда был таким? А Макар – он будет таким же? Может и мне суждено превратиться в «Мужчину». Он часто говорит об этом, но я не совсем понимаю, что эти слова значат. Я не хочу быть похожим на них. Мне кажется, что это слишком скучно.

 

Наутро стояла приятная летняя прохлада. Проснувшись, Савва увидел Макара – шторки брезента были приоткрыты, и в узкую щель виднелся старший брат, занимающийся утренней гимнастикой. Он заметил, что Савва проснулся, и заглянул вовнутрь, присев на корточки.

– Подъём! – с этими словами он приподнял Савву за руки и вытолкал на свежий воздух.

– Поосторожнее! – взвыл Савва. – Мне нужно почистить зубы.

– Какие зубы, мелюзга? В походе для тебя нет зубов.

– Ну уж нет, я сейчас же займусь этим. – Савва развернулся, чтобы найти свой рюкзак.

– А ну-ка постой! – вскрикнул Макар, схватывая его за хрупкое плечо.

Савва, насупившись, смотрел на брата снизу вверх – Макар был невысок, но тот даже рядом с ним казался коротышом. Чувствуя себя уязвимым, младший высунул язык и бросился наутек. Макар быстро нагнал его:

– Вставай, будем упражняться в гимнастике! Живей!

– Спятил? А завтракать?

– Ну ты как впервой. – развел руки Макар. – Утро начинается с гимнастики, затем следуют водные процедуры.

– Кто же машет руками на голодный желудок?

– Уж поверь, будь он полный, было бы в разы тяжелее. – с этими словами Макар встал рядом с младшим братом, расставив ноги на ширине плеч. – Круговые движения головой. Начали!

Савва принялся неуклюже повторять за Макаром. Тело разминалось, чувствовало прилив энергии и сил. Он мечтал о том, чтобы хорошенько умыться и принять пищу, но строгий взгляд отца, наблюдающего за сыновьями издалека, отбивал всякое желание отказываться от гимнастики.

Когда комплекс необходимых для бодрого утра упражнений подошел к концу, Макар повел младшего брата к небольшому озеру, расположенному поодаль от лагеря. Он начал скидывать с себя вещи, подавая пример. Макар был в предвкушении. Раздевшись, он зашел в воду, начерпал воды в пластиковый бидон, и, вернувшись, выплеснул содержимое на Савву. Того пробрало до самых костей – он поджал позеленевшие губы, забегал на месте, трясясь от холода, пытался растирать себя маленькими шустрыми ладошками. Макар покатывался в стороне.

По направлению к ним шел отец. Он нерасторопно переставлял ноги, спрятав руки в карманах. На нем была белая майка, оголяющая желтые плечи. Беркутов довольно улыбнулся, закусил свежую соломинку, и махнул рукой старшему.

– Почему тогда папа не разминается? А еще пример подает! – возмутился Савва, заворачиваясь в полотенце.

– Пока ты спал, я уже размялся. – сказал отец, подойдя к нему со спины. – А сейчас время завтрака.

– Наконец-то! – обрадовался Савва и поспешил чистить зубы.

Когда он скрылся из виду, Беркутов воскликнул:

– Нынче лучше, чем в прошлом году?

– Боюсь, что нет. – сухо отозвался Макар.

 

– Итак, восемь часов пятнадцать минут. – поглядев на запястье, сказал Авдей Иванович. – День обещает быть свежее, чем вчерашний. Вполне вероятно, что к вечеру снова нагрянет гроза. Видите те облака?

Беркутов кивнул, жуя.

– Буревестник дождя. – продолжил сопроводитель. – Правда, нам это не грозит. Погода сменится ближе к ночи, мы уже будем на базе.

– Как кони перенесли вчерашний ливень? – Павел Алексеевич потягивал чай.

– Весьма спокойно. – оповестил его Горобец и следом обратился к Макару. – Ваш Рэй оказался послушным мальчиком, хотя поначалу нервничал.

Макар оторвался от завтрака и холодно взглянул на Авдея Ивановича:

– Я думаю, еще не все потеряно.

– Это вы об чем? – не понял сопроводитель.

– Он труслив, переходит на шаг, отказывается двигаться рысцой.

– Неужто вчера, сказав мне о том, что вы с ним поладили, вы соврали?

– Я не соврал. Всё познается в сравнении.

– Сейчас ваше беспокойство некстати. Со временем он окрепнет, ведь сейчас он еще совсем юн.

Макар невнятно ухмыльнулся, после чего вновь обратил свои посиневшие глаза к лицу Авдея Ивановича.

– Я бы так не сказал.

– А как бы вы сказали?

– Слабак.

– Позвольте полюбопытствовать, отчего вы в этом так непоколебимы? – удивился Горобец, теряя дар речи.

– Опыт. Он сла-бак! – чавкал Макар.

Горобец сдержанно расхохотался.

– Ни разу. – обиделся он. – Рэй – выносливый конь. Вы еще не видели слабаков.

– Да, но на нем не сто килограммов живого веса. Я вешу всего около семидесяти.

– Не льстите себе. Посмотрел бы я на вас, усади вам на шею двухметрового амбала.

– Ваше сравнение здесь не уместно, Авдей Иванович.

– Еще как. – парировал тот. – Вряд ли бы вам удалось.

– А знаете, я бы смог. – вдруг воскликнул Макар, оживленно посмотрев в сторону сопроводителя.

Авдей Иванович округлили глаза:

– Вы настоящий Шварценеггер. Не вздумайте делать этого на спор, товарищ Беркутов. За такие замашки вы еще не так поплатитесь.

– Авдей Иванович прав. – сказал Павел Алексеевич. – Тебе девятнадцать, и твой рост метр шестьдесят.

Макар разозлился:

– Папа, ты считаешь меня слабаком?!?

– Нет, я такого не говорил. Сядь на место, допей чай. В следующий раз возьмешь себе лошадь. Чего взбеленился-то?

Макар залпом опустошил кружку с чаем и отошел от места, где была организована полевая кухня.

 

Савва молча наблюдал за спором. В этот момент отец был самым спокойным человеком, и от этого Савва на мгновение почувствовал их близость. Глядя на взбешенного старшего брата, отец притих и даже постарел. Быть может, родители стареют тогда, когда их дети проявляют свою независимость и пылкость нравов. В Макаре этого был воз и небольшая тележка. Порой он отмалчивался, но, когда что-то стихийное подступало к его горлу, горячность выходила из берегов.

– Ну а ты, парень, смог бы усадить к себе на шею двухметрового амбала, а затем идти так, точно на тебе ни грамма тяжести? – спросил Горобец.

– Он-то? – крякнул Макар, стоя вдалеке. – Не смешите!

– А зачем? – недоумевающе воскликнул Савва.

– Как зачем? Это на спор. Ну, понимаешь? На-спор. – Макар по частям разжевывал Савве вопрос Авдея Ивановича.

– А я не хочу на спор. Зачем спорить?

– Ай! Вырастешь – поймешь. – брякнул старший брат.

 

На базе они были к семи вечера. Как и предвещал сопроводитель, началась гроза. Беркутовы отгоняли лошадей в стойло, а Савва, уже загнавший своего жеребца, и Авдей Иванович стояли под невысоким навесом, наблюдая за опустевшим ипподромом близь базы. Горобец накинул на себя черный плащ, придавший ему вид старого одинокого человека. Савва ненароком взглянул на старика и отчего-то пожалел, что выезд подошел к концу.

– А мы ведь с вами еще увидимся? – с надеждой спросил мальчик.

– Следует полагать. – сказал ему в ответ Авдей Иванович. – Твой отец взял за правило навещать нас ежегодно. Впервые он появился здесь пять лет назад – тогда он был с твоим старшим братом, без тебя.

– Значит мы еще встретимся. – обнадеженно воскликнул Савва, внимательно изучая Авдея Ивановича. – Вы будете нас ждать?

У того было умиротворенное выражение лица, немного унылое, немного жизнерадостное – в нем было всего понемногу.

– Буду. – наконец сказал сопроводитель. – Я рад знакомству с тобой.

Савва заулыбался – улыбка его была чистая и широкая. Он улыбался совсем не так, как это делал отец. У того выходил звериный оскал, полный не то бешенства, не то отчаяния. В нем тоже было всего понемногу.

– Ну что, нам пора! – подал голос Беркутов. Следом за ним ступал Макар. – Спасибо, Авдей Иванович, всё, как всегда, – на высшем уровне! Я уже подал заявку на следующий год, так что ждите нас в гости.

– Было приятно провести с вами время, Павел Алексеевич. – кивнул Горобец.

– Ступайте на выход, я вас догоню. – сказал отец детям.

– У вас замечательный младший сын. – признался Авдей Иванович, оставшись наедине с Беркутовым.

– Вы уж не серчайте, что так вышло.

– А как вышло?

– Капризуля, да и только.

– Нет, вы зря. Савва далеко пойдет. Детские капризы исчезнут, сам он поднаберется выносливости и стойкости. В его возрасте всё возможно.

– Вы даже меня обнадежили! – живо отозвался Беркутов. – Я так хочу, чтобы он был похож на меня.

– Вряд ли. – запинаясь, сказал Авдей Иванович. – Он будет другим, но в этом нет ничего плохого.

Беркутов смолк, отыскивая на лице собеседника тень шутки, но Горобец был серьёзен как никто другой.

– Поживем-увидим. Спасибо. – с этими словами Беркутов пожал ему руку, затем накинул на голову капюшон и поспешил к выходу. Когда он отбежал к воротам, Авдей Иванович махнул ему напоследок. Павел Алексеевич вскинул руку в ответ и, торопясь спрятаться от дождя, исчез.