Это город отчаяния. Город мертвых душ и живых тел. Место, где люди доживают свой век. Я до сих пор не могу поверить, что попал сюда. И в голове вот уже две недели пульсирует один и тот же вопрос: «Как я такое допустил?»
Я столько раз видел, как людей с потухшими глазами арестовывают прямо на улице и говорил себе, что такого со мной никогда не случится. Ведь я полон сил, идей и азарта. Но коса нашла на камень, я слишком много на себя взял, провалил один проект за другим и впустил в свою жизнь депрессию. Два дня я не выходил из дома и на третий за мной пришли. Меня сдала соседка, она закрывала ладонью рот, когда я прошел мимо нее по коридору под конвоем.
Глупая! Отчаяние не передается воздушно-капельным путем. Только через разговоры и взгляд, пронизывающий до самых костей. Поэтому после ареста тебя допрашивают, выясняют не говорил ли ты с кем-то, а потом отправляют жить в этот город, из которого уже нет возврата.
Я иду по улице. Моему взгляду не за что зацепиться, город скуп на краски. Люди — потухшие свечи — проплывают мимо меня и за ними тянется, как струйка дыма, депрессия. Если бы у меня был шанс все исправить. Если я мог бы написать письмо себе в прошлое, я бы написал: «Держись, все можно начать сначала, все исправимо, жизнь на этом не кончается». Но «если бы» уже не поможет. Болезнь зародилась во мне, и теперь этот червяк будет грызть меня до конца моих дней.
Я опять себя жалею. Жалость один из симптомов болезни. Здесь это нормально. Я могу подойти к любому человеку, поплакаться, и он меня пожалеет, предложит сигарету, пожмет руку и растворится в толпе, но мне легче от этого не станет. Разделенная с кем-то жалость порождает еще большую жалость: к себе, к нему, ко всем. Это все равно что сделать движение в зыбучих песках к протянутой тебе руке — тебя затянет еще больше.
Лучше никого к себе не подпускать, не рассказывать, не просить ни о чем. Во мне еще сильны те ощущения свободы и азарта, во мне еще не погас внутренний стержень. Сколько я еще буду это осознавать — не знаю. Но я должен продлить это как можно больше.
Поэтому целыми днями я нахожусь в квартире, лежу и разглядываю потолок, стены. Я пересчитал все трещины и дыры, я дал имя пауку в углу, я могу по его перемещению понять день или ночь за забитыми окнами. Я затворник в городе затворников. И выхожу только при необходимости. Как сейчас. Я иду к стене, которой окружен город.
Почему нас не лечат, почему сразу сюда, за эту стену! Говорят, болезнь неизлечима, но это не так. Я чувствую, что это не так. Потухшую свечу всегда можно зажечь о другую. Но им жаль своего тепла. Они эгоистичны и самолюбивы. Я сам был таким. Я тыкал пальцем в отчаявшихся и даже если бы знал, что могу помочь — не помог бы.
Дурак. Я бью каменную стену кулаками, сдирая кожу и оставляя окровавленные следы. Рядом такие же следы уже засохшей крови. Тоже мои. Я не согласен оставаться здесь. Я еще могу вылечиться, но здесь, среди дыма депрессии я не вылечусь. Я прислоняюсь спиной к стене, сползаю на землю. Плачу. Я снова себя жалею.
Я поднимаю глаза на многоэтажку рядом. Ее верхнее окно находится на метр выше чем стена. Может пора хоть что-то сделать? Долой слезы, гори мой стержень!
Я иду в здание, поднимаюсь на верхний этаж, захожу в нужную квартиру. Люди, живущие в этой квартире, лежат на спине с открытыми глазами. Они доживают свой век. Беру стул и разбиваю стекло. Отхожу на небольшое расстояние от окна.
Полная грудь воздуха, разбег, прыжок.
Автор публикации
