…Одиночество бывает разным. Случается, что тебя просто бросили – это всегда временно, потому что потом обязательно появится в жизни новый человек, новая близкая душа.
А бывает всепоглощающая тоска, безысходность – когда знаешь, что изменить в жизни что-либо уже нельзя, когда готов лезть на стену и бесконечно плакать, рыдать в голос! Зная, что все равно ничего из этого не поможет.
Так происходит, когда умирает твой ребёнок…
– Мама, мама, я через неделю дома буду! Теперь остались только дорога, поезд и – встречай! Скоро приеду!..
Ну и слава богу, ну и хорошо. Мать положила трубку старенького дискового телефона и, вздохнув, улыбнулась.
Санька, сын, из армии возвращается.
Три года дома не был. Моряк. Ах, сколько гордости! Соседки теперь обзавидуются. Одних разговоров около подъезда, наверное, на месяц будет. Ну и пусть судачат, не жалко, пусть чужое счастье языками перетирают…
Мать встала с расшатанного стула, к зеркалу в полроста в прихожей подошла.
Да, морщин, конечно, больше стало. И правильно, слёз-то сколько вылито, переживаний в бессонные ночи – не счесть. Похудела вроде. Да и как не похудеть, последнюю копеечку сыну в армию на Дальний Восток отправляла – чтобы хоть сладенького поел, чтобы сытым был. Ему нужнее.
Ничего, едет уже, неделя ещё…
Задумалась: кого же на встречу сына позвать? Родственников-то раз-два и обчелся. Считай, нет никого, а кто есть, в деревне за сто километров живут – они и эти-то годы ни разу не были, картофелины одной не привезли. Хотя, гулять – не работать, явятся. Если позовёт, конечно.
Да и наряд какой-никакой нужен… Да, голова кругом! Ну, ничего, выкарабкается – на сберкнижке заначка в тысячу есть на чёрный день. Видать, на “белый” день потратить придётся.
Так и сделала.
Утром на рынке еды набрала, даже мяса взяла – мужик всё-таки едет. Водки бутылку купила тоже. И на платок деньги остались – на плечи набросит и хорошо, в обновке.
К фруктовым прилавкам подошла, виноград посмотреть.
– Эээ, мать, ты чего? – Вырвал из руки виноградную гроздь продавец-кавказец. – Не бери так, пока деньги не дала! Осыпешь-масыпешь, кто платить будет, а?
– Да куплю я, – даже вздрогнула, – если не дорого…Сколько стоит-то?
– Сколько? Щас, мать, взвесим-мавесим…
И на весы ладонью подприжав виноград положил.
– Вот, как по щётчику-мётчику, пятьдесят рублей с тебя, мать.
Эх, ладно, куда денешься, сын-то порадуется. Достала кошелёк на железной защёлке, последнюю купюру вынула, продавцу протянула со вздохом. Вот и всё, нет заначки, кончилась…
До дома пешком пошла, не далеко вроде. Но пожалела, что на проезд три рубля не сэкономила – ноябрьский ветер жуть какой холодный, до косточек добрался. А ведь купленное тяжело нести, руки без варежек через минуту заледенели. Остановилась, сетки к ногам прислонила, ладони ко рту поднесла – хотя бы немного отогреть.
Так и дошла, с передышкой и остановками. Не заболеть бы.
На следующий день прибралась, в сашкиной комнате – так, только пыль стерла, как каждую неделю делала эти годы, да полы помыла. Постельное бельё на узкий диван положила. Все готово, мол, приезжай скорей…
Накануне ночью глаз, наверное, не закрыла – какой там! А вдруг поезд рано утром? Проспит, не дай бог. С рассветом колею в паркете от окна к двери протоптала – может, по улице к дому идёт, а, может, уже по ступеням подъезда поднимается.
Но звонок в дверь все равно прозвучал неожиданно – даже ложку выронила, которой щи мешала второй раз разогревая.
Подбежала к двери, распахнула. И не сразу поняла в подъездном сумраке – кто это там.
Оказалось, что какой-то незнакомый мужик Сашку – в форме, в бескозырке – под руку держит.
– На-ка, мать, принимай сына, – и передаёт словно вещь какую. – Выпил немного, с непривычки развезло бедолагу. А что, имеет право – с армейки вернулся…
И ушёл, не оглянулся.
Господи, и правда, пьяный в стельку, словечко сказать не может. Хорошо, хоть не волоком тащить надо, ногами сам перебирает.
– Санечка, ну ты чего же так? – запричитала, на диван усадив. – Ведь разве можно? Утром голова-то как болеть будет. Ничего, ложись, спи, я тебя щами вылечу…
Ботинки сбросила, бушлат армейский кое-как расстегнула, сняла.
– Спи, сыночек, спи, мой хороший…
И по голове погладила, волосы со лба убрала. Взрослый совсем стал. Вон, и брови что ли жестче стали, и новые прочерки морщин от носа к губам лицо как из камня сделали. Защитник.
И вышла из комнаты на цыпочках, чтобы не потревожить.
Проснулась ночью… От того, что кто-то её за плечо трясет. Не сразу и поняла, что сын.
– Мам, привет, – шепотом почему-то. – Извини, что так вернулся – в поезде напоили. Не помню даже как домой пришёл…
И за голову рукой держится.
– Не пришёл – принесли считай. – Встала, халат набросила. Электронные часы, которые перед увольнением с завода подарили, показывали полтретьего ночи. – Горюшко ты моё. Пойдём, щами накормлю, легче станет.
На кухне только одна табуретка была, поэтому на неё сына за стол усадила, а сама стоять осталась.
Плиту зажгла, кастрюлю на огонь подвинула.
– Мам, может, водочки есть немного? – спросил сын. – А то ведь совсем худо…
– Ладно, на, выпей…- и бутылку из холодильника ему на стол поставила.
Сашка даже в ладони хлопнул, обрадовался.
– Вот это дело! Вот это хорошо!
И сразу полкружки, которую ему мать для чая приготовила, налил. Сказать было что-то хотела, но не успела – сын залпом, с прихрюкиванием, водку в себя влил.
– Куда ты так, – спросила, – захмелеешь же! Сейчас я тебя щами накормлю, чтобы не на пустой желудок-то…
– Сама, мать, щи ешь. – Ответил как отрезал. Уже и опьянел заметно. Встал, бокал и бутылку с собой взял.
– Я спать пошёл, – спиной к матери повернулся. – Не буди, если что, сам встану…
Да, не такую встречу мать себе представляла… Думала, что с радостью, со счастливыми слезами она будет. Хотя, ну да, не ребёнок ведь уже, не дитя малое, чтобы на мамкином плече плакать, как раньше, в школе, через три недели после лагеря домой возвратясь…Мужик уже. Ох, только бы не пил больше, только бы праздник этот не затянулся надолго…
Но как в воду смотрела…
Потом корила себя, что именно в тот день и сглазила – сын с тех пор пить не заканчивал. Вот уже двадцать лет с возвращения из армии прошло. Нет, он, конечно, хороший, работящий – вон на дачу каждую неделю мотается, вкалывает там, не разгибаясь. А на работу? Ну что же, время такое, наверное, сложное… Не устроится никак. Пробовал, само собой, но то коллектив не тот, то не платят вовсе.
Хотя, всегда ведь до первой получки. И опять дома, и опять месяц на диване… Сама-то мать уборщицей в два магазина устроилась на неполный день – все какая-то подмога к пенсии. А так, ну что, вроде как у всех всё – на хлеб-то двоим им хватает, не голодные.
Вначале мечтала, что женится, остепенится. Даже сходился с одной там. Меньше месяца прожили. После первой зарплаты на новой работе домой вернулся. Мать тот день хорошо запомнила, хотя и забыть старалась.
Прямо с порога орать начал:
– Это ты виновата! Всё ты меня выпроваживаешь, всё ты меня сватаешь. – И взорвался: – Не любит меня никто! Никому я не нужен!
– Ну что ты, Сашенька, – попыталась за руку его взять – отмахнулся, – а я? Я же люблю! Я же всё для тебя делаю. Вон ботинки к зиме купила. Померяй…
И коробку протягивает.
– Да на кой они мне?! – Отшвырнул покупку сын. – Что, мерзнуть что ли где стоять надо будет? Обойдусь. Всё, говоришь, делаешь… А вот сюда, домой, привести девку не даешь. А ведь, может, и сложилось бы с кем, если бы не ты!
– Нет, Санечка, сюда не приводи. Это моя жизнь и мой дом. Пусть до смерти хозяйкой здесь останусь…
И заплакала от бессилия на кровать присев.
– Эээх…- рукой махнул, перегаром дыхнув, и дверью в свою комнату хлопнул.
Ну что же здесь поделаешь… Горе это, конечно, когда сын пьет. Может, из-за этого и жизнь не складывается. А, может, и правда – сама виновата…
Встала, вздохнула тяжко и на кухню пошла, ужин сыну готовить – жизнь-то продолжается…
…Сегодня пятый день пошёл, как пьёт. Да и ладно бы сидел у себя в комнате, с телевизором разговаривал, нет, ему общение с матерью надо. Она как раз на работу в один из магазинов собиралась.
– Вот ну что ты ходишь-то как нищенка, – на материну заношенную куртку пальцем тыкнул. – Перед соседями не стыдно? Ходит она полы за ними мыть за копейки…
– Мне за тебя перед ними стыдно, что лоб сорокалетний дома на материной шее сидит…
– Чего?..- заорал вдруг, – Стыдно? За меня? Да идите вы все нах! Пусть за себя стыдятся, старые калоши. Вон, у Вальки с пятого этажа – муж пьёт и её бьёт. А у этой старухи со второго сноха гуляет. Так что в чужую жизнь совать нос не надо!
И пальцем прямо перед материным лицом погрозил.
– Сашенька, откуда же злобы в тебе столько? – вздохнула.
– Жизнь, мать, такая. Да, кстати, из магазина пойдёшь, бутылку-то возьми.
– Не дадут уже, я итак там в счёт зарплаты на месяц вперёд этой водки проклятой набрала. Может, не надо, отойдешь как-нибудь?
– Значит, в другом магазине возьми. В общем, придумай что хочешь…
И на кухню к холодильнику пошёл. Проголодался…
Вышла на улицу, под дождь, который, со слезами мешаясь, по морщинкам ручьями потек. Ох, горе, горюшко…Ведь даже и не вспомнил, что матери сегодня семьдесят лет исполнилось…
До магазина еле доплелась, зашла, глаза прячет, чтобы слез видно не было. Навстречу продавец Любашка из хлебного отдела попалась.
– Вы чего это нос повесили? – спрашивает.
А что ответишь…
– Так что-то. Погода может…
– Сейчас, стойте-ка здесь.
И в подсобке скрылась. Почти сразу с пакетом вышла.
– Вот, хлеба вам немного
И, видя отрицание в глазах, добавила:
– Да берите, там два рогалика и нарезного батон. Они вчерашние, все равно списывать. Так что, нате, не стесняйтесь.
Пакет в руку сунула и за прилавок отправилась.
Зашла мать в подсобку, куртку сняла, осмотрела внимательно – вроде и ничего еще, ходить можно. Да и перед кем красоваться-то. Вздохнула, на скамейку присела, полрогалика отломила и откусила немного…
Любашка снова забежала.
– Уф, наконец-то смену сдала, домой пойду.
На мать внимательно посмотрела.
– Да что вы такая сегодня? Сашка чего что ли?
– Да, Любочка, снова водки просит, где взять уже и не знаю. Не принесу, ведь покоя не даст всю ночь. Охохо…
– Вот гад! Житья у вас нет! Сейчас я…
Халатик магазинный снова набросила и в торговый зал выбежала.
– Вот, – минуты не прошло, вернулась, – чекушку взяла. Больше нет, пусть не просит. А халюганить будет, милицию зовите.
– Да разве сдам я им его, сына-то? Ни за что, Любочка, так уж как-нибудь, обойдется…
– Я вам свой домашний номер телефона дам, – и на чеке накарябала шесть цифр карандашом, – звоните, если сильно невмоготу будет.
Посмотрела так протяжно на мать и добавила:
– Жалко мне вас, сил нет. Я же одна сама-то, мамки с отцом с детства не видела, детдом растил. Ничего же, смогла, выбралась, живу ведь! Ладно, в общем, наладится все…
Да, конечно, наладится. Вот только когда…
Два часа, пока полы мыла, быстро прошли, не устала даже. На улице стемнело уже, сыро, промозгло стало. Домой что-то ноги не идут совсем. Не хочется. Но, может, заснул Сашка, не ждет свою бутылку заветную. Перед дверью в подъезд потопталась – куда денешься, пошла. Как на каторгу.
В квартиру зашла – тихо. Даже телевизора из его комнаты не слышно. И правда, заснул, наверное. Тихонько на кухню прошмыгнула, водку под стол спрятала. Надломленный рогалик достала и в свою комнату пошла – всухомятку съест, чтобы чайником не греметь, не разбудить сына.
Свет включила и Сашку увидела – на ее диване лежит, лицом в подушку уткнувшись. Не храпит даже. Подошла, ладонь на спину положила – не дышит…Уже сильнее за плечо потянула – без реакции. Перевернула на спину, в лицо сына всмотрелась –глаза-то закрыты, словно дремлет, но серое оно какое-то стало, как из воска. Господи!
Умер сын.
На колени на пол перед ним встала, лицом к груди прижалась и тут вырвались все накопленные за годы рыдания, без слез выплаканных, вся боль стоном вылилась.
– Сашенька, сыночек ты мой, сынулечка…Как же так, что же делать-то мне теперь…
…Сколько так простояла, проплакала – час, может, или три. Встала. К тому самому старенькому дисковому телефону подошла шатаясь, трубку сняла и что дальше делать – не знает. В кармане рукой клочок бумаги нащупала – телефон Любашкин. Как во сне номер набрала.
– Любочка, приди, помоги, родимая…
Еще не договорила, как та трубку бросила – прибежит сейчас.
Так и было – Любашка по голосу поняла, что беда случилась. На ходу в коридоре пальтишко застегнула, кроссовки на босу ногу одела и бегом! Адрес-то она итак знала – провожала иногда мать сашкину до дома. По ступенькам влетела, дверь в квартиру открытой оказалась – распахнула и не поняла сразу-то: мать сидит перед сыном на расшатанном стуле, по волосам его гладит, приговаривая:
– Спи, сыночек, спи, мой хороший…
И только одинокая слеза застыла в самой глубине морщины рядом с уставшими глазами…
…Наверное, здесь и надо бы закончить этот очень грустный рассказ, но я обязан сказать, что Любашка поселилась у матери, помогает ей со всех своих сил, поддерживает. Возможно, полюбила даже.
Только вот, каждый раз, когда из магазина домой прибегает, мать всегда перед стареньким дисковым телефоном на расшатанном стуле сидит, всё звонка ждёт от сына…
Автор публикации
Безнадёга, грустно…
Венера, к сожалению, эта безнадега очень часто гуляет рядом с нами, с каждым из нас. Я часто вижу одну несчастную бабушку, которая просит на углу милостыню для того, чтобы купить бутылку сыну. Я не знаю – кто в этом виноват: она, тот негодяй или мы, окружающие. И не знаю – нужно ли давать ей денег. Но делаю это постоянно…
Помогаем мы или вредим, подавая милостыню тогда, когда точно знаем, что это не крайняя необходимость – вопрос дискуссионный. Я придерживаюсь второй точки зрения, но, повторяю, всё не так просто. А вот то, что таким образом мы устраняемся от решения проблемы – это однозначно. Подсознательно, не отдавая себе в этом отчёта, мы говорим – “Я сделал, что мог. Внёс свою лепту в решение проблемы. Могу спать спокойно”. Таким образом, за ничтожную сумму мы выкупаем у пострадавших свою совесть. Осталось только ответить себе на вопрос – “А сколько стоит моя совесть”? И ответ – “Другие и столько не платят”, цену не повышает.
Трогательный , жизненный рассказ, читая который порой трудно сдержать слёзы.
Светлана, спасибо!