Впервые в настоящую парикмахерскую я попал в шесть лет. До этого меня стригла какая-то женщина, знакомая моей бабушки. Она приходила к нам домой. Отец всегда сматывал в рулон часть ковра в гостиной. На пол перед зеркалом, которое стояло на тумбочке, ставили стул. Меня на него торжественно усаживали, обматывали простыней, и маленькая – всегда пахнущая чем-то сладким женщина, приступала к активной работе ножницами. Стричься я жутко не любил. Во-первых, волосы неприятно кололись. Мне казалось, что они остаются не только на ушах и шее, но и проникают в нос, в рот, в глаза – повсюду. Я дергал головой, сопел, вынимал руку из-под простыни и смахивал волосы с лица, демонстративно сплевывал одними губами, чем дико затруднял работу сладко пахнущей женщине. А во-вторых, я совершенно не мог высидеть в одной позе без движения и двух минут, а чтобы навести порядок на моей голове, требовалось времени гораздо больше. В настоящую парикмахерскую повез меня дедушка. Я совершенно не понимал, зачем нужно было ехать на трамвае в центр города, если буквально за углом нашей улицы, у булочной, на старом здании красовалась надпись «Парикмахерская».
– Внук! Сегодня мы с тобой поедем подстригаться, – заявил дедушка.
– Поедем?
– Именно. Я познакомлю тебя с замечательным человеком.
Куда подевалась сладко пахнущая женщина, я уточнять не стал. Тем более, она мне никогда особенно не нравилась. Я даже ее боялся. Когда она появлялась в доме и на кухне пила чай с бабушкой, я знал – будет стрижка. Но ехать куда-то, где раньше бывать не приходилось, а тем более в компании с дедом – это совсем другое дело. А что там будет со стрижкой, разберемся на месте. Мне тогда показалось, что мы ехали на трамвае целую вечность. Дед рассказывал мне о старых домах, которые проплывали мимо нас за окном, называл фамилии каких-то купцов. Слушал я не очень внимательно и быстро заскучал. Мне хотелось бегать по вагону, пересаживаться с красного сидения на серое, а с серого на желтое, но я сидел на коленях у дедушки и смотрел в окно. Наконец мы вышли из трамвая, потом еще какое-то время шли по тротуару, свернули за угол, снова шли, спустились по бетонным ступенькам вниз, оказавшись вдруг в маленьком зеленом дворике старинного трехэтажного домишки. На первом этаже я увидел полустертую вывеску: на ней были изображены раскрытые ножницы и почему-то пышные усы без лица. Синие буквы на белом фоне гласили: «У дяди Яши». Дедушка легко толкнул стеклянную дверь, с табличкой «Открыто» и где-то наверху залился трелью колокольчик. Внутри играла музыка. В большом красном кресле сидел завернутый в простыню мужчина с намыленной щекой. Над ним возвышался худой, высокий человек в белом халате. В руке у него была бритва. Такую же я много раз видел у деда, держал ее в руках, но не решался открыть лезвие, боялся порезаться, боялся крови и боли. Я тогда много чего боялся. Человек в белом халате взглянул на нас, поднял глаза к небу и провозгласил:
– Точность вежливость королей! – и улыбнувшись добавил – Или полковников.
Он чуть наклонился к сидящему в кресле, что-то шепнул ему, отложил бритву, легкой пружинистой походкой приблизился к дедушке и обнял его.
– Здравствуй, Зевик. Здравствуй, дорогой! – сказал он. Зевик? Странно, что дедушка Вова не удивился такому обращению, подумал я тогда.
– А это тот самый гениальный мальчик, который наизусть читает стихи русских классиков? – посмотрел он на меня и ласково потрепал по макушке. Ладонь у него была теплая и уютная. Я смутился, но кивнул. – Что ж, мы сделаем из него Марлона Брандо, не сомневайся, – сказал он дедушке и снова обратился ко мне, – А меня можешь звать – дядя Яша.
Дядя Яша снова вернулся к креслу, вооружился бритвой и стал ловкими движениями сбривать с щеки клиента белую пену. – В парикмахерской идет стрижка, – говорил дядя Яша, орудуя бритвой. – На столике сидит кот и внимательно смотрит на руки мастера. Клиент решил пошутить: это что же, – спрашивает, – ваш ученик? Сидит учится? – Да нет, – отвечает мастер, – он ждет ваше ухо.
Дедушка улыбнулся, и мне показалось, что он уже много раз слышал этот анекдот, а человек в кресле затрясся от смеха, совершенно не боясь, что дядя Яша может ошибиться и порезать его. Я весь сжался от предчувствия опасности, но парикмахер мельком взглянул на меня и, словно угадав мои мысли, сказал. – У дяди Яши не то, что пореза, царапины не было за всю его многотрудную профессиональную жизнь, мой мальчик. Об этом все в курсе и никто не боится. Когда чисто выбритый клиент покинул парикмахерскую, дядя Яша ушел за ширму, вышел с деревянной дощечкой, положил ее на подлокотники кресла и торжественно произнес, словно объявлял цирковой номер.
– Прошу внимания! Сейчас здесь свершится чудо! Занимайте место в первом ряду, молодой человек.
Только дядя Яша смог сделать так, чтобы я воспринимал стрижку, словно праздник. Он пшикал на меня водой из пульверизатора, показывал фокусы с ножницами, виртуозно обнюхивал различные флаконы и сыпал смешными историями из фронтовой жизни. – А что вы думаете, молодой человек!? И на войне есть-таки место улыбке и смеху. Если бы мы не умели смеяться, выжить было бы очень трудно. В свои шесть лет я не знал о войне практически ничего, кроме того, что дедушка Вова воевал, был артиллеристом и получил на фронте серьезное ранение. А еще в шкафу висел его китель с погонами полковника, и мне нравилось, открыв дверцу шкафа чуть раскачивать китель за рукав и слушать, как позвякивают друг о друга медали, расположенные в четыре ряда. Дядя Яша подстриг меня так, что я ни разу не почесался, не дунул, не сплюнул и не засопел.
– Зевик, тебе надо височки подправить, – сказал он, глядя на дедушку. И еще долго я ждал, когда они наговорятся, потому что «подправить» виски на небогатой, скажем прямо, шевелюре моего деда труда дяде Яше не составило.
Когда мы вышли из парикмахерской, я спросил
– А почему Зевик?
Дедушка улыбнулся и ответил
– Зеeв – это по-еврейски Володя. Это имя означает – волк.
– Ну, какой же ты волк… – сказал я.
– Ну, все-таки не ягненок, правда? – ответил дед, и я почему-то рассмеялся.
****
Мы с дедушкой ездили к дяде Яше еще пять лет. И все время у него играла музыка. Какие-то симфонические концерты. Он также шутил, рассказывал разные истории из собственной жизни и в каждой из них было столько жизнелюбия, страсти и юмора, а в самой манере изложения – энергии, что меня всегда удивляло: как вся эта феерия умещалась внутри худенького, старого уже человека. Он бегал от кресла к телефону, бросал в трубку: «А что я могу поделать, если к старому Якову идут-идут и идут!?». Или «Нет-нет и нет. Завтра никак не получится. В субботу?! Деточка, если бы вы наверняка знали, что дядя Яков еврей, вы бы не спрашивали у него про субботу. Свои субботы я отдаю внукам». Или: «В прошлый раз у вас был такой вид, что я не на шутку испугался. Посоветуйте тому, кто вас стриг заняться другой профессией. Например, рубить на рынке мясо! » Потом дедушка уже не мог никуда выезжать. А однажды приехала «скорая», и врачи увезли его в окружной военный госпиталь. «Надо же, – причитала бабушка – у Верочки тот же самый диагноз». Уже позднее, я понял, что речь шла о той самой сладко пахнущей женщине, которая меня стригла. Дед угас очень быстро, и со мной некому стало ездить к дяде Яше. Лишь однажды, пару месяцев спустя после похорон, мы приехали к нему вместе с отцом, и тот рассказал парикмахеру о смерти дедушки. Дядя Яша стриг меня тогда по-прежнему виртуозно, но в полной тишине. Это было даже непривычно. Музыка продолжала играть, но он не проронил ни слова. И только уже попрощавшись с нами, я увидел, как он взял трубку вдруг зазвонившего телефона и ответил звонившему: «Нет, сегодня я не стригу. Да, день рабочий. Но у меня траур». Мы увиделись с ним десять лет спустя. Я заметил знакомую фигуру среди ветеранов войны на площади, когда военный парад еще продолжался. Он стоял ко мне спиной, только чуть развернувшись к своему собеседнику, и как и тогда – много лет назад что-то эмоционально говорил, размахивая руками и вскидывая голову. – Дядя Яша! – крикнул я. Он обернулся. На пиджаке сверкали орден Красной Звезды, два ордена боевого Красного Знамени, медали «За отвагу» и «За победу над Германией». Он меня не узнал, прищурился, пытаясь угадать во мне знакомого.
– Я внук Зеева. Полковника! – подсказал я ему. Старенький, сморщенный дядя Яша рывком бросился ко мне и крепко обнял.
– Ай, какой же ты стал большой – Марлон Брандо. – Он оторвался от меня, оглядел мое лицо и с укоризной заметил: – А стрижетесь вы у натурального поца, молодой человек!
Теперь на месте парикмахерской «У дяди Яши» продуктовый магазин. И самого Якова Ефимовича Гурвича уже давно нет на этом свете. Но часто, когда я захожу подстричься в светлый и просторный салон красоты с улыбающимся персоналом, где мне предлагают чай или кофе, я вспоминаю небольшую уютную парикмахерскую дяди Яши с ее невероятными запахами, классической музыкой из проигрывателя и слышу бодрый, чуть насмешливый голос: «Ну, что вы хотите: если к старому Якову идут-идут-идут и идут».
Автор публикации
