Роман I
…И каков абсурд, господин N, будто в бреду, решается на полубезумную выходку и прилюдно попирает трехэтажной бранью своего недавнего ментора и покровителя Филиппа Михалыча…
«заурядный, праздный, до оскомины (сладкой терпкости) прекраснодушный повеса – не друг, а со_кутильщик!»
Как же еизко и недостойно. Какое жалкое ничтожество, какое насекомое — тля, вошь недобитая, последняя гнида под хвостом у паршивой собаки –убого, уродливо. С отвратительно фальшивой дерзновенностью и бражной смелостью господин N оскорибил человека, которого всегда воображал и, кажется, все еще продолжал воображать собирательным античным героем: мудрым и сильным платоновским стражем-философом, веселым жизнерадостным и вечно пьяным Дионисом; неутомимым, сметливым и великодушным Одиссеем…
На обратном пути со злополучного приема, пробираясь через вонючие миазнмы и раздражающе тоскливую желтизну переулков кутузовского уезда, после испорченного им же ужина (и старой дружбы), расплывшееся в одну сплошную отвратительную гематому лицо N, как бы всему миру на зло, сияло диким упоением – результатом десятки (если не сотни) раз прокрученного в голове воспоминания о совершенном бесчинстве. В этом полубезумном состоянии N навсегда прощался с православным миром и Миром Христовым, чтобы отсалютовать Принцу тьмы и заключить с ним пакт во великом грехе.
По доброй воле заходил он в эту бездну…
И к его собственному удивлению, ответ Мадам Небытие оказался терпимым, если не сказать благосклонным: более того, он сопровождался деловым предложением, которое сложно (помимо того что нельзя) было проигнорировать, ибо оно посрамило даже самый неоправданно смелый его прогноз. Недавняя букашка возводилась в высший онтологический ранг космического порядка, ибо силы хаотические, неведомые и уж явно не добрые или созидательные распорядились посвятить это посредственное существо (N) в ранг Вечного странника. Ранее это звание было персональным и носил его лишь одно существо – Доктор Иоганн Фауст.
Монолог бездны или Плач по Фаусту или Метафизическая Прожарка:
Он напоминал её ужасающей небытийности старого знакомого — неуемного саксонского алхимика, с которым так долго и, главное — по чем зря, носился рогатый болван на трех копытах. Помнится, тогда падший олух в очередной раз решил довериться своему всеблагому и честнейшему (по версии «Девы» Марии) кузену Слово, так же известному как Господь Бог, а также Аллах или Яхве (когда малыш Иисус плохо или очень плохо себя ведет).
Демиург его, разумеется, снова надул. Обнулил выигранное Мефистофелем пари, как нечего делать, так еще и всю ответственность на горб ему переложил. Мол, дьяволу поражения от Бога терпеть на роду написано. А то что в чертях ходишь, мол, сам виноват.
В чем-то небесный пижон прав. Упрямства и честолюбия царю тьмы не занимать. Так и будет до самого Пришествия своих новых Фаустов в мои бездонных пустотах крестить.
Не пора ли вам взять заслуженный отпуск, о принц материи, бренности и тлена?
Не пора ли последовать по стопам старины Иоганна и насладиться, наконец, мгновением?
В сторону: впрочем, этот новенький очень даже ничего. Остается уповать, что в этот раз без юных гретхен и пробирочных младенец справимся…
Роман II
Очнулся N в беспамятстве у ненавистной с дества обветшалой сторожки. Окрикнул старого сторожа Кузьму:
– Слышь, отец…
– Все бредите, аль очнулись, господин батюшка?
— Кузьма, ты что-ль?
— А то кто ж?
— а я тут каким макаром… и как долго?
— Третьего дня ваше благородие изволили заявиться безо всяких предупреждений, да к тому ж пьяные вусмерть. На ногах стоять вашеблагородие не изволили: едва вышли из брички, тотчас в лужу лицом. Все платье англицкое, подарок старшего барина на именины, в грязи извели. Да так, что прачке лучше даже не показывать, а то разгневается и, чего доброго, корытом огреет.
— Да и черт бы с ним с этим платьем, а также с прачкой и ее треклятым корытом!
*Кузьма начинает обеспокоенно креститься*
– Полно те, Кузьма! Я про абстрактную прачку, а не про твою Агафью! На твою Гафку ни один черт бы не позарился, а то ведь застирает до такой чистоты, сияния и блеска, что всю оставшуюся жизнь в преисподней херувимом буду кликать.
Да и страшная она у тебя, что твой черт. А чертей в аду и без того с избытком.
– негоже бесов в суе поминать… эх вы, а еще православный барин…
— Ишь, каков фанатик! Полюбуйтесь, каков иезуит! Чертыхнуться при нем уже нельзя!
*молчание*
– Кхм! Не угодно ли святой инквизиции в лице сторожа Кузьмы поведать, что там было после моего грехопадения лицом в лужу?
– Простите, барин, не поспеваю — больно мудрено толкуете. Ну так вот, выволок я вас из лужи, за сим кой-как в сторожку заволок и на спину с брюха перевернул. Стою глазею на вашблагородие, молвить ничего не смею, про себя ж думаю – бааа, это кто ж барина так опиздюлил? Да простит мой скверный язык ваше благоро…
– Мать твоя тебя в детстве опиздюлила, Кузьма, и не раз. А простить не прощу, Бог простит!
*едва заметно змеею улыбнулся N и еле слышно, но шипяще звонко добавил*
– он вас всех, сукиных детей, простит!
– Чегось, Батюшка?! Не расслышал дед ста…
– Пшол вон отсюда, скотина, – на обедню опоздаешь! Пастухи и кнут уже готовы, как и овцы. Тебя только ждут – псину сторожевую. Так иди и сторожи! А обо мне никому ни слова. Когда вернешься к сторожке, меня и след простынет.
– Как барину будет угодно.
*уходит*
Сам с собой:
– И то правда, надо бы поспешить, а то, глядишь, бабы оголтелые всю благодать разберут…
Автор публикации
