Дождливые сны Буэнос-Айреса…

Шелест дождя так завораживал, что он решил проснуться. Подумалось в полудреме, предрассветное время, ноябрьское начало лета – отличная заставка рассказа…

Он открыл балконную дверь номера и тёплая дождевая взвесь смешалась с прохладой кондиционера. Слушая дождь, он вернулся в кровать и завернулся в простыню.

Под такой дождь хорошо, не замечая, засыпать вновь и при этом необременительно думать о чем-то приятном. Спать наяву и видеть во сне, счастливо не запоминая, ответы на все вопросы, что может быть лучше?..

Сегодня был уже второй вторник, как он поселился в этом отеле и он, наконец, решил записывать свои впечатления, помня строчку, что пришла в голову накануне: «В твоих рассказах всё по-настоящему, не как в жизни, так и пиши».

Заснуть не получалось, вместо этого он, неженатый двоежёнец, вспомнил девушку по имени Лаура, девушку «имени Петрарки» с аурой той Лауры – так ему хотелось думать. Затем некстати – бывшие всегда некстати – вспомнились его московские жены, его «единственные любови». Воспоминания были как стоп-кадры старого кино, они не развивались в сюжеты и не причиняли боли, за один только этот дар он был благодарен городу Добрых Ветров…

За неделю жизни в отеле он интуитивно составил свой распорядок дня, завтракая в полдень в пустующем ресторане, обедая в привычном одиночестве там же, около пяти вечера. В этом небольшом отеле его звали «странный русский писатель» – он всюду ходил с блокнотом Moleskin и вечно старым и модным пером Parker.

Он гулял по соседним с отелем направлениям, выбирая улицы по музыкальности их названий, не углубляясь пока в город, зная по опыту – взаимная любовь придет сама.

Позавчера его познакомили с управляющим отеля – очки серого «дыма», влажная безвольная ладонь пожилого ребёнка, странно, скошено крашеные усы – через минуту он не помнил, как выглядел этот мужчина, сколько ему было лет и как его звали. Подумалось так: «Управляющий был из тех, кто ложился спать в солнцезащитных очках». Он забыл записать это в блокнот. Записал другое: «Умер в жизнь, живи в смерти сиротой».

В двух шагах от отеля он обнаружил открытое кафе, уютное запахами молотых кофейных зерен, корицы и углей.

По вечерам он пил здесь кофе, сидя под плотно полотняными, вибрирующими на ветру навесами-тентами. Однажды он увидел, как по туго натянутому навесу, мягко ступая, обозначая ямки исчезающих следов, осторожно прошла кошка. Дойдя до обрывающегося края, кошка замерла на секунду, затем сильно оттолкнувшись, бесшумным фантомом исчезла в темноте…

Кофе ему приносила «девушка Петрарки», молодая мулатка Лаура – изумрудные глаза, откровенно смущенная улыбка, вьющиеся черные волосы до ровных плеч пловчихи – в ней ощущалась сдержанная темная сила, на многое способная и, как ему показалось, согласная…

На груди Лауры, приземлившись на мелкую цепочку белого металла, жила серебряная стрекоза в форме крестика. Подумалось о неярком, в сравнении с коллекцией бабочек, собрании стрекоз, затем это: «Малиновые губы с привкусом оливок». Добавить ли к малиновым губам слово «искусанные»? Вероятно, позже…

«Аура Лауры» – хорошее название для плохого рассказа. Он записал эти слова при их знакомстве. И следом: «Все тяжкие лёгкого флирта» – черновая строчка белого стиха.

Лаура наклонялась, выгибая гибкую спину, и он видел в трепетном разрезе блузки её грудь и серебряную стрекозу-крестик. В эти острые мгновения он думал о том, что, кроме прочего, любовь – это когда и как женщина ставит перед тобой чашку кофе…

Кофе был отменно крепкий, правильно сваренный, здесь его подавали в игрушечных белоснежных чашечках с толстыми стенками-краями. Пить кофе из таких чашечек было особенно вкусно. Он пил – с перерывом на размышления и на записи – три чашки, каждый раз находя взглядом и подзывая улыбкой Лауру. Через два дня она знала наизусть, что нужно этому «странному русскому писателю», а он знал наизусть «официальные» части её груди, сокрытое же пока не вызывало привычного волнующего интереса натуралиста-исследователя – незнакомый город был притягательнее и ему не хотелось сейчас примешивать к этим отношениям кого-то третьего.

…Он повернулся на бок, глядя на марлевое марево моросящего дождя за рассветными окнами номера, подумал о том, что всё же надо заснуть…

Дождь начался вчера, поздно вечером, когда он сидел в своем кафе. Рядом, на перекрестке, в неслышном напряжении беседовала юная пара – загорелая она и бледный он. Угловатыми жестами юноша напоминал неопытного дирижера. Сдерживая истерику, не желая подчиняться, девушка беспрерывно поправляла рыжую челку. Не уступая, молодые люди хладнокровно смотрели друг другу в глаза.

Оценив её загар, он почему-то подумал о том, что загорала девушка голой и явно не с этим парнем. Вслед подумалось, песок на пляже – это точки и многоточия всех предложений мира…

Когда начался дождь, девушка торопливо достала из необъятных недр небольшой сумочки складной зонт, молодой человек нервно перехватил зонт и с третьей попытки раскрыл капризный алый купол. Он и она придвинулись друг к другу, но не стали ближе…

Он записал эту фразу в свой блокнот. Затем зачеркнул строчку: «Ленивые линии ливня».

Молодые люди отчего-то не пошли под тенты кафе, видимо, им было важно стоять вот так – в близком отдалении друг от друга, прочно отгороженными от ненастного ветряного мира ненадежным дамским зонтом – всё здесь было дождливо лживо…

Несколько капель дождя попали на раскрытые страницы блокнота и слова «…но не стали ближе…» слезно расплылись бледнеющими чернилами. Остались только: «Он и она придвинулись друг к другу…» Может быть у них… у него… есть шанс?

Пахло дождем, ожиданиями, кофе, влажной бумагой и надеждами.

Блаженно ни о чем не думалось…

Молодой человек, передав зонт девушке, достал сигареты, спички, закурил, и в заторможенном спокойствии, как на эшафот, мужественно шагнул в ночной уже дождь, всё было решено окончательно – шанса не было. Девушка, с облегчением замерев, даже не посмотрела парню вслед.

Кофе, дождь, ночь, это и его собственное расставание, словом, всё, включая записанные строчки, было настоящим…

Он стряхнул акварельные разводы дождя со страниц и, заканчивая эту историю, закрыл блокнот.

Став частью города, влюбив его в себя, я обязательно напишу об этой улице, и об этой мимолетной драме на перекрестке, я напишу о кошке, что гуляла сама по себе по полотняному навесу кафе, напишу об усах и очках Пиночета управляющего отелем, я напишу о неисследованной пока ещё утренней улыбке Лауры, о серебряной стрекозе, что счастливо живет на пикантной границе её волнующих холмов…

Надо продлять визу и спасаться здесь; надо пить вечный ночной кофе в застывшем времени, где всё окончательно решено; надо писать путеводные очерки чутким четким почерком, обналичивать гонорарные чеки от издательства, превращая заметные заметки в таинственные главы; надо закрутить роман с этим городом, и тогда, возможно, иллюзорная игра станет реальной жизнью – именно в этот момент, когда в дождливой тьме погасла сигарета молодого человека, он понял, что спит…

Иллюстрация Владимира Моренко