Ночь выдалась на удивление не по-осеннему ясной. С утра небо застилали тяжёлые грязные облака, похожие на губчатые шляпки осенних грибов, напитанные влагой. Временами поезд въезжал в полосу дождя. Серого, мелкого, липкого. И тогда начинало казаться, что смотришь на пейзаж за окном через запотевший объектив. От этого Смирнову становилось ещё тоскливее. А к вечеру небо стало проясняться. Среди серости всё чаще прорывалось низкое синее небо. Потом и вовсе угрюмые тучи остались далеко позади. Огромный, чуть съеденный по краю месяц, россыпь звёзд на чёрном бархате неба и бескрайние поля, теперь уже пустые и жёлтые, словно пустыня. Размеренный стук колёс, приглушённый свет в купе, постепенно приводили в порядок мысли.
Смирнов возвращался домой с похорон матери. Туда он спешил: самолёт, потом электричка. Обратно спешить было некуда, впереди ещё половина отпуска. Уладив все дела и формальности, двинулся в обратный путь Северобайкальск – Комсомольск на Амуре, время в пути 5 дней, 15 часов. 5 дней, 15 часов, чтоб восстановить привычный ритм жизни. В пустой квартире в Комсомольске на Амуре никто не ждал. В маленьком домике на окраине Северобайкальска, теперь тоже никто не ждал. Смирнов родился и вырос на просторах Байкала, но мечтал о море. Мать и отец его, будучи студентами, приехали в те края на строительство БАМа, встретились, полюбили друг друга, и Байкал. Отец любил говорить, что влюбился в Байкал, а потом увидел его в глазах матери. Эти же необыкновенно синие глаза достались и Смирнову. У него было счастливое детство, потом весёлая юность. Выбрав профессию инженера-судостроителя Смирнов переехал в Комсомольск на Амуре. Карьера его быстро шла в гору, работал он с любовью и азартом, к 36 годам он был доволен собой и должностью начальника цеха. В личной жизни таких успехов Смирнов не имел, хотя и считался завидным женихом, но всё как-то не складывалось. Отец умер несколько лет назад, Смирнов предлагал матери переехать к нему, но она, не готовая расстаться с лучшими воспоминаниями своей жизни на берегу Байкала, решительно отказалась. Теперь и её не стало.
Пейзаж за окном сменился. В полутьме можно было различить очертания гор. Смирнов вспомнил, как ехал этой дорогой впервые, когда уезжал в институт. Двадцать лет назад. У него за спиной возможно уже половина жизни, а для этих гигантов, это лишь крохотный отрезок, за который ничего не изменилось. Как стояли они сотни человеческих жизней, величественно устремляясь к небу, так и стоят. Так и будут стоять.
А что есть человеческая жизнь? Не такой же ли это поезд, где каждый из нас пассажир? Поезд идёт, останавливается на станциях, одной за другой. Где-то стоянки длительные, где-то буквально несколько минут. Школа, институт, первая любовь, больница, операция по удалению аппендицита и прочие события значительные и не очень. Где-то встречают на пироне, ждут. Где-то провожают и обещают помнить и ждать. А потом забывают. Когда он последний раз видел своих школьных друзей? А поезд идёт всё дальше, тук-тук, тук-тук, размерено стучат колёса, тик-так, тик-так, торопят жизнь стрелки на часах. И если вслушиваться в это тик-так, то становится страшно. Сколько же ещё осталось времени? А, вслушиваться в тук-тук, тук-тук, это совсем другое. Организм словно сливается с этим убаюкивающим звуком. Словно вот уже не ты в поезде, а ты сам поезд и в тебе тысячи людей, тысячи судеб, тысячи мыслей. Вот ты ребёнок, неугомонный, шумный, поезд для тебя целый мир – вот ты залез на верхнюю полку и покорил Эверест. Вот ты глядишь в окно, а под колёсами проплывает река – какое захватывающее чувство, ты словно над пропастью, но страха нет, ты летишь, как на ковре-самолёте. Вот ты студент, весёлая компания, гитара, шутки, и смеющиеся глаза напротив, если и влюбляться, то именно сейчас. И можно увидеть всё – щедрость общего стола, когда сосед достаёт, с любовью упакованную в фольгу заботливой супругой, ароматную курицу, и зовёт по-братски – “двигайся ближе, сейчас пообедаем”. Заботу, когда молодой солдат, возвращающийся домой, помогает старушке закинуть на полку потрёпанный чемоданчик. “Спасибо, сынок, – лепечет старушка – билет то последний достался, верхняя полка, уж и не знаю, как быть”. “Не боись, махнёмся, как королевна поедешь, мать, со всеми удобствами, у меня как раз нижняя!” – бойко отвечает солдат. А этот господин всем недоволен, уткнулся в журнал, морщит нос, мол, слишком шумные соседи, а чай не крепок, к тому же духота. А эти сидят, уж за полночь. Две женщины, одна, что постарше, приглушённо рассказывает: муж изменил, одна с сыном, тяжело, невмоготу. Вторая участливо кивает, а утром угощает, проснувшегося мальца, шоколадным печеньем. И все куда-то едут, едут. Со своими судьбами, своими мыслями, по своей жизни.
От себя не убежишь, говорят, но можно найти нового себя. Возможно, так же думал Достоевский, “скача по чугунке”, покидая родину на долгих четыре года. Смирнову просто необходимо было найти нового себя, он искал, перебирая воспоминания, строя новые планы, вслушивался в стук колёс и смотрел в окно. Попутчиков в его купе пока не было. “Это и к лучшему”, – думал он. Ему хотелось побыть одному. А поезд всё ехал и ехал, и вместе с небом за окном менялись и мысли. Смирнов занял место в своём купе вчера, угрюмый, уставший, почти больной. К утру бессонной ночи, когда розовое солнце постепенно разбавляло темноту, обещая быть тёплому дню, Смирнов переродился. Оставя где-то там, среди каменных гигантов, в их вечной неподвижности, тяжёлые размышления, он уже твёрдо знал, что есть один путь в жизни и он только вперёд. Поезд не жалуется, как тяжело взбираться в гору, как страшно лететь с горы, он знает, что нужно двигаться вперёд, потому, что кому-то он очень нужен, что где-то его с надеждой ждут.
Поезд тем временем подъезжал к очередной станции. Объявили долгую стоянку. Смирнов решил пойти размяться, подышать. Пока он доставал куртку, ботинки, дверь купе открылась. Девушка в белом берете, из под которого струились волнами тёмные длинные волосы, с трудом пыталась протиснуть в дверь огромный чемодан. Провожатых не было. Смирнов подскочил, ловко подхватил чемодан и вот он уже на верхней полке.
– Спасибо, – улыбнулась девушка, снимая берет. – Я Аня, соседями будем – и прыснула, от собственной шутки.
Смирнов представился тоже, неловко переминаясь.
– Вы располагайтесь пока, а я на пирон, подышать. – И вышел, от чего-то, краснея.
Вернулся он с внушительным кульком свежих, ещё горячих булочек с яблоками и пирожков с капустой.
– Накрывайте на стол, Аня, – шутя, распорядился Смирнов, – а я за кипятком. Завтракать будем.
Поезд неспешно тронулся. За окном сначала медленно, а потом всё быстрее, поплыли пирон, вокзал, лица провожающих, дома, улицы, вот и весь город остался позади. Вновь раскинулись за окном поля, обнажённые деревья, за которыми виднелись снежные вершины гор. Колёса стучали тук-тук, тук- тук, стучали, и ложки в стаканах с душистым чаем, и сердце Смирнова стучало, казалось, громче всего этого. Поезд ехал к следующей станции, и в поезде двое уплетали булочки с чаем.
Автор публикации
никогда не знаешь, когда страница жизни перевернётся…