Десятый круг. Глава третья.

 

  Шли они истязаемые ветром и зноем. Не было солнца, но странный зловещий свет наполнял пространство. Словно от лавы извергающейся.

 И увидел Несчастный болото, бурлящее в низкой земле. Но наполнено было оно не водами, а камнем расплавленным. И были в том болоте люди. И с мольбою смотрели вверх… Камнем и песком были наполнены рты людей. Иные поглощали камни, иные извергали.

  Не было желания смотреть на страдающих людей… Но указал Светлый в их сторону: «Ублажал ты чрево свое яствами. И гнушался еды простой. И осуждал непритязательных».

  Склонил в бессилии обреченный голову. И понял участь свою. И мыслил он про себя, но слова как будто произнесены были, и каждый мог слышать их:«Жизнь моя в достатке была. От того и не ценил, что посылал мне Создатель. И не делился с нуждающимся. Видел я себя выше других, за что и участь моя теперь мне открыта».

  Но смотрел Светлый на него:«Поставлена за тебя свеча женщиной- нищенкой. Не ей ты дал милостыню, но чадо ее накормил в холодный день. И узнала она от дочери своей о добром человеке. И стоит за тебя свеча неугасаемая».

 Так вспомнил Несчастный цыганку, милостыню просившую. Только не жадностью, а через гордыню свою он отказал женщине в подаянии. Но не отпустила судьба его, даровала путь любви. Девочка обратилась к нему с мольбой о милости. И стало жалко ребенка ему. Видел он, как оголодало и замерзло дитя. И отвел он дитя к пекарю, дабы хлеб насущный даровать ребенку, молоко согретое, да тепло дома пекаря.

  Но не единой свечей путь освещен должен быть. Ибо в пути долгом быстро сгорает свеча и тусклый свет от нее в округе.

  Так и далее шел Светлый указывая путь.

 

Прошел день. За окном темно. Мы опять с Пашкой, нас везде водят вместе. Сидим на кушетке приемной кожного врача. Пустая комната, где только стол, два стула и две кушетки. Окно зарешечено, но не закрашено. Это уже радовало. И главное, была открыта форточка. Мне даже казалось, что в нее проникает свежий ветерок с улицы. Оттуда, где есть деревья, уже засыхающие пожелтевшие от зноя кусты шиповника, кое-где пробивающаяся трава.

Мы смотрели в окно. Смотрели тихо, долго. Пока Пашка не дернулся всем телом от страха – за стеклом стоял человек.
– Смотри!

Я давно заметил большую фигуру на фоне белеющих вдалеке строений. Это был Миша. Мой спаситель. Местный Минотавр ‑ хранитель лабиринта и паркового порядка.
– Миша, иди, гуляй.

Эти слова произнес доктор, который совершенно беззвучно вошел сквозь закрытую дверь. Не было слышно ни поворота ключа, ни скрипа двери. А возможно, было и не заперто. Мы не проверяли.
– Миша, иди к себе.

Доктор совершенно спокойно повторил просьбу. И добавил.
– Вы, ребята, с мозгами, поймете. Аккуратнее здесь. Не усугубите свое положение и особенно здоровье лишними делами. А то, заколют препаратами, станете овощами… Вон, как Миша. Правда, он таким родился. А как буйствовать стал, так его отец сам к нам привез. А потом и остался тут работать. Под лекарствами Миша тихий. Даже помощь от него есть. Сюда приходит любопытствовать как я осмотр веду. Тут же и женщин приводят. Вот и шастает к окну, как видит свет или движение. Вы его не бойтесь. Но и не лезьте к нему с дружбой.

Слова врача звучали, словно мы находились внутри огромного колокола. Мне стал интересен этот человек. Невысокий, ровно подстриженный. Лет пятидесяти, а может и больше. Аккуратист. Хотелось его назвать «доктором Геббельсом». Но я решил узнать его истинное имя:
– Доктор, как к Вам обращаться?
– Александр Маркович.
– А отчество? – поинтересовался Пашка.

Я улыбнулся. Так же заметил ухмылку доктора.
– Маркович, это и есть отчество. Александр Маркович… Сегодня вы переночуете здесь. В карантинный бокс я вас вернуть не могу. Вы здоровы по моей части. Сейчас принесут подушки и одеяла. Извините, белья нет, но за дверью есть туалет. Дверь запирать не буду. Я сегодня дежурный на ночь. Буду у себя в кабинете дальше по коридору. Вопросы есть?

Меня мучил голод.
– Александр Маркович, а где можно что-нибудь найти поесть?
– Поесть?..  Да-да. Сейчас Саша вас отведет на кухню.

Доктор громко позвал санитарку:
– Сааашааа… Александра Сергеевна!!!

В коридоре послышались шоркающие шаги и в комнате появилась опять эта женщина. Только уже в свете длинных жужжащих ламп белого свечения.

Она и в правду была похожа на мужчину. Точнее на старика. Тучная, большая, с крупными чертами лица. Виднелись реденькая борода и усы. И несколько крупных висячих родинок по лицу. Косынка скрывала белой тканью ее волосы, а черный рабочий халат превращал фигуру в одно сплошное облако биологической субстанции.
– Саша, пожалуйста, отведи парней на кухню. Пусть поедят.
– Александр Маркович, там скоро все ночные соберутся на чай, – возразила Саша.
–  Я попросил – отведи ребят на кухню!

И мы пошли за Сашей. Шли сами. Состояние было не лучшее, но уже не так мутило. Нависло ощущение скорого дождя. Слышно было ночных сверчков. Еще где-то плакала женщина. Донёсся невнятный приглушенный крик из помещений, я так и подумал: «Дурдом».

Отдельно стоящее здание кухни светилось огнями. Окна были полностью открыты. Мы прошли внутрь, и Саша сразу указала нам на стулья у разделочного стола, а сама по-хозяйски стала осматривать кастрюли.
– Макароны «по-флоцки» и компот, – заявила она и смачно отвесила половником порции по тарелкам. Следом встали две пластиковые кружки с компотом. На салфетке она подала хлеб и пластиковые ложки не первой свежести.

Мы накинулись на ужин. Послышались голоса с улицы. Белые халаты приближались к кухне. И первый кто вошел с порога, накинулся на Сашу:
– Ты чего их сюда привела, дура старая? Кто разрешил? Водить больных на кухню запрещено. Тебе мало влетает от главного? Опять останешься без зарплаты. Гони их отсюда. Гони!

Невысокая, круглая со всех сторон женщина в медицинском брючном костюме брызгала слюной показывая свою значимость.

«Матрешка». Типичная Матрешка. Внутри нее, наверное, помещалось еще с десяток таких же крикливых и напыщенных деревянных кукол, только с каждым уровнем все мельче и тупее. С первых секунд мое презрение к этой женщине было непомерным, и на ее крики мне было все равно. Пашке тоже. Мы подчистили тарелки и почти допили компот. Я от суточного голода, Пашка по привычке, оставшейся еще с тюрьмы.

А Матрешка не унималась. Она кричала и призывала Сашу скорее запереть нас в бокс. Саша была словно глухонемая, даже не повернув головы, продолжала искать что-то нужное в шкафах кухни. Мы с Пашкой, не особо обращая внимание на крик, сами поплелись к выходу.

Вышли из помещения и растворились в темноте парка. Словно сиамские братья близнецы, свернули с дорожки в ближайшие заросли низкорослых фруктовых деревьев. Август дарил урожай яблок, груш, слив, дикого абрикоса, в воздухе стоял запах переспелых плодов, которые уже упали на землю и начали гнить. Мы переступали аккуратно, и каждый раз ноги скользили по гниющей фруктовой мякоти. Найдя укромный пятачок, присели на корточки. Наш интерес оставался там, в столовой, где медицинские работники собирались на свою полуночную «посиделку».

Банкет набирал обороты. Голоса стали звонче, послышалась тихая музыка развлекательной радиостанции, в окнах стали мелькать фигуры, кто-то громко разговаривал по мобильному телефону. Через голоса можно было воображать не “белые халаты”, а персонажей на сцене.
– Маша уже салат режет? Пусть только не солит, а добавляет соевый соус. Я за здоровое питание. И без майонеза.
– Без майонеза не салат, а силос. И мясо чтоб промариновалось хорошо. Кто поставил мясо?
– Тетя Люся, да я на работе. Шо Вы так кричите? Знаю, что поздно. И шо? У меня ночная смена. Отпуск только осенью. Тогда и приеду в Киев… К Вам заеду обязательно… И к дяде Коле заеду. И в Бравары… Вы так говорите, будто у меня отпуск полгода. У меня отпуск месяц дан… И шо, я его, по-вашему, должна именно чтоб ко всем Вам заезжать? А то мне больше там не чем будет заняться… Да я не кричу. Связь плохая.
– А топливо принес кто? Сегодня же выписывали, точно должен быть коньяк! Или опять бежать в магазин?

Суета. Крики. Веселье. Чувствовался нарастающий праздник. Мимо просквозила фигура старшего медбрата Миноса. Он двумя руками обхватывал тяжелый от стеклянных бутылок пакет. Бутылки постукивали, издавали знакомый всем скрежет стекла о стекло. Это нас впечатлило, захотелось выпить. Я точно бы не отказался влить в себя грамм двести. Например, виски. С лимончиком.

Вахтанг Минос влетел в помещение кухни и всеобщий восторг собравшихся оповестил о готовности начать мероприятие. На пороге, в свете дверного проема, показались две фигуры. «Матрешка» в белом халате выдворяла нашу санитарку:
– Саша, иди в отделение! Кто будет смотреть за больными? Или ты мне прикажешь это делать? Иди, говорю. Тут без тебя справимся. Достала уже! – Женщина подтолкнула Сашу в спину и та побрела через парк, понимая, что застолье опять обойдется без нее.
– Жора, а чего нас-то не ищут? – завертел головой Пашка. – Сейчас Саша придет, а нас у доктора в смотровой нет.

Меня это не интересовало.

– Бухают сволочи. Сейчас бы тоже выпить.
– Забудь.

– Хорошо хоть поесть успели.

Наш диалог показался мне ночной молитвой. Каждый говорил о своем. Да и молчали мы каждый о своем. И думали, оценивали. Не знаю, до чего мог додуматься Пашка, но я точно понимал, что сегодня мне будет откровение. И придет оно свыше. Я его почувствую. Именно сидя здесь, в кустах. И если б не жуткое желание принять алкоголь, я мог бы ждать это откровение вечно.

И я прислушивался, принюхивался. Веселье было в разгаре. Музыка стала громче. Все чаще мужчины выходили за угол по своей не очень большой нужде и заодно покурить. Женщины, в приподнятом настроении, группами прогуливались в лечебный корпус. Долговязый медработник торопливо перевалился через подоконник. Его стошнило на клумбу, но этого никто даже не заметил.

Потом он же вышел на крыльцо, сел на бордюр и устало закурил. И курили здесь почти все и много. Группами и по одному. Открыто смакуя каждую затяжку или парочками убегая с яркого света в тень сада, и там шелестя одеждами и обертками сигаретных пачек.

Радио оповестило о наступлении двух часов ночи. Долговязый уже давно спал на клумбе у входа, удобно подложив под голову пустую пластиковую бутылку. Врачихи и медсестры пили чай, вели свои беседы. Некоторые были явно во хмелю и несли полую чушь. Мужского персонала почти не осталось. Вахтанг Минос привел сына Мишу на кухню. Было слышно, как женщины кормили больного парня, угощали его остатками со стола, выказывая свою заботу.

Миша ел молча. Казалось, он вообще не умеет разговаривать. Он был послушным и кротким. Однако в нем было и пугающее. Огромная сила чувствовалась в его теле, и эта сила подчинялась совершенно нелогичному пункту управления. Кто знает, какие команды могут привести в движение этого человека? Мне было немного не по себе.

Я обратился к Пашке, к единственному человеку, который мог меня выслушать:
– Тебе не страшно?
– А чего бояться?
– Просто жить не страшно? По сути, мы здесь как в тюрьме. Забор, колючка, решетки. А они там бухают. Но ведь, они же едят ту же самую пищу, что и больные. То, что больным не додали, они оставляют себе. Как объедки. Точнее, «недоедки». И мы тоже сидели за тем столом. Значит и они как на зоне. Значит, они тоже в дурдоме, как мы. Только нас кормят и лечат. А они должны заботиться о себе сами. У них тоже есть свои заборы и колючая проволока. Только мы скоро выйдем из этого ада, а они тут останутся. Точно. Это же ад.

Я смотрел на этот культ чревоугодия. Мои мысли путались. Было противно наблюдать за всем этим спектаклем. Я вспомнил себя на таких пирушках, и от этого стало еще противнее. И мысль о выпивке уже куда-то испарилась. Хотелось простой воды. Чистой. Холодной. Из родника. Чтобы зачерпнуть ее пригоршней и поднести к пересохшим губам.

И представилось мне это во всех красках. И как ладони сложил сперва правую перед собой, потом левую. Как наклонился к роднику. Как опустил сложенные ладони под поток воды из земли. Но только не прохладу воды почувствовал я на коже рук. А почувствовал чью-то руку на темени своем. Теплую руку. Согревая место касания, взметнулась она надо мной и даже в темноте ночи и тени кустов я явно увидел слабое свечение креста ровно перед глазами.

Всего лишь миг. Но это свечение было. Как будто невидимая рука нарисовала крест в воздухе неоновой кистью, и как след этой же кисти растворился в темноте.
– Ты видел?!
– Что?
– Белый крест!
– Нет, – Пашка сидел невозмутимый. От него не поступило ни одного вопроса. Ему было все равно. А мне нет. Я знал, что это было.
– Это было благословление, – тихо прошептал я.
– Вон Сашу на кухню ведут. Идти надо в приемную к доктору, пока не стали искать, – Пашка указал на дорожку, где по направлению к столовой шла та же “Матрешка” в белом халате, только чуть покачиваясь. Впереди она вела санитарку Сашу.
– Саша, вот скажи, что, я должна тут все убирать? Ну доктора чуть посидели. Или как ты считаешь? А?.. Никуда твои больные не денутся. Уже пора привыкнуть.

Женщины скрылись в свете кухни, а мы с Пашкой стали полуприсядом пробираться через кусты. Но мне совершенно не хотелось идти на корточках. Мне хотелось идти ровно. Открыто. Мне нечего было бояться. Мною овладело спокойствие.

Пошел теплый летний дождь. Быстрый, короткий, сильный. И такой долгожданный.