Десятый круг. Глава девятая.

«Долог ли еще наш путь?» – вопрошал Несчастный в мыслях своих. Но слышал эти мысли Светлый и отвечал: «Кто попал в круги эти чистилища, тот будет ходить по ним веками. Ибо долог путь до обретения покоя в душе. Но иной должен только увидеть, дабы знать и донести».

  И молвил Несчастный: «Куда можно донести эти знания, если чистилище есть центр земли и выхода наверх нет?»

  Приложил Светлый руку к устам Несчастного: «Не говори, если не знаешь. Усомнись, если не веруешь. Но если веришь, не сомневайся. Ибо ходят по земле люди истину знающие. И всяк, имеющий слух, к ним прислушается».

  И был на пути их дом с дверьми множественными. И говорил Светлый: «Иди и смотри! И пусть в душе твоей не будет страха, но боль. Ибо память через боль всегда будет жить в тебе».

  И отворил Несчастный первую дверь. И бездна пред ним предстала, в кою летели души человеческие. Летели они вниз, но висели словно неподвижные. И узнал он иных по образу. И боль обреченных почувствовал. И боль вытеснила страх. И запомнил он это чувство. И отворил следующую дверь.

  Было там забвение. В полном безмолвии и темноте томились души. И не могли они видеть открытой двери. Заключалась их участь быть в полном неведении мира. И там узнал он иных.

 Прочие двери отворял он, кои ход вели к топкам печным и ледяным пещерам. И везде он находил души ведомых ему людей. И везде его преследовала боль. И память его питалась картинами круга последнего.

 И была дверь особая, за которой луч света его за собою повлек. И шагнул Несчастный в зал темный. И вывел его свет на средину.

 Ничего ему не было видно во тьме. Лишь слышно было дыхание чужое. Словно тысячи огромных животных делают свой последний страдающий вдох.

  И разглядел он вокруг фигуры темные. В количестве огромном. И ждали они приказа броситься на Несчастного. И ярились в злобе дикой. Но имеющий власть на веление пребывал безмолвно.

  И стоял Несчастный в ожидании. Питаясь ужасом и страхом. И пошла волна света в лицо Несчастного. Возвращая назад к двери. И понял он, как решена его участь.

 И чистое небо над ним открылось. Земля в бескрайнем цветении. И стояли люди в одеждах белых. И произнес Светлый имя Несчастного. И молвил: «Видел ты, что каждый получит по делам своим. Иди, и души какие можешь, спаси! А пройдя путь, вернешься в срок назначенный».

 И расступились все, пуская его к новой дороге. И увидел Несчастный лестницу вверх. И ступил он на нее, словно на твердь. Так поднимался он над всеми, кои внизу остались.

 И любил он их. И был счастлив он.

 

Зима впервые показала свой приход. К ночи подул северный ветер. Пронизывающий, холодный, стелящийся по земле змеями, словно пары жидкого азота. Он обвивал все предметы и неровности земли.

Человек, стоявший на таком ветру, замерзал постепенно. Стопы его ног начинали ныть от проникающего в обувь холода. Потом замерзали голени. Все выше и выше ветер завладевал телом. Человек сопротивлялся, совершая смешные танцевальные движения: подпрыгивал, встряхивал ногами, бил подошвой одного ботинка о подошву другого, будто делая себе подсечку. Руками потирал колени, бедра.

Но это уже помогало мало. Верхняя одежда для ранней осени не спасает. Она пропустила холод до нательного белья и кажется, что ветер практически вплетается в волокна ткани. Для него не остается преград. Так невозможно получить обморожение – температура еще выше точки замерзания воды. Но так получают простуду, переходящую в воспаление легких. Затем в пневмонию. И далее к симптомам, несовместимым с жизнью.

По выметенной от листвы дорожке шли три человека. Они покинули лечебный барак в сумраке надвигающейся ночи. Коренастый мужчина шел слева. В руках он держал небольшой узелок, как в военное время у беженцев, когда нехитрые пожитки поспешно скидывали на покрывало и, завязав углы тряпицы в один узел, получали подобие большой котомки. Так и он нес что-то похожее. Это была старая наволочка, набитая вещами.

С правой стороны шел долговязый человек, одетый в ватную стеганную куртку поверх белого халата.      Подол халата выделялся в сумраке. Еще виднелись белые манжеты из рукавов куртки, что заботливо прильнули к неустойчивой фигуре третьего. Третий, часто спотыкающийся, шел благодаря поддержке высокого мужчины. Вжав голову в плечи и переплетя руки на груди, он казался гораздо ниже своего среднего роста.

Подойдя к основному корпусу, компания свернула не на главную аллею, а в глубь парка. Обходя здание с тыльной стороны, обходя светлые пятна окон, уклоняясь от раскидистых ветвей садовых деревьев. Путь лежал к воротам, где их уже ждали. Из сторожки у ворот на мокрый асфальт светом ложилось проекция окна. Вытянутый прямоугольник освещал проход и калитку меж двух кирпичных столбов. Из проема двери пробился еще один поток света, который  тут же был заслонен крупной фигурой охранника.
– Федор, ты?
– Я. Отворяй! – фельдшер отпустил плохо держащегося на ногах спутника. Достал из кармана маленький серебристый цилиндр и протянул его беглецам. – Вот, фонарик. Пригодится.

Охранник расстегнул на себе старый армейский бушлат без знаков различия, вынул спрятанный на груди темный пластиковый конверт и тоже сунул в руки уходящих.
– С Богом! – страж ворот лязгнул затвором железной калитки.

Легкий скрип призвал как можно быстрей переступить черту раздела жизни в доме для душевнобольных и миром полноценных страстей. Таких долгожданных и немного неизвестных.

– Хлопцы, вы только старайтесь не попадаться на глаза никому. Эти дни народу чужого много приехало. Поговаривают, на Киев собирают парней и девок, вроде бастовать. Уже один автобус отправили. Но хватают туда и тех, кто не особо хочет.

Сжавшийся мужчина чуть выпрямился, взглянул на говорящего и спросил:
– Опять бастуют? Майдан что ли?
– Майдан, чтоб их мать… Опять власть делят! Ну все, ступайте. Держитесь вдоль забора, потом по над дорогой и влево в овраг. Овраг вас мимо постов как раз на трассу и выведет, – сторож махнул рукой в сторону нужного направления и поспешил вытолкнуть двоих за калитку.

Долговязый фельдшер остался на территории. Он сделал пару шагов назад, в тень сторожевого здания. Теперь, в темноте, подол его халата сливался с побеленной стеной сторожки и совершенно не выдавал присутствие человека.

Калитка, управляемая рукой охранника подалась назад, вновь скрипнула старыми петлями, закрывшимся засовом.
– Чай будешь? – сторожу не хотелось сидеть одному всю ночь, и привлечение собеседника на чай вполне могло скоротать время дежурства.
– Дава-ай, – Федор на выдохе протянул гласную больше привычного, словно таким образом и сам хотел сократить время ночной смены. Не любил он работать ночью: каждое дежурство, перевалив за полночь, сопровождалось у фельдшера неизъяснимой тревогой. – Наливай, только я тут постою, подышу.

Дверь закрылась. Федор всматривался в темноту, стараясь различить удаляющиеся фигуры бывших пациентов. Они растворились в темноте. А ветер завывал меж веток и все так же нагонял на землю холод.

Собравшись уже было зайти в сторожку, фельдшер вдруг услышал шаркающие шаги на главной аллее. Невысокая женская фигура в полосатом больничном халате торопливо шла к воротам. Это была «Матрешка». Она торопилась, и при этом не отрывая правой руки от уха, что-то бормотала. Приближаясь к сторожке, она совершенно не замечала стоявшего в тени Федора.
– У ворот никого… сторож на месте, за столом… я его через окно вижу. Тихо все, – она несколько раз замолкала, явно выслушивая собеседника, и вновь начинала тараторить. – А я откуда знаю? Я была у Манна. И куда он делся, я не знаю… Я его не выпускала. Выписку не подписывала. Куда он может сам бежать?..  Да. Только он под лекарствами, дала, как вы сказали… Но откуда я знаю куда делся?! Что значит, я буду отвечать?..  И нет у меня уже тех денег. Нет. Я их добрым людям раздала. Все на людей, себе ничегошеньки не оставила. Да еще магарычи… Ничего я возвращать не буду, это Федор его спрятал, сволота. Они с этим евреем заодно. Вот с него и спрашивайте… я откуда знаю, где сейчас этот фельдшер? Спит уже, наверное, пьяный…. Денег получил от Готте и айда гулять… Я-то его поищу, но с ним сами разбирайтесь!

Матрешка засунула мобильный телефон в карман халата. Совершенно не замечая стоявшего рядом человека, она осторожно еще раз заглянула в окно сторожки и побежала обратно.

Федор эти две минуты практически не дышал. Ему было интересно, о чем будет говорить старшая медсестра. И с кем это она говорила? В его уме отдельные услышанные фразы складывались в один логический ряд. Федор еле слышно прошептал сам себе: «Ну, началось!»

В тот же момент большая машина яркими лучами ксенона осветила площадку перед воротами. Качаясь, по разбитой дороге ехал черный внедорожник. Фельдшер узнал машину, компания из которой интересовалась одним из беглецов. Он быстрым шагом ушел вглубь сада и почти бегом направился к главному корпусу. Нужно было предупредить доктора Манна. Началось!

Для двух мужчин, которые вышли несколько минут назад из ворот лечебницы тоже все только начиналось. Идя по тропинке вдоль забора, они видели свет фар и понимали, что его стоит опасаться. Это приехали за ними. Но их уже не было в том месте, где их будут искать. Повинуясь инстинкту, они укорили шаг. В темноте можно было ориентироваться только по едва заметно белеющей тропе.

Неожиданно слева от них, в полной темноте, послышался тихий призыв:
– Эй, сюда!

Двое замерли от неожиданности. Можно было предложить мистическую версию этих звуков. Поскольку им обоим показалось, будто прошептал эти два слова подросток. Но они повторились уже более отчетливо.
– Идите сюда, здесь спуск!
– Ты кто? – спросил Иваныч. Светить фонариком было еще не безопасно.
– Альбина.
– Ты чего тут, девка?!
– Вас жду. С вами хочу уйти. Не гоните меня, я тут все места знаю.

Незримая встреча была в радость всем троим. У беглецов появился соратник и проводник. Девушка же имела тайную привязанность к одному из мужчин. Симпатии были взаимны и только монашеские одеяния девушки останавливали обоих от желания объясниться.
– Эта тропинка сейчас выйдет на дорогу – и в поселок. А нам вниз нужно идти. Яром.

Иваныч подошел вплотную к девушке, свободной рукой взял ее за плечо и словно обнюхивая, наклонился к ней. С короткого расстояния можно было разглядеть светлый силуэт ее лица.
– Хорошо, веди.

Георгий Готте, все еще тяжело шагавший и шатаясь, как при качке на корабле, впервые стоял ровно. Вдохнул поток свежего воздуха – и понял, этим освежающим кислородом была она. От неожиданности он не проронил ни слова, но его сознание потянулось к этой хрупкой девушке. Альбина коснулась ладони Георгия, взяла его холодные пальцы в переплет своих. Теперь она была их спасительной нитью в этом лабиринте ночных тропинок.

Спустившись в овраг, включили карманный фонарик. Светлое пятно прыгало впереди путников, указывало на вытоптанную полоску земли. Тропинка петляла меж распаханных на зиму огородов, дачных участков с крошечными домиками. Уводила прочь от огней жилых строений в темнеющую пустоту будущего.

Примерно через час пути они вышли к дощатому забору ухоженного участка. Пройдя далее, нашли запертую на щеколду калитку. За ней в темноте белело небольшое строение. Иваныч открыл калитку и подошел к двери дома. Добротный навесной замок, рядом окно с решеткой.

Сбросив ношу, Иваныч около минуты колдовал у двери, как будто уговаривая замок открыться. Тихий металлический щелчок оповестил всех о поддавшемся замке.
– Хозяин аккуратист, добротно все сделал. Здесь передохнем, а перед рассветом пойдем к трассе. Только свет не включайте. Нужно свечи поискать.

Пахло сыростью и старым деревом. Иваныч провел лучом фонаря по стенам. Небольшое помещение. Пара старых диванов, кухонный буфет и стол в середине комнаты. В правом углу виднелась крутая лестница на второй этаж. Типичный дачный домик. Таких тысячи.

Уставшая парочка села на диван, дрожа от холода и сырости. Только их руки держались вместе, согревая друг друга. Иваныч начал обследовать комнату. Свечи нашлись в буфете, там же спички. Чай был насыпан в закрытую баночку от детского питания. Рядом в банке чуть больше, с наклейкой «Икра кабачковая», под зеленой пластиковой крышкой хранился сахарный песок. Несколько кружек и чайных чашек из различных сервизов. В фигуристой банке стальным букетом ощетинилась копна ложек и вилок. Иваныч на миг замер – дачный кухонный угол с его содержимым напомнил ему прошлую жизнь. Ту жизнь, еще до тюрьмы.
– Надо найти электрощит… и тогда будем пить чай, – с этими словами он погасил фонарь.

Звук чиркающей спички и яркое пламя огня медленно передалось фитилю свечи, стоявшей в стеклянной баночке. Потом появилось оцинкованное ведро и банка со свечой погрузились на его дно.

– Нельзя что б свет в окне кто увидел. Пусть так. Грейтесь.

Ведро стояло у ног Альбины и освещало круглым пятном центр потолка. Стало чуть светлее и даже теплее. Над свечой распростерлись девичьи ладони.

Щит электрического распределения скрывался предсказуемо за дверью. При включении «пакетника» заиграло радио. Концерт эстрадной музыки. Неожиданно, от звуков стало чуть уютнее. На подоконнике нашелся электрический чайник и пластиковая канистра с водой. Иваныч открутил крышку и нагнулся к канистре.
– Вода свежая, хозяин недавно был. Значит и припасы могут быть.

Чайник приятно зашелестел пузырьками нагреваемой воды. На столе появились кружки, чай и сахар. Иваныч хозяйничал в темноте. К дивану был выставлен старый электрический обогреватель. При включении он моментально нагрел две спирали за перфорированной крышкой и подал в пространство свое тепло. Компания стала обживаться.

У двери под ковриком был найден откидной деревянный настил. Под ним вход в подпол, где обычно хранят съестные припасы. Иваныч освятил себе путь фонарем и нырнул в подземелье. Через минуту протянутая вверх рука выставляла на доски пола стеклянные банки с консервированными продуктами.
– Тушенка! Варенье! Что-то вроде лечо. Нет только хлеба, но есть картошка.

Много чего умел Иваныч – бывалый человек, все делал ловко. Открыл банки, достал чистые ложки. Положил несколько клубней картофеля в миску, плеснул воды.

Чищенная картошка выглядела аппетитно. Но нужно было ее сварить или пожарить. Иваныч снял с окна алюминиевую фольгу, служившую летом отражателем от солнечных лучей, разорвал ее на несколько частей и в каждую завернул порезанную картошку и жир из банки с тушеным мясом. Блестящие, нафаршированные свертки рядком легли на горячий обогреватель и быстро начали шкворчать растопленным жиром.

Все пили чай с вареньем. Ложками доставали куски тушеного мяса и приготовленные овощи со специями. Поздний ужин придал путникам бодрости и вселил в них покой. Постепенно пространство комнаты наполнялось теплом, сон обещал быть спокойным. Верхнюю одежду сняли и накрылись ей. Так было теплее и одежда могла сохнуть. Альбина прижалась к Жоре и тихо заснула, уткнувшись в его плечо.
Через четыре часа всех разбудит Иваныч. Он почти не спал, прислушивался к звукам за окном. В его голове было много мыслей. Свеча все еще горела в ведре и ее тусклый свет, отражаясь от беленого потолка, освещал спящих на диване людей. Девушка лет двадцати, с еще совершенно детским лицом, и этот необычный парень Жора. Что ждет их завтра? Что ждет их в ближайшее время? Как встретит их этот мир?

Сознание уже немолодого мужчины на минуты проваливалось в сон, но запрограммированное на тревожную обстановку, встряхивалось, возвращало мысли в реальный мир. Он приподнялся, добавил звук радиоприемника. Шел выпуск ночных новостей.

Холодный женский голос сообщал о возобновившихся волнениях в центре Киева. Певучей украинской речью говорилось о том, как собирается митинг и строятся баррикады. О позиции власти и президента. Слово «майдан» звучало все более устрашающе и тревожнее.

В полудреме Иваныч словно видел картинки новостей, его мозг добавлял туда живых красок и действий. Картинки складывались в очень короткий и тревожный сон.

Иваныч открыл глаза. Он все так же сидел в старом кресле. Беспокойная мысль не уходила, и только шепотом вырвалась из его уст пониманием неизбежности: «Похоже, быть войне…»