И стоял необычный дом. Его два крыла словно у сидящей птицы сложены друг против друга. Плач и стоны неслись из того дома. И женские руки истово тянулись в узкие окна. Но плачет дитя в крыле другом: «Не убей меня, мама, не убей!». Но не слышат они друг друга. И тысячи этих рук и голосов.
Вышли из дома мужчина с женщиной и дитя на руках понесли. И сказал Светлый: «Убиенные во чреве дети муки за родителей своих принимают. И матери страдают за деяние своё. И мужья, за слабость и соучастие. Но покаявшиеся получат прощение и возвернут своего ребенка. Прочие же обречены на вечный зов. А ты молод и нет на тебе этого греха. Уберегли тебя силы от искушения».
И вопрошал Несчастный: «А где мое лобное место? Где будет искуплен мой грех?» Но Светлый уже указывал на каменную долину, где многие тысячи нагих людей обступили огромный камень. И толкали его друг на друга. И не было цели у них. Не было согласия. Только вечная нужда толкать непомерный груз.
И смотрел Светлый вопрошающе: «Видишь ли ты место свое среди этих людей?».
И в горе впал Несчастный. Познал он о своих желаниях корыстных и алчных. И готов был молить о пощаде. Но остановил его Светлый: «Ты не гнушался работ разных. И многое прощал людям и даровал. Нет твоего места среди них. И грусть твоя подтверждением тому стала».
Новое утро мы встретили на грязных кушетках смотровой комнаты кожно-венерического кабинета. К нашему приходу лежали подушки и одеяла. Такие же несвежие. Но это уже нас не сильно смущало. Пашка затих быстро, а я еще долго лежал с открытыми глазами и смотрел в темноту потолка. Пытался раздвинуть железобетонные плиты перекрытия и увидеть небо. Небо, которое принесло мне сегодня Благословение. Только зачем, и за что, и почему сегодня? И что такое Благословение? Привет от Создателя?
А еще я был благодарен небу за дождь. Он быстро закончился, но принес столько радости, принес свежесть, запах озона. Я не помню, как уснул.
Услышав первое движение в коридоре, я вышел из состояния сна. Уже было светло, и казалось, что солнце в любую минуту ворвется в это серое помещение летними лучами. Зашла Саша. Не замечая нас, она начала мыть пол. Я не смотрел на нее, но меня охватило чувство вины: я лежу, притворяясь спящим, а эта женщина обо мне заботится. Вчера накормила, принесла спальные принадлежности, сегодня освежает и так чистый пол. Мне захотелось ей помочь, но как это сделать я не знал. Так было со мной впервые.
– Вставайте, я буду убирать… И идите к доктору… Он вас определит в отделение… Вчера выписка была… Вам места есть, – все это Саша говорила с большими задумчивыми паузами, словно сама себе.
Пашка вскочил как по команде. Сел на кушетке и безумными глазами водил по орбитам. Приходил в себя. Видно было, что он не очень понимает, что происходит и где находится. Через минуту он собрался с мыслями. Мы пошли в соседний кабинет.
Доктор уже сидел за столом, читал текст с планшетного компьютера. Настенные часы над его головой показывали семь минут восьмого. Не отрываясь от экрана, доктор обратился к нам:
– Пойдете с Сашей в лечебное отделение. Ваши истории болезней уже там.
– Спасибо вам, – я сказал это спонтанно. Мне казалось, что я должен благодарить этого человека за пережитую ночь. Смотрел на доктора как на спасителя. Искренне верил в его великодушие и земную миссию. Сашины руки уже тянули нас по коридорам, а я все оглядывался на кабинет кожно-венерологического врача.
Утреннее солнце обещало жаркий день. Мы шли через знакомый яблочный сад, мимо кухни, в которой ночью был пир медработников. Шли к дальнему бараку с облезлой табличкой «Неострое. Мужское». Рядом висело объявление: «Острое и пограничное с другой стороны», а ниже нарисована стрелка направо. Барак явно был велик для одного отделения. Я понял, что нас ведут именно в «Неострое». Это успокаивало. Могло быть и хуже. Что нас могло ждать в «Остром» или в «Пограничном»?
Саша постучала в дверь несколько раз. После лязганья замочного механизма открылась дверь. На пороге стоял Иваныч. Я даже улыбнулся. Мне было приятно его видеть. Иваныч, в свою очередь, не выказывал никаких эмоций. Словно видел нас в первый раз.
Он спокойно отворил дверь шире и пропустил нас в помещение. В глубине коридора стояла «Матрешка». Ее вид мне был неприятен. Припухшие глаза. Несвежий медицинский костюм. Полное отсутствие макияжа или следов ухода за лицом. С первой же секунды нашего появления от «Матрешки» потоком полились приказы:
– Саша идет к себе! Иваныч, давай их на пост!
– Бери, – сострил Иваныч.
– Я что, их на себе понесу?
– Неси, – слова Иваныча были произнесены совершенно сухо и утвердительно.
– Иваныч, не беси меня! Делай что говорят. Давно ли отдыхал? Вчера только вернулся и за свое. Веди их на пост. А вы чего стоите как истуканы? Идите, ироды скаженные! Ноги поднимайте, не шаркайте по линолеуму!
Нервы «Матрешки» были расшатаны вечным призывом к порядку. Но я почувствовал явную театральность в ее поведении. Она как плохой актер пыталась играть роль поборника строгости и справедливости, между тем что-то совершенно простое вырывалось из ее наигранного образа. Что-то ничтожное и презираемое.
– Вы вдвоем поступили?… так и положу вас вместе.
– Не чуди! Я с ним спать не буду, – язвительно и с усмешкой заметил я.
– Эх ты, как заговорил, – растерялась на секунду Матрешка, но спохватилась. – Вколю успокоительного и с чертом спать будешь, умник. Небось до нас со всеми успел переспать. Знаю я вас гламурных: геи все и лесбиянки. Да наркоманы.
– Сама ты лесбиянка! – я не унимался. Мне очень хотелось вывести ее из себя.
«Матрешка» выпучила на меня глаза, начала краснеть от напряжения и избытка эмоций, и единственное слово долгой протяжной сиреной оповестило окружающее пространство:
– Мооолчааааааать!!!
Но полное безразличие к этой женщине уже вело меня по коридору в чрево «неострого» отделения дома для душевнобольных. Сам себя к душевнобольным я причислить никак не мог и искренне не понимал причину собственного здесь нахождения. В данный момент у меня было странное ощущение отсутствия похмелья. Я точно знал, что мне хочется выпить, но состояние было скорее психологической привычкой, нежели химической потребностью организма.
Иваныч подвел нас к медицинскому посту. Старый стол из белых деревянных щитов был придвинут к такому же старому буфету с закрашенными краской стеклянными дверцами и маленьким замочком на ручках. Нагромождение мебели, бумажек, канцелярских принадлежностей и томика женских любовных романов венчала старая конторская лампа, выкрашенная белой эмалью, с хвостиком электрического шнура, сплошь перевитого синей изолентой. Опорный пункт, блок-пост местного самоуправления. Прогрессом здесь не пахло еще со времен изготовления этой самой лампы.
– Дальше самостоятельно, парни. Потом еще поговорим. А пока у меня дела, – Иваныч совершенно без эмоций отправился дальше по коридору.
Какие у него могли быть тут дела? Мы стояли, ждали, совершенно не понимая, что делать. Вокруг ходили больные в полосатых пижамах и халатах, медработники. Отделение уже проснулось, но до завтрака еще вовсю царствовала сонная вялость. Только примерно через полчаса к нам подошла молодая девушка в черном, с белой косынкой и красным крестом, вышитом на воротнике.
– Вы новенькие? Пойдем со мной. Вас там уже ждут. И на завтрак пора уже. Сейчас объявят.
Было в юном создании что-то светлое, чистое, непорочное, что глядя на нее мне стало стыдно за свои мысли, за поступки и много прожитое.
Зайдя в палату, я отметил общие черты для помещений этого рода: крашеные стены, окна в решетках, мелкая сетка отделяла стекла. Единственное, что как-то радовало – окна с прозрачным стеклом и фанерной форточкой. Форточку можно было открывать, просунув руку сквозь решетки, она была относительно безопасной за неимением стекла.
Просторная палата была тесно уставлена кроватями, что оставались только узкие проходы. В середине комнаты копошилась крупная женщина в такой же черной мантии монашки. Застилала свежую постель, наверное, для кого-то из нас.
Молодая монашка начала менять белье на другой кровати.
– Ребята, проходите. Выбирайте места – и на завтрак! Столовая чуть дальше. Вы уже поставлены на питание.
Ворвавшаяся как адская фурия «матрешка» в один миг перевернула все умиротворение момента.
– Вы чего с поста ушли?! Лекарство не приняли! Я там должна вас ждать и искать. Идиоты! Вас в «неострое» отделение нужно уложить, вас – в тупое… Быстро принять медикаменты. Потом в столовую!
Таким же вихрем она выбежала из палаты. Ее голос летал по всему коридору отделения, грозяще и карающе обрушивался на прочих маловменяемых постояльцев «желтого» дома:
– Лекарство все приняли?.. Что стоишь? Иди к себе… Какое тебе масло? Сегодня каша и яйцо. Масло в кашу положили, там и ищи… Чашки свои несите… А ты где взял стеклянный стакан? Убить нас тут хочешь всех? Стекло и фарфор нельзя. Оставь на посту… Федор!.. Федооооор! Где Иваныч? Найди его, пусть берет Минотавра и идет на территорию. Скоро проверка, нужно кусты постричь. Ножницы Вахтанг даст. Только пусть Иваныч сам стрижет.
– А Минотавр, это здоровенный парень, что вчера дорожки мел? – мне стало интересно, да я и искал повод поговорить с молодой монахиней.
В этот момент монахиня постарше повернулась ко мне, практически полностью заслонив молоденькую от моего взгляда:
– Ты, милок, ко мне обращайся. Я тебе, что надо, все расскажу. А ее не трогай. Скромная она, на постриг готовится. Послушание тут у нее… Это так Мишу юродивого зовут. Большой он, вот и придумали ему прозвище. Тем более, только он знает в саду лабиринт дорожек. Но вы к нему не лезьте. Мало ли что… Идите на пост, там лекарство.
Поняла женщина мой интерес к молоденькой, оградила собой ее, отвела мой взгляд. Я обреченно вышел в коридор. Пост справа, столовая налево. Прямо ещё дверь, не заперто. Ага, за этой дверью чувствуется жизнь. Я толкнул ее, и картина продолжающегося ночного застолья предстала во всей красе.
Матрешка, Федор и еще две женщины в белых халатах имели счастье завтракать. Айсберг сливочного масла величиной с добрый ржаной батон был центром пиршества. Вареные яйца. Белый хлеб. Каша парила в тарелках. Еще стояли банки открытой консервации. Никто не ожидал моего появления. Все застыли, словно пойманные за руку на месте преступления.
Я ухмыльнулся и не мог не съязвить:
– Кушайте, кушайте… Каша-то с маслом.
Федор соскочил и накинулся на меня:
– Ты чего здесь? В ординаторские и комнаты персонала больным категорически нельзя! За это промидол. Ты уже тут, кажется, поумничать успел. Ну, ничего, скоро доктор придет.
Я пожал плечами и пошел в столовую. На пост за лекарством мне совсем не хотелось. Я видел, как каждому в рот всыпали горсть таблеток из маленькой пластиковой мензурки. Ждали, когда больной погрузит в себя гремучую смесь сложных химических соединений, зальет более привычным соединением двух атомов водорода и одного кислорода и после этого обязательно покажет ротовую полость. Какая-то чересчур унизительная процедура.
Сидя в столовой, я периодически слышал женские возгласы, настаивающие на отказе от лекарств и завтрака. Но сам завтрак напомнил мне детство. Манная каша с комочками и без привычного желтого пятнышка расплавленного масла. Куриное яйцо, странно мелкое, почти синего цвета. Серый хлеб. Чай мне не достался, поскольку я пришел без кружки.
– Пашка, чаю хочется.
– Я щас сгоняю, тару найду.
Через пару минут Пашка принес два одноразовых стаканчика с пояснениями, что монашка дала и посоветовала не выбрасывать, а лучше обзавестись хорошими пластиковыми кружками. Или эмалированными.
Чай уже дымился на столе. Пластиковой ложкой я долго мешал обжигающую коричневую жидкость, пытаясь обнаружить в ней что-то не столь прозаичное, как отвар остатков чайных листьев с добавлением сахара.
Нас окликнули – Матрешка стояла в проеме дверной коробки, слегка прищуриваясь и ухмыляясь. Хищник чувствовал мясо своей потенциальной жертвы.
– Новенькие, в смотровую!
Смотровая оказалась стандартным медицинским кабинетом, но более ухоженным и современным, чем остальные помещения. За столом сидел сухощавый человек. Кожа туго обтянула его череп, все – скулы, нос, подбородок, выпирало на лице. Пристальный взгляд чуть выпученных глаз. Я узнал его – врач, которого мы видели ночью и которого я про себя назвал «Геббельсом». На груди красовалась металлизированная пластинка с гравировкой «Доктор Манн Александр Маркович».
– Проходите, присаживайтесь.
– Доброго дня, – я был приветлив. После завтрака мне стало чуть теплее внутри.
– Здравствуйте, голубчик. Как самочувствие? Вы уже устроились в палату?.. посмотрите на кончик молотка.
Доктор поднес к моему носу блестящий утонченный молоточек с черными резиновыми наконечниками с обеих сторон. Поднес и замер.
– Лекарства уже принимали?
– Нет.
– Почему? Лекарство принимают до еды. До завтрака! – доктор наливался яростью. Видно было, как он подбирал слова к своему порыву высказаться. – Вы понимаете, что Вы нарушили режим? Вы знаете, что бывает за нарушение режима? Вам должна была старшая медсестра все рассказать.
Доктор Манн, как доктор Геббельс наращивал мощь устного послания. Он пытался завладеть всеми моими чувствами, управлять моим страхом. Но в один момент доктор осел, какая-то неведомая мысль остановила его от большего возбуждения.
– Вы где работаете?
– В личном деле все написано, – я захотел огрызнуться. Такого отношения к себе не терпел с детства и готов был ответить ударом кулака в лицо.
– Не в личном деле, а в истории болезни. У нас не тюрьма… Скажите, за Вас есть кому похлопотать?
– Конечно, есть. А зачем? Вы мне хотите что-то предложить? Говорите прямо.
– Вы еще не совсем поняли, куда попали и с каким диагнозом. В моей власти держать вас здесь сколь угодно, до полного выздоровления. Хотя можно перевести в «Острое» отделение или «Пограничное». Или напротив, некоторые привилегии заслужить. У нас есть и особые условия. От Вас зависит, по какому пути будут развиваться наши взаимоотношения.
– А Пашке вы тоже будете предлагать особые условия? – я понял, куда клонит доктор.
Все встало на свои места. Мое материальное положение сулило ему выгоду. И его задача сейчас была меня сломить. А далее за меня будут вносить суммы до тех пор, пока я тут совсем не превращусь в овощ или не сдохну, захлебнувшись собственными нечистотами. Из меня делали «дойную корову».
– Если надо, я и Горохову это поясню. Но он не такой прыткий как ты. И я уже точно знаю, что ты у меня пройдешь все круги Ада, которые только можно пройти в этих стенах. Все девять кругов. Я тебе обещаю.
В этом обещании доктор Манн был словно скала уверенности и самообладания. Он стоял над моей сидячей фигурой, и при своем росте Геббельса пытался казаться той самой скалой.
Я же всячески складывал головоломку, перебирали варианты и способы выхода на волю из этого узаконенного застенка. И я решил принять игру.
– Мне нужен мой телефон.
– Звони с городского. Если на мобильный, через ноль. Как на межгород.
– Мне нужен мой сотовый, я не помню номера.
– Вспоминай. Или иди в палату. Через час будет обход. Тогда мне и скажешь ответ. И телефон, который вспомнишь. А я сам буду звонить.
– А если не вспомню? И почему Вы будете звонить, а не я?
– К тому времени ты уже не сможешь внятно разговаривать. Да и о чем можно говорить с запойным алкоголиком в период острого долговременного приступа… Иди.
– Хорошо. Я знаю один городской номер.
Доктор подал мне белую трубку радиотелефона. Кнопки при нажатии издавали легкий щелчок, из динамика слышался переливчатый тон набираемых цифр.
– Маша, привет. Мне нужна помощь… да не ори ты. Послушай. Послушай минуту! Найди мне Олега, пусть приедет ко мне… Какие деньги? Где я тебе их сейчас возьму? Ты достала своим претензиями. Просто найди Олега. Слышишь?..
В трубке непрестанно кричал женский голос. Эта трель слилась в единый поток невнятной информации, которую принять и переварить было совершенно невозможно. Я положил трубку.
– Как-то так, – этой равнодушной фразой я прекратил все попытки поиска компромиссов и отдался судьбе. Мне не хотелось более разговаривать с доктором. Я понимал свою участь. Я понимал, что Пашка выйдет отсюда гораздо раньше меня. И гораздо здоровее.
Использование служебного положения в личных целях – сколько раз мы в шутку оглашали эту фразу, если кто-то «кидал» на печать файл с детским рефератом или картинкой. Это тоже было использование служебного положения в личных целях. Служебная бумага, служебные чернила, оргтехника, электричество, наконец, служебное время.
Но этот человек в расход взял людей. Как листы для копировального аппарата, он кидал в печать человеческие судьбы, души, здоровье. Используя власть служебного положения, он «ксерил» по отработанной технологии свои услуги, нанося их слоем несмываемых чернил на настоящее и будущее своих пациентов.
Я пытался понять, что у него внутри, какие слабые места? Мне рисовалась картина человека скромного, в недорогом, но добротном костюме. Часы «Командирские». У него не новая, но все же надежная машина. У него были все признаки прагматичного человека. Может быть, бывшего военного.
Я не мог нащупать его слабых мест. Но они были. И доктор Манн сам выложил свою слабую карту на игровое сукно. Жадность, вечное накопление, экономия на всем. Подбор любых вариантов прибыли, не смотря на этические нормы и принципы.
В раздумьях я стоял у зарешеченного окна и ждал обход. По саду прошли Иваныч с большими садовыми ножницами и граблями в руках, и Миша, который несуразно огромной фигурой навалился на двухколесную пустую садовую тачку. Они были избранными, у них было занятие: ухаживать за садом. И этого мне сейчас не хватало. Мне не хватало занятости.
Иваныч казался мне вполне здоровым, по сути он отбывал здесь какую-то повинность. Миша явно был не на своем месте, и только доверие со стороны медперсонала ему работы и опасных инструментов выделяло из общей массы больных. Но это было понятно, за него хлопочет отец.
Мои раздумья прервал вошедший с обходом доктор Манн. Я не обращал на него особого внимания. Я просто ждал, когда он подойдет ко мне. Но подошла Матрешка. Она протянула пластиковую мензурку с горсткой разноцветных таблеток и капсул. Сунула следом пластиковую кружку с водой.
– Пей… Пей, доктор смотрит. Не зли. Пей!
За мной наблюдали доктор и толстенный санитар, в руках которого был смотан узел из бязевой ткани. Я покорно высыпал содержимое мензурки в рот, залил водой, проглотил.
– Покажи рот.
Я открыл рот. Все в миг расслабились, попятились на выход. Только санитар прижал меня к кровати, заставляя лечь.
– Лучше ложись и спи. А то привяжу. И не вздумай пойти в туалет, блевануть. Привяжу!
Я лег и стал ждать действия лекарства. Мои мысли крутились в разных частях моего прошлого, вырывая знакомые картинки, складывали их в непонятный мне пазл. Трансформировали этот пазл во все более сумбурные натюрморты и наконец, растворились в тумане моего бессознательного состояния. Я уснул. Сон был глубоким и спокойным. Изредка меня накрывали видения. Иногда я вставал. В меня что-то вливали. Как ребенка кормили кашей из ложки.
Мне снилось, как меня водили в туалет. Однажды, когда мне было тепло и сыро, две женщины в черном подняли меня и начали переодевать. Потом опять положили в сухую кровать. Мне виделись люди, гуляющие по парковым дорожкам. Среди них один раз был Олег и Маша. Олег разговаривал с доктором Манном, а Маша как колокол в набат твердила одну фразу: «какой пин-код у карты?»
Мне было все равно. Я спал. И все это было не со мной и не в правду.
Автор публикации
