Снова выныриваю из воспоминаний. Жарища в помещении, что-то случилось с кондиционером, видимо. Рубаха прилипла к телу, пот заливает лицо.
— “Что ж такое со мной творится сегодня, дышать трудно, сердце стучит так, что в соседнем помещении слышно, наверное. Сколько раз были тренировки с этим “чемоданчиком”, всё проходило “на ура”. Или, может, это потому, что сейчас не учения, и мне нужно принимать решение об уничтожении мира? О, Господи, да какое решение! Всё решили те, кто первым запустил ракеты. Они всё решили за нас. Я ничего не решаю. От меня никто ничего другого не ждёт. В том числе, и враги. Ракетчики уже скрипят зубами, подводники стучат ластами, лётчики-стратеги машут крыльями. Все ждут меня. Какое ещё решение я могу принять, кроме ввода положительного шифра? Как такое вообще могло прийти в голову?”
Отвлекает стук в дверь.
— Войдите!
Заходит майор Маслов. В быту Сергей.
— Владимир Андреевич?!
— Серёга, Афанасьев умер. Вон он прямо в кресле. Я не сразу заметил.
— Я знаю, на нем датчики, нам сообщили минут десять назад, выслан дублёр. Но у нас инструкция. Я вот, нарушил. Но спешить нужно, ПВО уже отрабатывает. Но один ложный пункт управления всё-таки накрыли. Неядерным. Гиперзвук, вроде.
— “Ого, звукоизоляция в кабинете”, — проскочила мысль.
— Серёга, ты же знаешь, нам нет смысла спускаться в бункер. Ты же характеристики его знаешь? Они с тройным запасом его накроют. Зачем торопиться, перед смертью не надышишься.
— Ребята переживают, молодежь, с семьями связи уже нет, сотовая связь пропала, — майор помялся. — Владимир Андреевич, мы по любому с Вами остаёмся. Не можем мы. Эвакуировать объект охраны обязаны насильно… но ситуация … чемоданчик этот хренов. Инструкции, мля.. В общем, дублёр Афанасьева сюда прибывает. Майор Колчин. Нам передали.
Он красноречиво посмотрел на открытый “чемоданчик”. Открытым он его ещё не видел. Я подошёл к нему и взял его крупную руку в свою.
— Серёга, ребят отпускай. Всё. Здесь ничего не будет. Теперь из Ямантау замминистра обороны будет отрабатывать. В лучшем случае. Но пусть у ребят надежда останется, пусть попытаются спуститься в бункер. Спасибо им! И тебе спасибо! И ещё! Колчина этого задержи, не люблю я его.
— “Ушёл. Колчина он не задержит, нет. И в бункер не уйдёт. А вот ребят отправит. Ох, Колчин, что ему нужно? Зафиксировать? Нужно пистолет Афанасьева прибрать… Вот так… Убийство? Ха. Когда убиваешь миллиарды людей одной кнопкой, глупо переживать из-за одного человека, заведомо мёртвого. Миллиард? Это вряд ли. Миллионы, да. А миллиарды обречь на страдания. Ох, о чем я опять думаю. Ну какие могут быть сомнения?! Ввожу этот проклятый код и бегу в бункер. Что я расселся здесь? Я принимаю решение умирать человечеству или нет. Я? Принимаю? Решение? Как же так вышло, что решение о страдании миллиардов людей должен принимать я? Один? Страдания, голод, смерть. Конец истории”.
***
Однажды мы со Степаном и с ещё одним парнем залезли в заброшенный дом. Это был настоящий бомжатник в центре Москвы, хотя такое запустение, как в 90-е годы, ещё не началось. Было интересно лазить по заброшенному жилью, находить артефакты, изучать историю по настенным надписям, как по наскальным рисункам. В одной из квартир наткнулись на логово наркомана, тогда их стало почему-то много, в страну пришли наркотики. Нашел его Саня, так звали третьего нашего компаньона. Наркоман выглядел пугающе и злобно на нас ругался, мы ему, видимо, помешали. Мы зашли в помещение и смотрели на его неестественно худое, умирающее тело под аккомпанемент матерных слов, с хрипением выходящих из него. Стало даже страшно. Так, бывает, не можешь отвернуться от бешеной собаки, смотришь в ее безумные глаза и внутри тебя от ужаса всё тоже хочет взорваться диким рычанием и лаем — а то ведь отвернёшься, и она разорвет ногу. Но сил драться у наркомана не было, и, храбрясь друг перед другом, мы даже попытались затеять с ним разговор.
— Ты колешься здесь? — задал глупейший вопрос Санёк, на что получил в ответ поток ругательств.
— Ты чего такой злобный? Мы в гости пришли. Вообще то в заброшенных зданиях нельзя жить. И наркотики принимать нельзя. Если не перестанешь ругаться, мы милицию можем вызвать. Давай просто поговорим? — Это уже я попробовал на нём свои методы общения.
— Отстаньте от нас! Что вам от нас нужно? Что вы лезете со своими правилами? Не вам решать, что правильно! Вы все рабы. А мы свободные люди!
— Наркоманы — свободные люди? А зависимость от наркотиков?
— А зависимость от телевизора, работы и семьи? Для счастья нам нужна только одна вещь, а вам? Да вы зависите от тысячи, от миллионов вещей. Вам для счастья нужно хорошую работу, хорошую зарплату, хорошую квартиру, хорошую семью, хороший отдых — всё это можно разбить на тысячи пунктов. Заранее распланированных станций, по которым вы гоните свои поезда. И с этих рельсов вам не свернуть, потому что общество определяет для вас понятия хорошего и плохого. А что нужно им от вас? Чтобы вы пахали на них всю жизнь, покупали “хорошие” товары и вели себя смирно, то есть, были управляемы!
Он вытер слюну, набежавшую на край рта, и сделал два хриплых вдоха. Я всмотрелся и понял, что рот у наркомана был порван когда-то и неровно зашит — края губ сходились здесь резче, чем с другой стороны рта и дальше тянулся бледный шрам. Одна ноздря также была со следами надрыва — может быть, кто-то выдирал у него из лица пирсинг. Человек был очень худощав, его бледное безжизненное лицо покрывала сеточка тонких морщин. Над впалыми щеками жили своей жизнью крупные глаза, раньше, видимо, голубые, а теперь выцветшие и опустевшие. Когда-то он мог быть красив.
— А результат? — продолжил “Гуинплен”, как я уже успел его мысленно назвать. — А в результате все вы, выполняя условия этого негласного договора, бегая по тысячам своих ничтожных ежедневных дел, получаете то же, что и я, те же воздействия на определенные зоны коры головного мозга. Но гораздо слабее! Зачем мне крутиться в этом колесе Сансары? Я иду по прямому пути!
— Но это просто уход от реального мира, — не выдержал я. Я посмотрел на Степана, надеясь на поддержку, но он с каким-то исследовательским интересом, даже с ироничным выражением лица поглядывал то на меня, то на Саню, то на наркомана.
— Это ваш то мир реален? — осклабился “Гуинплен”. — Да куда там. Ваши… наши органы чувств вырывают очень бедную картинку из огромного диапазона волн, начиная строить иллюзию. Из которой вы пытаетесь строить так называемый “реальный” мир. Каждый следующий шаг науки показывает иллюзорность вашего предыдущего мира, и путь этот бесконечен. Дебилы, мля. Чем ваша иллюзия лучше моей? Каждый из вас строит свою иллюзорную “счастливую и благополучную” жизнь, обманывая себя. А потом выясняется, что Она тебя не любила, что ребенок не от тебя, что мать хотела тебя убить ещё не родившимся, что отец тебя ненавидел с детства только за то, что ты похож на материного бывшего. Что на работе тебя держат за дурака, который бесплатно разгребает жар руками. Что в стране на тебя давно положили болт и делают всё, чтобы не допустить влияние быдла на мало-мальски важные решения. Вот и выходит, что в результате всех своих дёрганий по жизни “чтобы, типа соответствовать” ты был, есть и будешь ничтожеством. И у тебя при даже мышином уровне интеллекта наступают фазы просветления, когда ты осознаешь это — это вот и есть твоя ломка.
При слове “ломка” его по-животному перетряхнуло, как меня перетряхнуло в тот год от первой рюмки.
— И вот вы в страхе бежите обратно в свою иллюзию, догоняясь спиртным и развлечениями. Ещё одна “любовь”, ещё одни “друзья”, ещё одна “работа”. Трусы и наркоманы. Ничтожества. Я хотя бы не обманываю себя, иду к счастью напрямую и знаю, что скоро сдохну. А зачем жить долго? Зачем жить?
— Чтобы делать добро? — единственное, что нашёлся я сказать. Прозвучало неуверенно. Какой-то нарик, видимо, лучше меня понимал жизнь.
— Чушь! — отмахнулся наркоман. — Что такое добро? Улыбка, подарок, помощь? Ты не знаешь, что такое добро. Лучше уж не делай ничего! Даже я не знаю, что такое добро, но мне и не нужно. Эти абстракции выдумали люди, чтобы управлять другими людьми. Тигр убил кабана. Где здесь добро, а где зло? Тигр насытился — добро. Кабан умер — зло. Тигр не убьёт больше никого сегодня. Добро. Кабан не будет подрывать деревья своими клыками. Добро. Ой, ладно, всё чушь…
Тут наркоман устал говорить, осёкся, посмотрел на нас презрительно и начал готовиться вмазаться при нас, раз уж уходить мы не собирались. Казалось даже, что готовится он как-то торжественно, церемониально, хотя… ведь у наркоманов так не должно быть? Не глядя на нас, он засучил рукав, перемотал руку выше локтя резиновой трубкой, выпустил из шприца тонкую струйку и умело нашел иглой вену на белой измождённой руке. Лицо его изменилось буквально за минуту. Он как будто ожил. Обезображенные губы расплылось в улыбке. Полуприкрытыми глазами он всё ещё следил за нами.
— Ну а ты чего молчишь? — обратился он к Степану, дожидаясь “прихода”.
— В спорах нет смысла. — Тихо произнес мой друг. — И в наслаждении нет смысла. Смысл только в страданиях. В осознанных страданиях на протяжении отпущенного нам срока.
Наркоман удивлённо вскинулся:
— Тебе сколько лет?
— Шестнадцать.
— Охренеть, — уже вырубаясь, прошептал наркоман.
Смотрите, они летят!
Автор публикации
