Церковка

   Утро было неприятным. Впрочем, что может быть приятного в  утре, когда ничего хорошего не светит ни днем, ни вечером! Да и, признаться, любил Анатолий Иванович Сергеев сон пуще бодрствования. Во сне виделись ему яркие луга, голубое небо, жаркое солнце… Счастье  снилось ему, поезд, гулкий и уютный, что уносит его подальше отсюда, где никто не желает ни слышать его, ни слушать.
По всем правилам, следовало бы как следует запить и уехать. И колесить, пересаживаясь с поезда на поезд, из вагона в вагон, пока не окажешься на конечной… Хорошо! Проводница носит чай и, ненавязчиво подсаживаясь, что-то рассказывает тебе о своей жизни, ты ей – о своей, а там и коньячок, хотя ты уже и не пьешь, да за компанию почему же и не выпить триста грамм с лимончиком, да не спеша, да под разговор; тем более – и коньяк хорош, и проводница Татьяна  Николаевна ничего себе еще… Полупустой вагон бежит себе от березы к березе, от леска к поляне, на верхней полке посапывает сосед по купе – мечта!
Но не будет ни  вагона, ни соседа на верхней полке, ни коньячка, ни разговорчивой проводницы в его, Анатолия Ивановичевой жизни, поскольку есть и работа, и семья, и обязательства какие-то, в конце концов, и еще кое-что. «Кое-чем», скажу вам по секрету, было для  него сочинительство, или, если хотите, писательская деятельность…
Слушайте, ну кто нашептал ему, что перо и бумага, и сидение далеко заполночь у письменного стола – это все, чем он будет заполнять и свободное время, и время на сон, и даже часть рабочего времени? Кто обманул бедного мужика, сказав ему, что он писатель, а не бумагомарака? Зачем редакторы журналов и газет местного пошиба читали и похваливали его произведения? Нет, пусть бы ругали, пусть бы ехидно морщили брови, пусть бы прятали в смущении глаза, объясняя Анатолию Ивановичу, в чем разница между хорошей литературой и его творениями. Так нет! Все в один голос утверждали, что хорошо, что очень даже неплохо, что, может быть, и замечательно, но вот печатать категорически отказывались. Так, значит, всему этому и пропасть? Этому великому миру, жившему в его душе и сердце, этим людям, которые стали ему больше, чем родными, этим крыльям, огромным и могучим, уносившим его в неведомые просторы и дали –  пропасть? Дурак Вы, братец, Анатолий Иванович! Никому не нужны Ваши стихи и проза, Ваши дали и просторы, Ваши крылья и выдумки – не  хотят Вас читать, голубчик, откровенно говоря.
Да и кто возьмется читать всю эту ахинею, сидя в душном вагоне метро, в переполненном троллейбусе, трамвае и другом каком городском транспорте. Кто рискнет сорвать себе и без того хрупкий сон Вашими выдумками и фантазиями, придя с работы домой, уставший, как римский раб?
…Любезный мой читатель! Не верьте, друг мой, Вы  этим разговорам, все это раздраженный писательский ум,  не более того. Дело же заключалось в том, что Анатолий Иванович никак не мог закончить одну весьма бодро и резво начавшуюся вещицу, обещавшую стать интересной, но вдруг затормозившую на полдороге и не желавшую двигаться вперед, хоть ты ее убей!
Тем не менее, это  и все прочее говорил себе Анатолий Иванович, проходя по улочкам города Тулы в свой  дом. Это он твердил себе и дома, сидя перед тупым и надоевшим уже телевизором. Цветной экран что-то бубнил, Анатолий Иванович, уставший донельзя, дремал, и так продолжалось бы бесконечно, но ближе к ночи показалось ему, что голос диктора вдруг стал ясным, теплым и домашним, и что  произнес он только:
; Анатолий Иванович!
Мигом проснувшись, наш герой  с испугом посмотрел на экран. Ничего, похоже, не произошло: диктор деревянным голосом по-прежнему твердил о пожарах, наводнениях, катастрофах и смертях, как будто весь мир был одной зоной бедствия.
– Приснилось, – успокоено подумал он, и вновь задремал.
– Анатолий Иванович, голубчик, я к Вам обращаюсь!
Он вздрогнул, пробуждаясь,  и снова облегченно вздохнув, убедился, что это был всего лишь сон.
; Устал я слишком, – подумал он, выключил телевизор и отправился спать.
Но только добрался до подушки, только дремота ласково и тяжело навалилась ему на веки, как тот же голос произнес:
; Анатолий Иванович! Вот мучение, ответьте же!
; Слушаю, –  потеряв над собой всякий контроль, резко ответил Сергеев.
; Завтра, около полудня, пройдитесь, будьте добры, по Фучика. – и замолк.
Тщетно Анатолий Иванович пытался еще что-нибудь узнать – заткнулся дурацкий ящик, и не сказал больше ни слова.
Ночь прошла беспокойно, и в полдень, благо была суббота, наш герой уже шел по указанной улице. Никто не подходил, никто не окликал, и он решил уже, что помрачение сознания и возраст сыграли с ним жестокую шутку, как вдруг в открывшемся переулочке увидел он небольшую церковку, довольно-таки затрапезного вида, но потянуло к ней Анатолия Ивановича с силой невообразимой. Бороться с этим притяжением было решительно невозможно, и он, повернув в переулок,  зашел в маленький храм.
Тихо и как-то даже по-домашнему уютно было внутри. Небольшой – человек пять – хор стройно пел что-то печальное, старенький батюшка служил, и Анатолий Иванович, признаться, с большим удовольствием отстоял службу, подошел под причастие, рассказав перед тем священнику о своих грехах, и почему-то все никак не мог уйти, все стоял, все ждал чего-то. Настоятель заметил это, долго смотрел в его сторону, как будто прикидывая, а стоит ли, потом подошел к Анатолию Ивановичу.
; Простите меня, Вы чего-то ждете?
; Нет, я просто так, – промямлил нехотя Сергеев.
Священник, явно неудовлетворенный ответом, отошел. Но Анатолий Иванович продолжал стоять, и батюшка через какое-то время опять подошел  к нему, молча взял за руку и повел в какое-то помещение. Там были столы, а на них – немного непривычная для Анатолия Ивановича пища. «Трапезная» – догадался он. Поели, помолчали. Батюшка кивнул сотрапезникам,  что-то негромко им сказал, и все вышли. Подсев к гостю, он как-то немного по-детски с любопытством стал его разглядывать, что, впрочем, не обижало Анатолия Ивановича нисколько. И вот тут-то его и прорвало! Он ни с того, ни с сего рассказал старику и про свою жизнь, и про работу, и про сочинительство, и про странный голос, идущий как бы из телевизора. Священник слушал его речь крайне серьезно, ответил не сразу:
; Понятно, понятно. Значит голос, говорите? Так-так.  Вот что, сегодня я не могу, просто не успею увидеть… – старик явно не договорил имени, – а завтра приходите-ка вечерком, ближе к пяти, или около того, отстоите службу, помолитесь, а там и видно будет. Вопросов мне пока не задавайте, – и, не давши ничего сказать, быстренько добавил, – все завтра.
И ушел.
Надо ли говорить, что спал Анатолий Иванович плохо, что дожидаться вечера было все равно, что Нового Года, но все прошло, стрелки часов показали пять, и Анатолий Иванович в условленное время вошел в  маленький храм. Батюшка уже спешил к нему навстречу:
; Пунктуально, ничего не скажу! Что ж, значит, ждали, – он хитро посмотрел на собеседника и продолжил, – а я узнавал, хотя, честно говоря, нахожусь в некотором недоумении. Чего людям надо? И талант есть, и здоровье – нет! – подавай им вселенской славы! Не так? Честолюбие заело, а? – весело и добродушно ворчал старик – что ж молчите? Отвечайте!
Анатолий Иванович стал путано объяснять, что никакой славы не надо, что мучают сомнения, что хочет знать твердо, а уж честолюбие – тут и говорить смешно – какая слава!, глупости! – и все в таком же духе. А главное, что не получается, хоть убей, а ведь так славно начиналось, и не посоветоваться, и подсказать некому…
Священник слушал внимательно, не перебивая, лицо было строго и серьезно, но в больших глазах светилось детское любопытство. Он подвел Анатолия Ивановича ближе к алтарю и, оставив посреди молящихся, начал службу. Анатолий Иванович внезапно стал замечать, что слова звучат не в храме, а уже как бы внутри него, что это и не слова вовсе, а какая-то музыка медленно наполняет сердце, что заботы отошли куда-то, на сердце стало легко, и тихое счастье наполнило его душу. Он что-то шептал, повторяя за стариком неведомые, но издревле знакомые слова, не замечая текущего времени. Внезапно стало тихо, он увидел, что остался один в маленьком храме, не считая старика и еще одного худого человека.
Они стояли на коленях, губы их шептали тихие молитвы. За окном был уже не вечер, а ночь, потрескивание свечей лишь нарушало тишину, сумрак покрывал здание. Вдруг, через какое-то время, открылась дверь, ведущая в алтарь, и в лицо хлынул яркий свет. В проеме Сергеев увидел маленькую фигурку, склонившуюся над книгой.
Это был подросток, читавший книгу в толстом переплете, он поднял голову, поглядел на Анатолия Ивановича и поманил его рукой. Страх и робость вдруг наполнили сердце нашего героя, но мальчик снова поманил его к себе. На этот свет шел он, как завороженный, шел долго, кажется, чуть ли не вечность, и все же не заметил, как вдруг очутился перед этим мальчиком.
; Ты звал меня? Зачем? Что ты делаешь? – внезапно выпалил Анатолий Иванович.
; Я читаю книгу, – тихо проговорил тот.
; Какую? – спросил Анатолий Иванович
; Твою, – был ответ.
; Какую?
; Твою, не удивляйся. И, знаешь, неплохо, совсем неплохо, есть и чувство, и чистота, и правда.
; Не может быть, – ответил пораженный  в самое сердце Анатолий Иванович, – ведь нет еще окончания, да и вообще…
Ни слова не говоря, мальчик потянул его за руку, заставил присесть рядом с собой на скамейку и протянул гостю книгу, что держал в руках. И точно – переплет явственно гласил, что это его произведение, тут был тираж и название издательства, типографский шрифт, казалось, еще не потерял свой необъяснимый запах, была у книги и первая страница, и последняя, и в этом не было никакого сомнения. Но стоило только Анатолию Ивановичу попытаться заглянуть в окончание, как мальчик захлопнул книгу.
; Нет, нет, сам начал, сам и оканчивай! Ничего, ничего, скоро получится…
Помолчал немного и снова заговорил:
; Теперь иди, у меня еще дела есть.
– Скажите, – робко начал Анатолий Иванович, уже вполне ясно представляя, кто сидит перед ним, –  а могу я задать вопрос?
; Конечно!
; А нужна ли кому-нибудь вся эта моя писательская деятельность, кому это интересно, кого это волнует? И кто все это читает, ведь никто!
; А я? – спросил мальчик, удивленно подняв брови.
У Анатолия Ивановича вдруг перехватило дыхание, он не посмел больше продолжать, поклонился  и медленно ушел…
Книги его издаются сейчас приличным тиражом и даже, говорят, модны в иных кругах. Однако,он, как ни странно, Анатолий Иванович славы своей не почувствовал, деньги раздал на церкви да приюты, стал часто молиться, ходить в храмы.
Особенной же странностью его стало посещение переулка в Туле, недалеко от центра. Как придет, ходит все вокруг да около, все будто ищет чего-то, но, похоже, не находит. Не знаю, нашел ли, нет ли, только не об этом сейчас речь.
… Старые священники между собой, весьма келейно, говорят, что раз в год на Воскресение Господне, появляется в Туле маленькая неказистая церковь, и что служит в ней сам святой Петр. Ровно неделю служит, а потом пропадает вместе с церковью. Кто, конечно, не верит, а кто и задумывается. Мало ли что. Я вот тоже не верил, а вчера проходил по Фучика – стоит, голубушка! Соседи говорят – показалось, головами качают. Не знаю, не знаю – завтра опять пойду!