Бумажный архитектор

Стрелки часов критиковали своим положением мою абсурдную пунктуальность. Дожидаться Петра с Иваном предстояло еще 20 минут, а учитывая их склонность к понятию вовремя, и того больше. Не разрушая традицию, мы решили собраться в кафе «Аркигрэм». Новый владелец решил сменить старые настенные деревянные часы с уроборосом по периметру на пластиковые с логотипом приложения «Тик-ток». Оправдывал он данный поступок желанием привлечь новых молодых клиентов. Однажды я попытался добавить им немного шарма. Скачав картину Уильяма Блейка «Великий архитектор», я заменил голову создателя на лицо Йозефа Геббельса, грани циркуля прикрыл салютующими руками все того же Йоси, распечатал, вырезал и приклеил к стене так, чтобы часы находились в рамках пирамиды. Новоиспеченный управленец, вернувшийся в тот день к закрытию, не обрадовался увиденному, сорвав постер.

​Коротать время мне помогали стакан темного пива и разговоры соседних столиков. Слева сидели две девушки в компании мужчины, который был явно старше своих юных, но уже пылающих женственностью слушательниц. Он вел активный монолог, доставая темы из ведра своих знаний про запас: социальная структура общества цивилизации Майя, точное количество лошадей в рядах армии Монгольской империи, расписание круизов на мыс Ханна, десятка лучших канатоходцев Уругвая, какая джезва лучше всего подходит для варки вьетнамского кофе, скрытый смысл девятнадцатой строчки песни «Комбайнеры» Игоря Растеряева. Он неприкрыто восхищался звуком собственного голоса. Худощавая рыжеволосая девушка, поддерживая подбородок рукой, на которой были заметны шрамы от глупых эпизодов подросткового самоповреждения, с очарованным лицом смотрела на оратора накуренными глазами. Он прекрасно понимал, что она представляет собой пустой сосуд, который при должном обращении можно наполнить тем, чем словесному бармену будет выгодно. Брюнетка, скрестившая руки на груди, подчеркивала закрытой позой свои пышные формы. Скептицизм в ее взгляде флиртовал с потоком изливающейся какофонии. В редкие мгновения тишины она пыталась высказать и свои мысли. Но натыкалась на «Ты, наверное, имеешь в виду…» Смирившись с участью и взглянув на свой опустевший стакан, она попросила у мужчины глоток. Он проявил благородство, передав ей напиток, предварительно отпив.

​Удивительным образом Брейгин и Пираньев опередили назначенное время на 10 минут. Поприветствовав друг друга, мы принялись выпивать. Спустя n-ое количество этанола всплыла тема нашей профессиональной деятельности.

— Брейгин, какой главный проект всей твоей жизни? — покачиваясь от выпитого, поинтересовался Ваня.

— Огромная башня до самого неба, нет, выше, чем небеса! — выпалил Пётр.

— И зачем же она тебе? — синхронно удивились мы с Ваней.

— Как зачем? Чтобы подняться на самый верх и плюнуть Богу в лицо.

— Ты чего, совсем дурной? — с неподкупным волнением за судьбу друга спросил Ваня.

— А если ты промахнешься? — добавил я.

— Исключено, а какой твой главный проект, Пираньев?

— Необыкновенной красоты церковь. В честь святой женщины. Желательно на холме!

— Веришь в святых женщин? — ухмылялся Петя.

— Да, верю. — побелев от собственных слов, подытожил Ванечка.

Мы с Брейгином переглянулись, прочитав в глазах друг друга, что не стоит отлучать этого рыцаря от своего ордена.

— Твоя очередь.

— В другой раз.

​Брейгин и Пираньев отправились на перекур, оставив меня наедине с надеждой о том, что мне все же удастся бросить — четвертый день без сигарет стал вершиной раздражительности. Шумная компания, расположившаяся в углу заведения рядом с декоративным колодцем, разрисованным под стать этикетке советского лимонада дюшес, на месте состава которого было написано:

 

​​​​«Заходит как-то в Лувр Кант

​​​​Походкой а-ля гувернант

​​​​И лубрикантом натирая груши,

​​​​Манерно ввинчивает Моне

​​​​Де Садовского типа души.

Стремительно скатившись

По лестнице винтом

От света

Маяка.»

 

активно обсуждала модные веяния музыкального поп-олимпа. Среди пятерых патриотов мужественной страны барбершопии затесалась девушка, что держалась особняком от стада. Её грустное лицо выражало готовность к обсуждению более значимых тем. Держу пари красивее нее не было никого в радиусе целого квартала. Парочка стильностриженных вышла на улицу, заглушив болтовню. Двое в мгновение уткнулись в телефоны, не обращая на нее никакого внимания. Последний же отправился к бару за новой порцией выпивки, он напоминал отбившегося от маменьки цыпленка: робкие, подергивающиеся движения выдавали его.

​Ваня с Петей вернулись в помещение, захватили на баре добавки и уселись за стол.

— Спорим, я смогу заставить улыбнуться ту девушку? — обретая уверенность от выпитого, спросил я.

— Начнешь пародировать Ванечку? — подталкивая того плечом, выпалил Петр.

— Ну так спорим?

— Дерзай.

Немного помявшись, я вышел из-за стола, взял на баре коктейль Фоли-бержер и направился к цели. Однотипный сёрф-рок игравший в «Аркигрэм» почти постоянно, сменился кавер-версией «Behind blue eyes» в исполнении Шерил Кроу. Я сел напротив любителя самовыражения через пробитые тоннелями уши и красную кепку. Шатенка сидела рядом с ним. Было приятно видеть, что она оживилась. Я поставил стакан рядом с ней и кивнул. Он оторвал взгляд от телефона.

— Чья это песня? Limp Bizkit или The Who?

— Как кто? Limp Bizkit!

Шлагбаумным ударом по козырьку я вознес его головной убор в воздух. В мгновение всеобщего недоумения, переведя взгляд на девушку, я увидел, как удивление на ее лице сменилось милой улыбкой. Прямой в голову охладил мою наглость. Оно того стоило.

 

​Очнулся я на квартире у Пираньева, голова раскалывалась. С кухни доносился мычащий звук слез: кажется, плакал Ванечка. Добравшись до водопадов, я воочию узрел рыдания этого пухленького бегемотика, сидевший рядом Петя пытался его успокоить, хотя и сам был довольно грустным, что для него являлось редкостью.

— Что у вас случилось? — буркнул я, открывая морозилку в поисках минусовой грелки.

— Мамонов умер. — захлебываясь эмоциями, процедил Ванечка.

Я вышел в зал, прикладывая замершую курицу к глазу. Открыл полку, в которой хранился табак, соорудил себе самокрутку в надежде закоротить похмельное обоняние. Выползая на балкон, я включил один из главных шлягеров покойного.

 

​                      «Я самый плохой, я хуже тебя
​                        Я самый ненужный, я гадость, я дрянь,
​                        Зато я умею летать!»

 

Почти в унисон с последними звуками ввалилась пара скорбящих. Сложно сказать, сколько мы простояли молча, пока Ваня не предложил почтить память.

— Давайте пересмотрим остров?

Я кивнул в пустоту, периферическим зрением заметив схожий жест и от Пети.

​Два часа мы смотрели в экран, не отрываясь, изредка смеясь над гениальными кривляниями Мамонова. Не успели закончиться титры, как телефон засверкал уведомлением.

«Ты меня видел. Ты бы меня трахнул?», — решила поинтересоваться подруга.  «В данный момент, даже если бы Софи Лорен с Моникой Беллуччи внезапно омолодились, стали лесбиянками и, каким-то чудом скрестившись ножницами выдали бы на свет свою дочь, которая подросла бы ровно до 20 годков и постучалась в дверь с возгласом «Возьми меня!», я бы прогнал ее».

«Не сейчас, а вообще, придурок».

«Какая разница, любой мужчина трахнул бы любую более-менее красивую женщину в зависимости от степени голода и тому подобных факторов. Отличие лишь в том, ебешь ты с душой или как кусок мяса, вот и все. Ты мыслишь не в тех категориях».

«Я не хочу, чтобы меня хотели только в крайне голодном состоянии, хочу знать можно ли меня просто хотеть. Боже, почему я плачу».

«Поплачь, полезно».

​Фундамент женщины состоит из веры в собственную ложь, и если она её лишается, то ломается. После этого в ней зарождается искренность, либо она становится падшей материалисткой, но зато довольно преуспевающей в карьере и на сексуальном поприще. Я любил сломанных женщин. К сожалению, а может и не к нему, большинство из них выбирали второй путь. И спустя какое-то время, когда секс уже приедался, и мое не особо выгодное финансовое положение становилось все более заметным, произносили фразу, которая, я уверен, передавалась им от матерей: «А питаться мы будем святым духом?» После этой реплики я спускал им в рот то, чем Иисус никогда не был, еще пару раз и уходил. Аминь, дамы.

​Изрядно повеселевший Пираньев стал выпроваживать нас, так как с минуты на минуту должна была явиться Ника. Она еще не успела зайти в дверь, а Ванечка уже превратился в медвежонка, накормленного мармеладками. Ваня вырос без отца, который скончался, когда ему было всего пять лет. Он успел обеспечить своего сына на всю жизнь — наследство из недвижимости за рубежом стало посмертным актом воспитания. Пираньев помнил образ отца лишь за рулем старенькой спортивной «Ауди», которая также досталась ему. Машину он не продал, новой не купил. Взращенный мамой и бабушкой, до подросткового возраста он почти не выходил из дома, зарываясь в энциклопедии, настольные игры, в которые с ним играла бабушка, а также в собственные комплексы. Проблемы с лишним весом вкупе со зрением землекопа не добавляли популярности в школе. Затравленным изгоем он не был, так как обладал очаровывающей добротой, благодаря которой всегда был важным звеном в обсуждениях класса и диалогах, ему удавалось много говорить, но при этом не быть надоедливым. Помимо этого, Ванечка стабильно давал списывать. Мы познакомились в выпускном классе, в которой я и Петр перевелись из своих районных школ. С материальной точки зрения мы оба не являлись баловнями судьбы: типичные жертвы около среднего класса, дети пролетариата. Петя воспринял реальность, в которой он возрос, как пощечину от жизни. Он мечтал о деньгах и власти, старался обзаводиться полезными связями, пробовал себя в мелкого рода подобиях «бизнеса», в которых иногда преуспевал. Атлетичное телосложение располагало к нему девушек, пассию он старался выбирать не из бедного десятка. Я же был своего рода полуаутистом, в то время когда жизнь вынуждала меня общаться с людьми, я надевал маску балагура. По-настоящему меня волновало лишь 2 вещи: выбор новой книги и нового музыкального альбома, за которые я вел бесконечную призрачную войну в собственной голове. Атлетике Брейгина я, безусловно, проигрывал, но компенсировал ее высоким ростом при жилистом телосложении и юмором. Женщины появлялись из ниоткуда, я был магнитом для скорбящих и несчастных. Ходишь с ними, слушаешь, впитываешь просроченные слезы, взамен получаешь плотскую благодарность. Простейшая схема, главное вовремя кивать и изредка шутить.

​Что нас объединило? Желание взорвать повседневность, стремление создать нечто великое. Свой человек (не с точки зрения собственничества) определяется довольно просто: у вас должен быть общий язык на абстрактном уровне, что-то утонченное, почти неуловимое, вы должны видеть хотя бы часть внутреннего ребенка друг друга, улавливать нотку безумия.

​Звонок в домофон застал нас за обуванием подкрадулей. Пожелав Ивану удачи и попрощавшись, мы с Петей утопали в подъезд, на лестничном пролете обменявшись кивками с объектом обожания Пираньева.

— Красивый фингал. — подметила Ника. — Как ты довыпендривался на этот раз?

— Не важно.

— Вот, возьми. — она протянула свои солнцезащитные очки.

— Спасибо.

Мы вышли из подъезда.

— С чего такая доброжелательность? — косо посмотрев в мои прикрытые глаза поинтересовался Петя — Это на нее не похоже.

— Идет к любимому, счастлива, только и всего. Да и очков у нее этих тьма, более чем уверен.

— Наверное, но…

Телефонный звонок сбил Петю, он незамедлительно взял трубку, жестом попросив меня подождать. Не успевшие вернуться из незаконченной мысли глаза, слились с возникшей архаической улыбкой. Изменившийся тон голоса помпезно зазвучал, приветственные заготовки встретили бывшую девушку, с которой они состояли в дружеских отношениях.

​Из гибели любви рождается лишь ненависть. Люди, которые продолжали общение после разрыва доказывали, что высоких чувств в их союзе никогда не было. Страсть, симпатия, совместимость в постели, побег от одиночества, все что угодно, но только не любовь.

​Петя отговорил и вернулся из своей игры.

— Ксюша сегодня одна дома, я пойду. — протягивая руку, проинформировал меня Брейгин.

— До скорого.

​По дороге я наткнулся на труп мышонка, лежавший посреди асфальта. Возможно, свет удачно расположившегося рядом фонаря позволил разглядеть смерть через темные линзы ночью. Я аккуратно обернул его в носовой платок и оставил на земле под ближайшим деревом.

​Дома я скинул подаренный аксессуар на полку и приступил к попыткам нарисовать свой главный проект. Уже больше года я комкал бумажные листы с набросками. Временами комната напоминала склад макулатуры. Очередной провал. Под утро я отошел ко сну. С тех пор, как произошел тот инцидент, мне снилось лишь два сценария, иногда они чередовались мраком, бывало, всплывали подряд друг за другом.

​ Я ударялся пальцем ноги об угол двери. Приходящая боль лазурным цветом зарождала в ногте море. Щупальца из водоема взмывала на уровень неоперабельной опухоли прошлого, оплетая грудную клетку пустотой. В другом случае я оказывался в пустыне лежащим на песке. В руках был кубик рубика с идеально собранными черными гранями, за исключением единого белого квадратика. Я брел наугад и неизменно натыкался на бортовой трап от самолета, интервалами рядом с ним медленно пролетали стальные птицы с зазывающими из открытой двери стюардессами, я легко мог впрыгнуть и исчезнуть от песка. Но каждый раз я лишь улыбался им, взбирался на трап и спрыгивал вниз. Я шел дальше, преодолевая гранулы, неизменно находя на своем пути мертвую белую лошадь, разложившиеся дыра в ее ребрах служила местом хранения для кубика, я клал его меж костей. Она открывала глаза, я просыпался.

​Уведомление в телефоне. Ника Дроздова спрашивала, может ли она придти сегодня вечером. Выросшая в северном провинциальном городе и переехавшая в столицу одна в дату своего совершеннолетия, она стала успешной журналисткой в одной из обузданных властью газет. В шестилетнем возрасте маленькая девочка узнаёт, что такое смерть: старший брат после продолжительной болезни мозга и мучений отходит на покой. Ему было одиннадцать. Мать вкладывает в Нику то, что понимает под словом любовь, изрядно переглаживая голову ребенка. Занятия фортепиано в музыкальной школе помогают отвлечься как ей, так и ее родителям. Строгий отец, у которого уже были дети от двух предыдущих браков, уделяет ей внимание лишь с позиции инвестора. В дальнейшем это примет форму немой просьбы, ожидающей одобрение во взгляде отца, но не встречающей даже самого этого взгляда. Первые длительные отношения заканчиваются предательством. Вера в свою уникальность для мужчины догорает окончательно. Она находит утешение в работе и обучении двоюродных племянников английскому и сольфеджио. Секс служит для нее способом самоутвердиться, хотя для этого ей достаточно было бы встать перед зеркалом. Подруги осуществляют подпитку самооценки, некоторых Ника очевидно для всех вытесняет внешностью, других смиряет умом и общей осведомленностью в вопросах искусства и культуры.

​Почему я так поступал с Ваней? Завидовал его умению доверять. Он излучал ослепляющее счастье, искренне радовался вуали окружающей его лжи. Я же был лишен этих радостей.

​Во время занятий любовью Ника задавала вопрос.

— А я правда тебе нужна?

— Да.

Ей я никогда не лгал. Она действительно была мне нужна. Несмотря на перенесенную боль, она без остатка отдавала всю свою слабо теплящуюся любовь. Я отвечал тем же. Вместе мы быть не могли. Она даже в теории не придумала бы, как будет выгораживать рвань вроде меня перед отцом. Ванечка был идеальной партией. Он фетишизировал ее образ, пованивая гарью пластмассовых чувств.

— У тебя очень красивые глаза, чистые, небесного цвета. — говорила она.

— Странно, в зеркале и на фотографиях они всегда темно-серые, такими, как ты их описываешь, я их никогда не видел.

В этот раз все прошло по стандартной схеме. Любовь, просмотр очередного фильма, в котором Ника углядела великолепную задницу китайской актрисы, о чем немедля решила поделиться со мной. В ее словах не было эстетического удовольствия от увиденного, всего лишь читаемый расчет произнести мужское, вывернуть свою суть наизнанку в извращенном желании понравиться.

​Утром она испарилась. Оставаться наедине с собой долго не пришлось. Нахлынули воспоминания прошлого.

​Мы были вместе, если это можно так называть, больше трех лет. Часто ругаясь и расставаясь несметное количество раз. Софья, работала в сфере общепита. Ее детство прошло не совсем гладко. Отец, разбившийся на трассе еще до ее рождения, навсегда остался в ее памяти лишь на единственном фото, которое ее мать сохранила. Отчим, который появился в ее жизни, испортил ее представление о мужчинах. Постоянные кредиты, походы к гадалкам, неудачные эксперименты с азартными играми, домогательство до маленькой девочки в пьяном виде, которое в силу выпитого закончилось неудачно, оставили неизгладимый след. В день, когда он умер при неизвестных обстоятельствах, Софи была рада, хоть и скрывала это. Мать, которой теперь было суждено выплачивать долги за непутевого главу семьи, вымещала свою злость на маленькой Соне, не брезгая вытирать её лицом кафель, попутно обвиняя девочку в своей неудачно сложившийся жизни. Учителя и одноклассники осыпали издевками лохмотья, в которых она приходила в школу.

​Эти события зародили в ней собачью верность, которой она хотела поделиться. После увлечения журнальной психологией собачья верность трансформировалась в выдрессированную глупость. А наши отношения сменились с сентиментальной любви на секс после расставания, с передаваемым друг другу для удушения проводом от телефонной зарядки. После очередной размолвки, которую я привычно пережидал в алкоголе и доступных женщинах, мы вновь сошлись. Проблема была в том, что по уверению Софи, которая прекрасно знала, чем я занимаюсь в разлуке, мне было не позволено спать с дамой которая была до нее. Я не особо понимал эту логику, поэтому со всей проницательностью проигнорировал этот момент. Новость об этом привела в действие довольно пылкую ссору, после которой я просто завалился спать, оставив Соню наедине с причиненной болью.

​Когда я проснулся, то первым делом удивился тому, насколько в квартире было тихо. Я попытался войти в ванну, но дверь была заперта, на стуки и зов никто не откликался. Спасибо планировке старых советских домов: окно с кухни в ванну, на котором она когда-то рисовала романтические грезы нашего будущего с помощью пены для бритья, послужило объективом для увиденного. Она лежала на полу в позе эмбриона, таблеточный пузырек валялся в раковине. В те секунды, что я пытался воображением дорисовать ее неподвижности хотя бы намек на шевеление, я заметил, как что-то ушло, но не из нее. Как уходит волна, но в отличие от нее это нечто покинуло меня безвозвратно. Я бросился к двери, вырвал ее, взял на руки отрекшуюся от собственной жизни и положил на диван. Она слабо дышала. Прибывшая скорая довольно просто справилась со своими обязанностями. На следующий день она забрала вещи, больше мы не виделись. Ване и Пете о случившемся я рассказывать не стал.

​Я готов оправдать ровно два суицида за мировую историю. Первый — от Курта Кобейна, ибо очухаться после наркотиков и осознать, что мать твоего ребенка — Кортни Лав. Это весомое алиби. Второй — от Жиля Делёза в семидесятилетнем возрасте с поставленным диагнозом — рак легкого — и неспособностью из за болезни продолжать заниматься своим любимым делом. Всем остальным приверженцам легкого способа я предлагаю выбивать на могильных плитах надпись «Несуразность, проигравшая естественному отбору».

​Притупив воспоминания проверенным спиртовым методом, я не смог отогнать тоску. Я решил вызвонить Ваню, который всегда был готов записать свой шансон-альбом под псевдонимом Компанейский тип. Через тридцать минут я сидел в сквере напротив статуи Минервы, наблюдая, как сойка посягает на лужу воробья.

 

​​​«Как бежал за Солнышком слепой Ивашка.
​​​Как садился ангел на плечо.
​​​Как рвалась и плавилась последняя рубашка.
​​​Как и что обрёл, обнял летящий Башлачёв».

 

Ваня показался на горизонте, я снял наушники.

— Что стряслось? Пол третьего ночи, как никак. — здороваясь, Пираньев сел на лавку рядом.

— Ничего особенного. Просто задумался над тем, а не ошибались ли мы все это время?

— О чем ты?

— Ну знаешь, все эти мечты о великом, что когда-нибудь мы все же воплотим в жизнь наши проекты. Если разобраться, то к своим годам кроме этих грез у меня ничего и нет, и если в будущем они не реализуются, то получается какая-то то странная скудная жизнь.

— Что на тебя нашло? Ты же сам всегда говорил, что покой в душе — для обывателей, и нужно хранить свое отчаяние, как величайшее сокровище.

— А если я ошибался? Если я не добился того, чего хотел, к своим годам?

— Ты хотя бы не делал зла.

Я отвернулся, стараясь спрятать свои глаза. Я бы мог рассказать ему всю правду, это бы сделало его сильнее. Но я не решился, просто не смог.

— У тебя есть курить?

— Да, держи.

— Я пойду, извини, что набрал так поздно.

— Ладно, рад был тебя видеть.

Я помчался домой изо всех сил. Курящие на балконах люди служили маячками на взлетной полосе. Дома в наушниках погрузившись, в транс я сел за проект.

 

​«There’s no way out of here, when you come in you’re in for good
​There was no promise made, the part you’ve played, the chance you took
​There are no boundaries set, the time and yet you waste it still

​So it slips through your hands like grains of sand, you watch it go»

 

Наконец-то готово. Спустя столько времени получилось. Я положил лист на полку и направился спать.

 

​Весь следующий день я пребывал в эйфории, ходил из угла в угол с листком в руках и счастливейшей физиономией, даже не поленился сходить в магазин за медовым тортом, предпочтя его выпивке. Близилась ночь, я поставил чайник, разрезал торт. Звонок в домофон прервал мое одинокое торжество.

— Это я, открой. — процедил голос Брейгина.

Я приоткрыл входную дверь и ушел на кухню. Петя втоптался в комнату.

— Чай будешь? — неожиданно для себя самого гостеприимным тоном предложил я.

— Есть что-нибудь крепче?

— Да, но сегодня не хочется.

— Что это с тобой?

— Сейчас покажу.

Я пошел в комнату за листом с проектом, который последний раз оставил на столе. На рабочем месте царил настоящий хаос, заставивший меня изрядно покопаться в бумаге, прежде чем я нашел нужный рисунок. Обернувшись, я увидел Петю, стоявшего в начале комнаты с кухонным ножом в руках.

— Дорезал торт?

— Достойно, больше полугода спать с девушкой твоего друга.

— Что есть, то есть. Как выяснилось?

— Телефон.

— Банально спалились.

— Кто бы мог подумать, что ты будешь стоить Ауди и домика на Кипре.

— Хороший ценник, он был в истерике?

— Да.

— И ты, конечно же, решил разыграть все в свою пользу?

Брейгин промолчал, посмотрел в пол и ухмыльнулся.

— А что будет с ней?

— О, Ваня решил сделать ей предложение, доказать серьёзность своих намерений.

Он разразился диким хохотом, который я поддержал неискренним смехом.

— Передашь ей тот диск? На полке, рядом с бильярдным черным шаром с номером 8.

— Bob Dylan: Blood on the Tracks?

— Да.

— Хорошо. Что, за лист у тебя в руках?

— Мой главный проект.

— Ты долго его скрывал, завершил?

— Вот смотри.

Кошачьими шагами мы встретились в середине комнаты, я протянул Петру листок и отошел назад. Он долго смотрел на него с недоумевающим лицом. В какой-то момент он просто выронил его, заставив бумагу прошагать по воздуху к полу.

— Это, ведь, просто дверь. Твой главный проект — это дверь?

— Ты согласен с тем, что люди по сути заперты в своем сознании, словно в тюремных камерах?

— Допустим.

— И всё их общение сводится к перестукиванию через стены этих бетонных клеток в надежде, что они будут поняты. Мне всегда хотелось найти выход из этого.

— И куда ведет эта дверь?

— Не думаю, что это важно. Главное — откуда.

— Ладно, хватит болтовни, пора.

— Пора.

— Прощай.

— Прощай, Петь.

В лезвии ножа, который теперь торчал в моей грудной клетке, отражались те глаза, о которых говорила Ника. И впрямь небесный цвет.