ГЛАВА 2
Только на углу Портовой и Прорезной фра Корзьело немного успокоился, усмирил бешено колотящееся сердце и смог подумать о случившемся без гнева.
Тоже мне офицеры! Соплячьё, вчера нацепившее банты, а гонору, как у прославленных ветеранов. Ни чести, ни совести, ни уважения к сединам. Как подобным людям можно доверять командование? А с другой стороны, пускай командуют. Чем больше в армию приходит такого пополнения (да не просто в армию, а в гвардию!), тем слабее становится Империя. Солдаты, не умеющие воевать, чиновники, не умеющие управлять, жрецы, по уши погрязшие в грехах…
А потом наступит один прекрасный миг, когда Сасандра рухнет, словно великан, водруженный на худые и костлявые ноги дроу. Айшасе не придется даже прикладывать значительных усилий — приходи и бери величайшую Империю голыми руками. Ну, разве что качнуть несколько раз, дабы скорее свалилось то, что еще будет держаться.
И никакой войны. Сасандрийцы будут продавать друг друга и страну целиком по дешевке, не торгуясь, радуясь брошенной в пыль черствой горбушке.
А все силами скромных и неприметных людей. Таких как он, фра Корзьело, табачник и полукровка.
И, конечно, благодаря золоту Айшасы.
Никто не докладывал фра Корзьело, сколько переправляется золота и серебра через Ласковое море, но он мог себе это представить хотя бы приблизительно.
Нет, Сасандру победит не оружие.
И тогда наступит время торжества. Его время, табачника Корзьело. Он отомстит за унижения, за оскорбления, за гордость, заткнутую… Ну, не стоит говорить, куда именно.
Табачник свернул на Прорезную, стараясь держаться подальше от дешевых шлюх, высовывающихся из окон и осыпающих прохожих градом предложений одно непристойнее другого.
Как можно посещать столь низкопробные заведения?
Вот «Роза Аксамалы» — совсем другое дело. Опрятно, уютно, да и девочки как на подбор — хорошенькие и, что самое главное, нет ни одной старше двадцати пяти.
А вот, кстати, и «Роза Аксамалы».
Скучающий у входа охранник — могучие руки скрещены на груди, кожаная жилетка натянута на широченные плечи, словно парус на ветру — кивнул Корзьело как старому знакомому, услужливо отворил украшенную резьбой дверь.
Широкий зал, занимавший почти весь первый этаж, освещался восемью масляными лампами, новомодными, со стеклянными колпаками. В воздухе витал аромат дорогого табака — уж в этом-то Корзьело разбирался не понаслышке — и пряностей. За четырьмя столами, способными принять одновременно человек двадцать, сидело всего два посетителя. Один из них — щуплый носатый мужчина средних лет — сосредоточенно рассматривал гравировку на посеребренном кубке. Он не выглядел как постоянный гость «Розы Аксамалы». Слишком уж невзрачная одежда и потрепанный вид. Но судить о толщине кошелька покупателя по его одежде Корзьело отвык уже давно. Многие богачи имперской столицы выглядели под стать ремесленнику средней руки, а за показной роскошью некоторых дворян из провинции крылась полная неплатежеспособность. Второй мужчина, крепкого сложения, одноглазый, очевидно, бывший военный, позевывая, курил трубку. Табачника он удостоил быстрого взгляда, а потом отвернулся к стене. Причем сделал это настолько напоказ, что Корзьело вновь захотелось ускорить падение Сасандры.
По широкой лестнице, ведущей на второй этаж, уже спускалась пышногрудая красавица. Пухлые яркие губы, тщательно подведенные глаза, волосы черные, как вороново крыло, глубокий вырез бархатного темно-бордового платья. Лишь самую капельку ее внешность портил крупный нос с горбинкой.
— Фра Корзьело, — проговорила она грудным голосом, прислушиваясь к седьмому удару колокола с Клепсидральной башни, — ваша точность не устает поражать меня!
— Это ваша красота не устает поражать меня, фрита Эстелла, — церемонно отозвался табачник. — Что же до точности, то… Как вам сказать? Жизнь коротка, и чтобы успеть выполнить все, что задумал, следует научиться не терять времени попусту.
Хозяйка борделя понимающе улыбнулась. Тот, кто посчитал бы ее раскрашенной пустышкой, здорово просчитался бы. Вдобавок к привлекательности, природа наградила ее цепким, живым умом и хваткой прирожденного дельца. Иначе она не стала бы тем, кем стала к тридцати с небольшим годам.
— Не хотите ли вина? У нас есть бочонок из-под самой Мьелы. Только для постоянных посетителей.
— О, фрита Эстелла, с удовольствием пригублю настоящего мьельского вина, но после, — поклонился лавочник.
— Как вам будет угодно, фра Корзьело. В таком случае, можете подняться наверх. Флана уже ждет вас.
Хозяйка посторонилась, пропуская табачника на лестницу.
В маленькой комнате горела всего одна свеча.
Преодолевая удивительную в его возрасте робость, Корзьело переступил порог.
Флана стояла посреди комнаты. Зеленые глаза и надменно опущенные уголки рта. Если красота хозяйки была подобна зрелому плоду, то, без сомнения, лучшая девочка «Розы Аксамалы» напоминала едва распустившийся цветок. Огненно-рыжие волосы уложены в высокую прическу. Талия стянута шнурованным кожаным корсетом, который оставлял открытыми грудь и треугольник волос внизу живота. Изящная рука поигрывала ременной плетью-шестихвосткой.
— На колени, раб! — не терпящим возражения тоном приказала она.
— Да, госпожа! — Корзьело рухнул на колени, словно его ударили по ногам, подобострастно закатил глаза. — Слушаюсь, госпожа!
— Похоже, ты сегодня здорово провинился? — Флана приблизилась к гостю, замахнулась плеткой.
Лавочник невольно зажмурился и тут же получил пощечину.
— В глаза смотреть, несчастный!
— Да, госпожа!
— Я не слышала ответа!
— Я провинился, госпожа. Я очень сильно провинился!
— Наверное, ты хочешь, чтобы тебя наказали?
— Да, госпожа! Накажите меня! Накажите!
Корзьело торопливо сбросил плащ.
Нога в черном кавалерийском сапоге уперлась ему в плечо:
— Маленький негодяй! Ты за все поплатишься!
— Накажите меня, госпожа, накажите… — ныл Корзьело, пытаясь обслюнявить сапог.
Флана сильно толкнула его. Лавочник завалился навзничь.
— Да! — Женщина нависла над ним. — Ты заслуживаешь хорошей трепки… И ты ее получишь!
Легкие, скользящие удары плети обрушились на плечи и голову табачника.
— Вот тебе, мерзавец! Вот тебе, негодяй!
— О, госпожа… — тихонько кряхтел Корзьело. — Вы так добры, госпожа…
— Негодяй, мерзавец! Ты даже не достоин называться человеком! На четвереньки, животное!
Лавочник с готовностью исполнил приказ.
Быстрым движением Флана оседлала его, не надавливая, впрочем, слишком на хребет пожилого человека:
— Упрямый осел! Тебе мало обычной порки? Вези меня, осел!
Кряхтя и постанывая — все-таки годы берут свое — фра Корзьело пополз по кругу, старательно объезжая пуфик, плащ, валяющийся бесформенной грудой, и оброненную едва ли не сразу сумку.
— Быстрее, животное, или в следующий раз я надену шпоры!
— Да, госпожа, да! — выдыхал табачник на каждый шаг.
— Или ускорить тебя плеткой?
В подтверждение ее слов шестихвостка хлестнула по ягодицам Корзьело, обтянутым дорогим сукном.
— О госпожа!
— То-то же! — грозно проговорила Флана, поглядывая тем временем на зашторенное окно. Праздник как-никак, а тут приходится валандаться с этим старым похотливым козлом. И еще один извращенец только что ушел. Мерзкие старикашки! Они и возбудиться уже не способны, как настоящие мужчины. Возись тут с ними… Да еще нужно следить, чтоб удар не хватил в разгар любовных утех. Заведение госпожи Эстеллы гордится своей репутацией. И платят тут не в пример лучше, чем в дешевых борделях в припортовых кварталах. Отложить бы еще монет двадцать, уехать подальше, где тебя никто не знает, да хоть бы и в ту же Верну…
— Ты, кажется, решил отдохнуть? Скачи, мой верный конь! — Плеть вновь хлестнула Корзьело по ягодицам.
Табачник взбрыкнул, подобно самому настоящему боевому скакуну, но тут руки его подломились и он рухнул носом в ковер.
Флана стремительно нагнулась — живой ли?
Старый развратник дышал. Тяжело, с хрипами и присвистом, но дышал.
— С загнанными лошадьми знаешь, что делают? — проговорила она, хищно улыбаясь.
Корзьело ойкнул и вскочил. Довольно резво для его возраста.
— Прошу простить меня, госпожа!
— Простить? Ах, вот ты как заговорил? Уж не думаешь ли ты, что просьбы помогут тебе избежать справедливого наказания?
— Нет, госпожа…
— Что — «нет»?
— Не думаю, госпожа! Готов искупить вину…
— Ах, готов? Тогда долой штаны и на кровать!
Фра Корзьело поспешно повиновался. Трясущимися руками сбросил панталоны и лег ничком на широкое ложе.
Плеть ударила по дряблым ягодицам. Раз, другой, третий…
Ремни скользили, не причиняя особого вреда. Оставляли красные полоски и только.
Табачник корчился и постанывал.
— Грязное животное! Ты дорого заплатишь! — приговаривала Флана.
«Не меньше пяти полновесных золотых монет, — думала она при этом. — Сколько же фрита Эстелла отдаст мне? Две или одну?»
— Ну что, довольно с тебя, раб? — прошипела «госпожа» прямо в заросшее седыми волосами ухо лавочника.
— О да, госпожа! — Корзьело перевернулся на спину.
— Почему-то мне кажется, что стоит продолжить… — задумчиво проговорила Флана. Тот, первый, возбудился после порки гораздо больше. Даже удивительно как-то…
— Хватит… — хрипло проговорил табачник. Он и в самом деле не испытывал ни малейшего удовольствия. Если бы не гнусная фантазия Министра, назначающего встречу за встречей в самых дорогих борделях и требующего неукоснительного соблюдения определенных им правил, Корзьело никогда в жизни не позволил бы какой-то девке хлестать его плетью, унижать, оскорблять… С каким бы наслаждением он сам избил бы ее, связал, так, что веревки врезались бы в кожу и плоть, колол бы иглами эту вызывающе обнаженную грудь, кусал бы… Ничего, паршивая шлюха еще узнает, как страшна бывает месть потомка истинного айшасиана! Эти наглые зеленые глаза еще прольют слезы, эти губы будут умолять о пощаде. Как она будет кричать, извиваться под его ударами, как вспухнут рубцы на ее белой коже! До крови, до полусмерти! Она так просто не отделается…
— Ого! — удивленно проговорила Флана. — Кажется, я ошиблась… Продолжать не стоит. Ты полностью готов, раб.
Она оперлась правым коленом о покрывало из медово-желтой шкуры саблезуба. Медленно перекинула вторую ногу через фра Корзьело. Плеть упала в изголовье кровати.
— Не двигайся, я все сделаю сама…
Табачник оскалился и закрыл глаза.
Охранник как бы нехотя оторвался от насиженного места под самой вывеской «Розы Аксамалы», подозрительно оглядел шумную компанию.
— Ты что, не узнал нас, Ансельм? — подбоченился Вензольо.
Здоровяк пожал плечами.
— То-то и оно, что узнал! — захохотал Летгольм, поправляя щегольскую беретку. — Да не переживай, Ансельм! Мы сегодня при деньгах!
— Да ну? — пробасил охранник.
— Не ве’ишь? — воскликнул каматиец. — А з’я! Антоло гуляет!
Он хлопнул по плечу табальца.
— Что так?
— Да не чаял уж экзамен пройти! — развел руками Антоло. — Гусь из меня всю кровушку выпил. Хуже мары[1]!
— Мара не пьет кровь, — задумчиво проговорил Ансельм.
— Ну, не мара, так бруха[2]! — вмешался т’Гуран. — Не все ли равно?
— О! Б’уха — ст’ашное чудовище! — Вензольо сделал знак, отгоняющий нечисть.
— Бруха пьет, — согласился вышибала.
— Мы тут будем упырей обсуждать или как? — наигранно зевнул Бохтан.
— Да не бойся, Ансельм! — Антоло вытащил из-за пазухи замшевый мешочек, встряхнул им перед носом охранника. — Деньги — вот они! Конечно, попотеть пришлось, пока уговорил фра Борайна, — он даже передернулся, упомянув имя несговорчивого банкира, — выдать мне их. Отец-де не велел… А я ему — понимаешь, дружище Борайн, астрологию с первого раза не каждый сдаст!
— А он? — приподнял бровь Ансельм.
— Да какая разница? — Летгольм притопнул ногой. — Ты собираешься нас пускать?
— Или мы еще куда направимся… — пробурчал Емсиль.
— Вот именно! — кивнул Антоло. — Нам, знаешь, все равно, где денежки потратить. Да! Я же должен целых пять серебряных скудо фрите Эстелле. Вот и случай отдать долг!
— Нам неприятности ни к чему. — Охранник все же не спешил отойти с дороги.
— Да какие неп’иятности! — Каматиец скорчил непонимающее лицо. — Мы ж как овечки!
— Похоже, нас в «Корзинке счастья» заждались, — развернулся Емсиль.
— Мы будем тише воды ниже травы! — заверил вышибалу Антоло. Вытряхнул из кошелька несколько монет. Выбрал самую мелкую из серебряных — итунийской чеканки. — На! Это тебе!
Ансельм хмыкнул, недовольно скривился, но деньги взял.
— Глядите у меня! Знаю я вашего брата…
— Мой брат, — веско проговорил Летгольм, — с отличием закончил Императорский аксамалианский университет тонких наук! Он весьма уважаемый адвокат. Кстати, если тебе вдруг понадобится его помощь, не стесняйся — подходи прямо ко мне.
Охранник покачал головой. Подвел итог:
— Болтуны.
Но подвинулся, позволяя пройти.
— Только без ваших шуточек школярских.
Пропуская друзей вперед, Антоло примирительно проговорил:
— Или мы не знаем, Ансельм, какой сегодня праздник? Вот увидишь — все будет хорошо.
Усевшись за столом, студенты принялись озираться в поисках прислуги.
Из замеченных Корзьело посетителей остался лишь один — одноглазый вояка. Он по-прежнему сидел в гордом одиночестве, посасывая трубку. Молодых людей он удостоил столь же мимолетного взгляда, что и табачника.
— Ну что, вина для начала? — Вензольо расстегнул верхнюю пуговицу камзола. — Что-то го’ло пылью забилось…
— Еще бы! — рассмеялся Антоло. — Столько лет грызть гранит науки!
Каматиец нахмурился на мгновение. Астрологию он сдал лишь с третьего раза. Да и на курсе геометрии просидел лишний год.
— Эй, хозяева! — Летгольм постучал ножнами корда по столу. — Где вы?
— Не шуми! — одернул его Емсиль. — Надо будет — подойдут.
— Что значит — «надо будет»! Мне уже надо!
— Что, не терпится? — оскалился Бохтан.
Пока Летгольм придумывал самый убийственный ответ, на лестнице появилась хозяйка борделя.
— Что за шум, молодые господа? Чего желаете?
— Для начала вернуть долг, фрита Эстелла! — поднялся табалец. — Вот — все до последнего скудо.
— А, это вы, фра Антоло? — Эстелла подошла к столу, приняла из рук студента монеты, придирчиво их осмотрела. — Что ж, я рада, что даже молодежь держит слово. Воистину благословенные времена.
Если бы кто-нибудь в это мгновение взглянул на одноглазого, то по его гримасе сразу догадался бы, что он придерживается совсем другого мнения насчет времен.
— Молодые господа желают вина, как я поняла? — продолжила Эстелла.
— Конечно! — воскликнул Вензольо.
— Хорошо бы пива, — не поднимая глаз от столешницы, проговорил Емсиль.
Студенты захохотали. Ну, лесной житель, дикий человек — что с него возьмешь?
— Вино! — решительно возразил Антоло. — Сегодня только вино! Чего ты насупился? Я угощаю!
— Молодой господин окончил факультет? — догадалась хозяйка.
— Мы все окончили! Пусть теперь арифметика и геометрия отдохнут от нас! — Антоло взмахнул рукой, словно выступал перед профессорами.
— А также логика и риторика! — добавил Летгольм.
— И астрология с музыкой! — это уже Емсиль.
— И г’амматика!
— Пускай катятся ко всем ледяным демонам Севера! — Антоло прихлопнул ладонью по столу. — Пусть провалятся эти никому не нужные науки на дно океана Бурь! Теперь каждый выберет себе науку по душе и сердцу! Я, например, буду изучать богословие.
— А я — медицину, — тихо, но твердо высказался Емсиль и огляделся по сторонам — только попробуйте засмеяться.
— А мы с Вензольо подналяжем на юриспруденцию! — звонко выкрикнул Летгольм. — Станем лучшими законниками в Сасандре! Так, Вензольо, что ты молчишь?
— Ну, так, — нехотя согласился каматиец. Он-то в своих силах одолеть семилетний курс обучения на адвоката не был столь уверен.
Эстелла улыбнулась:
— Не забывайте наше убогое заведение, когда достигнете вершин успеха и власти, молодые господа!
— Не забудем, — искренне пообещал Антоло. — Если Флана будет еще работать у вас, фрита Эстелла. Она, кстати, свободна?
— К сожалению, нет… Но она освободится к восьмому часу клепсидры. Зато свободны Рилла и Алана. Лита должна подойти чуть позже — она отпросилась проведать стариков.
— Рилла? — подпрыгнул на месте Летгольм. — Друзья мои, я, пожалуй, поднимусь наверх…
— А вина? — схватил его за рукав Вензольо.
— Погоди немного, какой ты нетерпеливый, — погрозил Летгольму пальцем Антоло. — Ты бросишь вино и верных друзей ради девицы? Пусть и пригожей, но…
— В самом деле, — дернул плечом Бохтан. — Так не годится. Нужно выпить за успех.
— Я сейчас распоряжусь, молодые господа, — благожелательно кивнула фрита Эстелла. Она убедилась в платежеспособности старых знакомцев (а убеждаться в этом, чтобы избежать разочарований и никому не нужных скандалов, ей приходилось частенько), а также поняла, что студенты намерены веселиться, а не задирать случайных посетителей.
— Я такой голодный, — пробурчал Емсиль после того, как хозяйка ушла, — что съел бы половину мамонта.
— Ты что, жрать сюда пришел? — возмутился Летгольм.
А Бохтан добавил:
— К девочкам лучше с легким желудком.
— Ага! И с тяжестью в другом месте, — захохотал Антоло. — Кто из вас собирается изучать медицину?
— Так я ж и не прошу… — совсем сник барнец.
Из неприметной дверцы под лестницей вышла молоденькая девчонка с пузатым кувшином, который прижимала к животу двумя руками.
— А вот и Далья! — радостно закричал Вензольо.
— Привет, Далька! — ухмыльнулся Летгольм. — Ты еще не подрабатываешь наверху?
Девушка — не старше четырнадцати лет на первый взгляд — пунцово зарделась.
— Оставь девчонку в покое! — строго приказал Антоло. И вправду, приставать и смущать племянницу фриты Эстеллы не стоило. Некрасиво как-то…
— А может, я влюблен? — бросил берет на стол аксамалианец. — Ты, Далька, не вздумай пойти по тропе порока! Подрастешь, я тебя замуж позову.
Далья пискнула что-то неразборчивое, но, скорее всего, нелицеприятное для шутника, стукнула кувшином по столешнице и убежала втрое быстрее, чем пришла.
Студенты покатились со смеху, толкая Летгольма локтями.
— Друзья! — Антоло поднялся. — Давайте поднимем эти кубки за то, чтобы на какие факультеты мы не ушли, куда бы не занесла нас судьба на просторах Сасандры, мы сохранили главное что у нас есть — дружбу.
— Ура! — Все вскочили. Глаза студентов горели воодушевлением. В такие мгновения они могли пойти за табальцем в огонь и в воду, согласились бы на нищету и смертельные опасности. — Ура Антоло!
Под неожиданно заинтересованным взглядом хмурого ветерана студенты столкнули кубки и осушили их до дна. Алое, как кровь, мьельское вино холодило язык и горячило головы.
Фра Корзьело открыл глаза, тяжело вздохнул. Конечно, не тот уже возраст у него для подобных встрясок… Но полученное удовольствие того стоит. Особенно, если представлять шлюху связанной, подвешенной за ноги, покрытую свежими кровоподтеками.
— Вина принеси! — буркнул табачник.
Флана послушно вскочила, накинула на плечи капот:
— Конечно, господин. Сейчас распоряжусь, господин.
Куда только подевалась опасная хищница?
— Сама принесешь! — прикрикнул Корзьело. — Ишь ты, хозяйка нашлась! Распоряжусь…
— Да, господин. Слушаюсь, господин. — Она поклонилась и опрометью выбежала за дверь.
— То-то же, — довольно пробурчал Корзьело и вскочил с кровати.
Пожилой табачник действовал стремительно. Подхватил свою сумку, брошенную у входа, распутал завязки, вытащил плетку, точь-в-точь похожую на ту, которой пользовалась Флана. Хмыкнул, сунул ее шестихвостку в сумку, а принесенную бросил в изголовье кровати. Внимательно осмотрел и расправил несколько ремней. Теперь ни одна живая душа не заподозрит подмены.
Он успел натянуть панталоны и придирчиво рассматривал смятый плащ, когда вернулась Флана с подносом, на котором стоял кувшин вина и небольшой кубок, покрытый сложным узором — фалесская работа.
— Тебя только за смертью посылать! — сердито каркнул лавочник.
— Прошу простить меня, господин… — Женщина с поклоном поставила поднос рядом с Корзьело. — Позвольте, я налью вам вина…
— Лей давай! И быстрее — некогда мне тут с тобой!..
Флана, пряча глаза, чтобы посетитель, не приведи Триединый, не заприметил холодного презрения, взяла кувшин. Тонкой струйкой вино полилось в кубок, хотя больше всего ей хотелось врезать кувшином по круглой голове лавочника, так и не удосужившегося снять пелеус.
Табачник шагнул на верхнюю ступеньку лестницы и сразу почувствовал неладное.
Во-первых, слишком много людей.
Во-вторых, слишком громко они разговаривают. Едва ли не кричат. Того и гляди сцепятся, хотя указом императора в день тезоименитства его матери все драки запрещены.
Но разве писан закон для нынешней молодежи?
У самого подножья лестницы стояли, испепеляя друг друга полными ненависти взглядами, двое молодых людей. Один в ало-золотом камзоле с серебристым бантом на левом рукаве. Корзьело узнал его закрученные черные усики, надменный излом губ и дерзко выпяченный подбородок. Тот самый мальчишка-лейтенант, в которого он врезался по пути в «Розу Аксамалы». Напротив него набычился светловолосый парень — по всей видимости, северянин. Его широкие плечи обтягивала темно-серая куртка из добротного сукна, а узкие панталоны подчеркивали крепкие икры. Подмастерье? Купеческий сынок? А! Вот и отгадка! На поясе корд полутора пядей в длину. Студент. Развелось тут оболтусов, готовых чем угодно заниматься, лишь бы от работы отлынивать! На них пахать можно — вон куртка скоро лопнет по швам, а они корпят над старинными фолиантами, рассчитывают парады планет, составляют дрянные вирши и решают задачки о пешеходах и всадниках…
— А я заявляю вам, господин гвардеец! — решительно проговорил Антоло. — Я пришел раньше и не намерен пропускать вперед себя кого бы то ни было!
— Вы забываетесь, господин студент! — дрожащим от сдерживаемой ярости голосом отвечал т’Кирсьен делла Тарн. — Во-первых, я — офицер гвардии! Во-вторых, я — дворянин! В-третьих…
— Не стоит утруждать себя перечислением заслуг! Среди них нет ни одной, которой вы достигли бы собственным трудом!
Т’Кирсьен сглотнул так, что судорожно дернулся кадык:
— Я не намерен долго объясняться с какими-то студентами!
— Не с какими-то, а с закончившими полный курс подготовительного факультета! — выкрикнул Летгольм из-за стола.
— А сброду слова не давали! — злобно бросил ему высокий и широкоплечий офицер. Его Корзьело тоже помнил.
— Это я-то сброд? — возмутился, вскакивая, аксамалианец. — Я всю жизнь прожил в столице! А вот из какого стойла ты перебрался на гвардейскую конюшню?
— Господа студенты! — повернулся к нему т’Кирсьен. — Так недолго докатиться и до оскорбления чести мундира!
«Где же вышибала? — тоскливо подумал фра Корзьело. — Почему не вмешается и не наведет порядок? Да и тот посетитель, что курил трубку, производил впечатление человека, способного голыми руками управиться с десятком развоевавшихся юнцов…»
Табачник поискал взглядом охранника и не нашел. Поискал одноглазого и… тоже не нашел. Ну, хоть хозяйка борделя здесь или нет? Фриты Эстеллы нигде не было. Корзьело уже подумывал вернуться в комнату Фланы, но тут цепкие пальцы схватили его за рукав.
Хозяйка?
Так и есть.
Обдавая приторным запахом благовоний Эстелла зашептала в ухо лавочника:
— Ансельм пошел за стражей… Боюсь, добром это не кончится. Идемте, фра, я спрячу вас у себя…
Корзьело волей-неволей потянулся за ней, оглядываясь на спорщиков.
Лейтенант и белобрысый студент у лестницы живо напомнили ему двух боевых котов. Один барнской породы — тяжелый, лобастый, убивающий барана ударом когтистой лапы. Второй из тех, что разводят в Мораке для охоты на зубастых морских щук, — гибкий, подвижный, в столкновении грудь в грудь, конечно, уступит, но зато замотает врага до смерти.
Табачнику даже захотелось остаться посмотреть, чем закончится драка, а в том, что противники вскоре вцепятся друг другу в горло, он не сомневался, но фрита Эстелла настойчиво волокла его за собой.
— По-моему, они напрашиваются на хорошую взбучку! — воскликнул порывистый Фальо, хватаясь за рукоять меча.
Лейтенант Лен, сохранивший остатки рассудительности, схватил его за руку:
— Ты в своем уме?! Какой сегодня день?
— А по-моему, — ответил Вензольо, приподнимаясь на скамье, — тебя следует хо’ошенько п’оучить, позо’ Каматы!
— Уж не ты ли меня проучишь, картавый! — возмутился Фальо, а широкоплечий гвардеец пробурчал:
— Каких уродов только в университет не берут… За Аксамалу обидно!
— Господа, господа! — призывал к сознательности Лен. — Держите себя в руках!
— Перед этими тюфяками, что ли? — Фальо, преодолевая сопротивление старшего товарища, тащил меч из ножен. — Моя бы воля, я бы этот университет!.. Гнойный чирей на теле Сасандры! Вот из-за таких ученых-моченых все беды нашей Империи! Дети облезлой кошки!
В самый разгар спора т’Кирсьен попытался обойти студента, но Антоло решительно заступил ему дорогу. Гвардеец резким движением оттолкнул соперника, рванул по лестнице вверх. Табалец схватил его сзади за камзол. Раздался треск. Мундир пошел по шву.
Лейтенант побелел. Ты можешь принадлежать к старинному роду, десятки поколений верой и правдой служившему Империи, но быть при этом нищим. Или полунищим, это кому как захочется сказать. Т’Кирсьен делла Тарн еще ни разу не успел получить жалования офицера, прибыв в столицу полгода назад с рекомендацией старого друга отца, начальника гарнизона крепостицы у самой долины альвов, и почти все это время жил взаймы. Даже за этот мундир он выплатил портному едва ли половину стоимости, дав слово офицера вернуть долг из первой же выплаты жалования.
— Ты как посмел, деревенщина! — клокочущим от ярости голосом прошипел он.
Антоло с угрюмым лицом забежал выше гвардейца по лестнице:
— Клянусь посмертием, ты не пройдешь наверх!
— Я не пройду?
Кулак т’Кирсьена метнулся к подбородку студента. Отработанным в десятках потасовок движением Антоло отклонился и от души врезал офицеру под ложечку. Молодой дворянин задохнулся и вынужден был вцепиться рукой в перила, чтобы не свалиться с ног.
— Оскорбление мундира! — взвизгнул Фальо, отталкивая Лена. — Бей его, Кир!
Бохтан выставил ногу далеко из-за стола, и гвардеец покатился кубарем, рискуя набить хороших шишек о резную дубовую мебель.
Т’Кирсьен бросился на Антоло, обхватил его руками поперек туловища и сильно толкнул, пытаясь уронить спиной на ступеньки. Вензольо сиганул через столешницу на помощь другу. Широкоплечий офицер быстрым движением подцепил со стола наполовину пустой кувшин и запустил его каматийцу в голову. Брызнули во все стороны алые капли…
— Господа, опомнитесь! — Последняя попытка Лена успокоить и друзей, и врагов успехом не увенчалась.
Емсиль подскочил к нему, замахнулся, но Фальо, не поднимаясь с пола, вцепился барнцу в ноги, опрокинул его. Здоровяк попытался отмахнуться от юркого, подвижного противника, но каматиец нырнул ему под руку и боднул, разбивая в кровь губы.
Бросавший кувшин гвардеец отшатнулся, увидев мелькнувшее перед самым носом острие корда, выхваченного Бохтаном. И тут Лен, поняв, что дальнейшие призывы к примирению могут лишь пойти на пользу численно превосходящим студентам, подхватил табурет и обрушил его на голову коневода из Окраины. Глаза Бохтана закатились, он обмяк и упал навзничь.
— Убил! — заверещал Летгольм, прыгая на спину Лена.
Антоло и Кир боролись, сопя, словно вцепившиеся друг другу в холки коты. Лейтенант так и норовил ударить студента спиной если не о ступени, то хотя бы о перила. Табалец, зажав голову противника под мышкой, бил его кулаком по почкам. К счастью для гвардейца, они вертелись на месте и удары тяжелого кулака приходились вскользь.
— Руби чернильников! — Широкоплечий гвардеец Верольм крутанул над головой меч.
Вельсгундец т’Гуран, сидевший весь вечер тихонько, как мышка, принял удар на свой корд. Пнул офицера под колено, попытался перехватить ладонь, сжимавшую эфес меча.
Т’Кирсьен и Антоло наконец свалились и, продолжая сжимать друг друга в объятиях, покатились дерущимся под ноги. Они врезались в Емсиля, поднимающегося, как медведь с вцепившимся в загривок котом Фальо. Барнец ойкнул, когда чье-то колено врезалось ему между ног, и упал на спину Антоло, уже нащупавшему горло Кира. Куча-мала, с той лишь разницей, что устроившие ее не играли. Боевая ярость затмила глаза даже самых острожных и законопослушных молодых людей.
Груз навалившегося на спину тела заставил табальца разжать пальцы. Он почувствовал, как гвардеец выскальзывает из его рук, и попытался столкнуть Емсиля.
Кир вырвался из-под груды человеческих тел. Лягнул Антоло каблуком в нос, но не попал — шпора лишь слегка скользнула по щеке студента, огляделся.
Верольм боролся с т’Гураном. Каждый из них сжимал запястье противника, стараясь лишить оружия. Оба топтались на месте и сопели, будто бы передвигали тяжеленный комод.
Вензольо и Бохтан не подавали признаков жизни.
Лен бросил меч и, вцепившись Летгольму в волосы, пытался стянуть его со своей спины. Щуплый аксамалианец шипел, как дикий кот. Вдруг в его руке Кир разглядел сверкнувшее лезвие корда.
— Стой! Ты что?! — рванулся к дерущимся молодой человек, но не успел.
Выкрикнув нечленораздельное проклятие, Летгольм ударил Лена за ключицу. Вырвал клинок и вонзил его еще раз.
— Нет! — Т’Кирсьен, не помня себя, взмахнул мечом. Он видел лишь темное пятно, расплывающееся по новенькому мундиру друга, и перекошенное болью лицо. Струйку крови, несмело показавшуюся в уголке рта.
Летгольм попробовал заслониться кордом, но его оружие не выдержало столкновения с кавалерийским мечом и переломилось у самой крестовины. А лезвие меча с размаху вонзилось в щеку аксамалианца, кроша зубы.
В этот миг в борделе сразу стало тесно из-за ворвавшегося десятка городской стражи. Вбежавший первым вышибала Ансельм в длинном прыжке двумя ногами свалил Верольма. Насел сверху и принялся деловито заламывать правую руку.
— Именем Императора! Все арестованы! — закричал усатый, отмеченный шрамом ветеран с нашивками сержанта. — Оружие на пол!
Казалось, никто, кроме т’Кирсьена, его не услышал. Молодой лейтенант с ужасом уставился на окровавленный клинок. В голове его пронеслось: «Арест! Тюрьма! Позор! Пожизненно в рядовые в лучшем случае!»
— Вяжи их! — выкрикнул сержант, ударяя дубинкой по локтю т’Гурана.
И тогда Кир не выдержал. Он бросил меч и стремглав побежал по лестнице, движимый лишь одним желанием — спастись.
Позади доносился шум борьбы — хриплые выдохи, крики, треск ломаемой мебели. Разгоряченные боем гвардейцы и студенты не желали сдаваться так просто, а офицер, потомственный дворянин т’Кирсьен делла Тарн, бежал, словно почуявший близкую свору олень.
Он дернул одну дверь — закрыто.
Вторую…
Третью…
Неожиданно она поддалась, и гвардеец ввалился в небольшую комнатку, освещенную одинокой свечой. Не сумел остановиться и повалился прямо на застеленную медово-желтой шкурой саблезуба кровать.
Кир попытался вскочить, но маленькая ручка решительно уперлась ему в грудь. Тонкий палец коснулся губ:
— Не шуми!
Флана двумя быстрыми шагами подскочила к двери и задвинула засов.
[1] Мара – возможно, неупокоенный мертвец, возможно, призрак. Согласно легендам, встреча с марой приводит к преждевременной смерти.
[2] Бруха – род вампиров.
Автор публикации
