ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СОН ИМПЕРИИ
ГЛАВА 1
Низкий, протяжный гул колокола ворвался сквозь растворенное по причине летней жары окно, прокатился по мрачной комнате, отразился от стен, заметался под сводчатым потолком.
Мэтр Гольбрайн оторвал взгляд от исписанных листков бумаги, небрежно разбросанных по широкой столешнице, пошевелил усами, сморщил нос, будто вдохнул тухлятины. Нахмурился.
За первым колокольным ударом последовал второй. Третий. И так до шести[1].
Второй профессор — кривоплечий, щуплый мэтр Носельм, которого развеселые студенты звали Гусем или просто Носом — побарабанил пальцами по столу. Хмыкнул. Сказал, позевывая:
— Молодой человек, вы меня разочаровываете. Понятно, латонцы говорят: «Перед смертью не надышишься», но поимейте уважение к трем старым больным ученым…
— И в самом деле, фра Антоло, — поддержал коллегу декан — мэтр Тригольм. — Двух часов более чем достаточно… Извольте сдать работу.
Экзаменуемый нехотя поднялся, отложил абак и грифельную доску, исчерканную вдоль и поперек. Посыпал строчки, поблескивающие свежими чернилами, из мятой песочницы.
— Мэтр Гольбрайн, — виновато проговорил студент. — Я бы хотел еще раз проверить правильность вычислений.
— Нет уж, молодой человек, — въедливо произнес Гусь. — Порядок один для всех. Я не позволю тратить мое драгоценное время…
«Чтоб ты подавился своим языком, — подумал Антоло. — Можно подумать, тебя дома ждут. Если и ждут где-то, так в борделе на углу Прорезной и Портовой…»
Студент медленно, словно еще раз обдумывая возможные ошибки и неточности экзаменационной работы, подошел к профессорскому столу. Уважительно, но без подобострастия поклонился декану, передал ему в руки листок.
Гольбрайн, покровительствующий молодому северянину, виновато развел руками. Мол, что поделаешь. Профессор, хоть и слыл добрейшей души человеком по всему Императорскому аксамалианскому университету тонких наук, но скорее согласился бы искупаться у пирсов во время шторма, чем дал бы повод обвинить себя в проталкивании любимчиков к заветному ученому званию.
— Вы позволите, коллега? — Он протянул руку к листку, но Гусь опередил его, схватив бумагу с жадностью ростовщика, получившего наконец-то плату по расписке.
— Нуте-с, нуте-с… — забормотал профессор, едва не касаясь носом строчек и схем.
Фра Антоло упрямо развернул широкие плечи. В любой толпе на улицах Аксамалы он выделялся светлыми волосами и коренастым телосложением. Уроженцы Табалы — провинции, прилегающей к Внутреннему морю — всегда отличались силой и упрямством. Или даже наоборот — упрямством и силой. Молодой студент, закончивший последний курс подготовительного факультета[2], не посрамил славных предков. Если вдруг что в голову втемяшится, то попробуй переубеди. А от желающих переубедить в университете отбоя не было. Это если не считать строгих профессоров. Потому Антоло и прослыл еще на младших курсах драчуном и беспутным малым. Приступив же к изучению музыки и получив право носить на поясе корд со строго установленной длиной клинка, табалец, сам того не заметив, стал душой компании таких же, как он сам, веселых школяров. Теперь уж с ними считались, и в драку по пустякам не лезли.
— Молодой человек, молодой человек, — покачал головой Гусь. Он, в отличие от декана, помнившего имя каждого студента, предпочитал обращаться ко всем одинаково и безлико. — Не ожидал. Вы меня разочаровали, клянусь всеми светилами! Столь откровенный бред… На что вы потратили отведенное вам время?
Студент, явно ожидавший подобной оценки от профессора, тем не менее набычился и твердо ответил:
— Ошибки быть не может. Я пять раз перепроверил.
— Пять раз? — декан Тригольм всплеснул пухлыми ладошками. — К чему же такая скрупулезность? — Он повернулся к Носельму. — Вы позволите, коллега, взглянуть?
— Извольте! — Гусь протянул ему бумагу, удерживая кончиками пальцев за уголок, словно ядовитого паука.
Декан подвинулся ближе к бронзовому канделябру с пятью толстыми свечами, вытянул руки — как ни крути, а глаза с возрастом уже не те — и принялся читать.
Мэтр Гольбрайн осторожно приблизился, как будто боялся помешать, и, пристроившись за плечом Тригольма, тоже углубился в расчеты студента.
— Уж чего-чего, а этого задания вы могли ожидать… — продолжал разглагольствовать Носельм. — Даже того небогатого разума, что вмещается за вашими твердыми лбами, должно хватить, чтобы догадаться — каждого пятого попросят составить гороскоп на самого себя. А кто не способен на такую малость, как пошевелить мозгами, мог порасспросить старших студентов. Хотя куда там! Когда вы встречаетесь, у вас все мысли о вине, девках и кулачных боях… Не так ли, молодой человек?
Антоло не удостоил его ответом, сохраняя непроницаемое выражение.
Декан молча читал, шевеля губами. Гольбрайн хмурился и пожимал плечами. Потрескивали фитили свечей. Дрожало пламя, колеблемое легким сквозняком.
Гусь, наградив студента убийственным взглядом, принялся раскладывать в аккуратные стопки работы прочих студентов.
— Поразительно, фра Антоло, — произнес наконец. — Поразительно… Явных ошибок я не вижу… Однако же результат…
Табалец переступил с ноги на ногу. Слегка развел руками — мол, что поделать.
— Ваш асцендент[3] — Ворон?
Молчаливый наклон головы.
— Тем более странно…
Декан ткнул пальцем в листок, повернулся к Гольбрайну:
— Обратите внимание, коллега, на положение Солнца по отношению к Ворону.
— Если и есть неточность, то не более четверти градуса… — кивнул профессор. — Сигнификатор[4] Ворона определен совершенно правильно — не придерешься.
— А знак на купсиде[5]? — отрывисто бросил Носельм.
— Спорно… Можно, конечно, перепроверить…
— Рай-Шум, несомненно, не набрал полной скорости, — покачал головой Гольбрайн. — Но Солнце…
— Что Солнце? — возмутился Гусь. — Малая Луна!
— Вы, как всегда, преувеличиваете значение Малой Луны, коллега…
— Особенно в четвертом и шестом доме? — язвительно осведомился щуплый профессор.
— В шестом — несомненно, а вот в четвертом, пожалуй…
— А вход Большой Луны в знак Орла?
— Я думаю… — зашевелил усами Гольбрайн.
— А я думаю, коллеги, — положил конец спору декан, — не стоит устраивать научные диспуты, когда следует оценить правильность выполнения работы. Фра Антоло!
— Да, мэтр Тригольм.
— Будьте любезны подождать нашего решения за дверью. Признаюсь, случай весьма запутанный… Нам нужно посоветоваться.
Антоло поклонился и, развернувшись на пятках, стремительно покинул аудиторию. Больше всего ему хотелось напиться до бесчувствия, а еще лучше разбить кому-нибудь нос. Желательно профессору Гусю. Из-за глупых придирок выжившего из ума замухрышки торчать еще год на подготовительном факультете? Позвольте не согласиться…
Толпившиеся в полутемном коридоре студенты, ожидавшие оценок, со всех сторон бросились к товарищу:
— Ну? Что? Как? Да рассказывай же!
Табалец обвел взглядом друзей.
Все тут. Никто не разбежался.
Гибкий, подвижный каматиец Вензольо; увалень, больше похожий на ручного медведя, уроженец лесистого Барна, Емсиль; кривоногий длиннорукий Бохтан из Окраины, потомок бессчетных поколений всадников и пастухов; изнеженный и женственный аксамалианец Летгольм, удивительно ловко управляющийся с кордом хоть правой, хоть левой рукой; т’Гуран — родом из Вельсгундских холмов — он единственный из всей компании имел право на дворянскую приставку к имени.
— Не молчи же! Гово’и! — Вензольо, как обычно, проглатывал звук «р». Вначале над ним смеялись, потом привыкли. Ну, что поделаешь? В Камате, славящейся лучшими в мире виноградниками и самым душистым табаком, все немного картавят.
Антоло развел руками:
— Честно?
— А как еще? — прищурился, словно прицеливаясь из лука, Бохтан.
— Если честно, то не знаю.
— Как так? — опешил Емсиль.
— Что ст’яслось-то?
— Опять Гусю моча в голову ударила? — презрительно скривился Летгольм.
— Моча? Да его башка битком набита отборным свинячим навозом! — Антоло взмахнул кулаком. — «Молодой человек, вы меня разочаровали! Столь откровенный бред…» — Сварливые интонации профессора удались табальцу столь похоже, что студенты взорвались громовым хохотом. Смеялись даже те, кто стоял в отдалении и слов Антоло слышать не мог.
— Что ж ты написал такого? — удивился т’Гуран. — Или задание…
— Да задание плевое! — Антоло оглянулся на дверь в аудиторию. — Составить гороскоп на самого себя. Подробный, по годам, на будущее…
— И у меня то же было! — воскликнул Летгольм. — Подумаешь, сложность! Ерундовей не придумаешь!
— А мне нужно было на декана гороскоп составить, — пробасил Емсиль. — То-то я струхнул… Он-то, небось, сам на себя едва ль не каждый месяц составляет.
— Да погодите вы! — остановил друзей Бохтан. — Растрещались, как сороки! Антоло, что ты не так сделал? Что им не понравилось?
— Да откуда мне знать, что им не понравилось? Я все по правилам делал. Все звезды в Вороне определил, влияние Солнца, Большой Луны, Малой, будь она неладна, ненавижу заразу! — Студенты сочувственно закивали — небесный путь Малой Луны и вправду отличался излишней прихотливостью, которая доставляла немало пренеприятных мгновений изучающим астрологию, а многим стоил седых волос. Прямо не светило небесное, а рыбацкая лодка, возвращающаяся в порт против ветра, — в один год она так идет, в другой эдак!
— Дальше, дальше что? — теребил друга Бохтан. Он умел вцепляться насмерть — и в собеседника, и в бока необъезженного коня.
— А дальше выходит такое, что ни в какие ворота не лезет! Будто не мой гороскоп!
— Солнце в асценденте п’авильно вычислил? — встрял Вензьоло.
— Я пять раз перепроверил! И Гольбрайн говорит — ошибка не больше четверти градуса…
— А что значит — не твой гороскоп? — задумчиво проговорил т’Гуран. — Кто знает — твой, не твой?
— Да понимаешь! — Антоло развел руками. — Если бы я на генерала какого-то составлял… Сила воли! Твердость характера! Решительность…
Мэтр Носельм стукнул кулаком по столу. Удар получился слабый и жалкий, но профессор, тем не менее, скривился, словно от нестерпимой боли.
— Это невозможно! Я вообще склоняюсь к мнению, что в наше время подобные личности перевелись! Вы только послушайте! — Он схватил бумажный листок и зачитал вслух, делая излишне драматические паузы, как плохой актер. — Средний рост. Самоуверенность. Желание властвовать…
— Что тут удивительного? — пожал плечами Гольбрайн. — Желание, присущее девяти людям из десяти опрошенных.
— Вы слушайте дальше! Сила воли и воля к победе! Твердость характера, умение рискнуть всем и победить!
— Ну, право же, коллега! — улыбнулся декан. — Не приходит ли вам в голову, что речь идет об игре в кости или карты? Зачастую гороскопу допускают двоякое толкование…
— А то и троякое, — заметил Гольбрайн, теребя нижнюю губу.
— А это? Как вам понравилось? Честолюбив и добьется желаемого. Одержит три великие победы на поле брани. Двух королей низложит и одного возведет на престол.
— Ну… — замялся мэтр Тригольм, а Гольбрайн только вздохнул.
— Что, уважаемые коллеги, нечем крыть?
— Оставьте ваш жаргон для портовых притонов, — с неожиданной злостью ответил мэтр Гольбрайн.
— Вы, кажется, забываетесь! — Гусь принял позу записного фехтовальщика.
— Ну, что вы мне сделаете? — насупился Гольбрайн и развернул плечи. Носельм, хоть и был лет на десять моложе, невольно попятился — сложением его коллега-астролог ничуть не уступал лесорубу. — На дуэль вызовете?
— Мэтр Тригольм, я попросил бы призвать к порядку…
— Коллеги, не будем ссориться! — Декан примирительно воздел руки. — Случай действительно весьма запутанный. Но налицо желание фра Антоло перепроверить им же полученный результат…
— Значит, сам чувствует, что глупость получилась! — горячо воскликнул Носельм. — Сила воли и воля к победе! Упрямство, как у итунийского быка, — в это я еще поверю! Но воля к победе…
— Мэтр Тригольм, — вмешался Гольбрайн. — Я заявляю как человек, все зубы проевший на составлении гороскопов, ошибка если и есть, то столь мизерная, что не в состоянии повлиять на конечный результат. Я сам не понимаю, как такое может получиться, но ведь получилось! Поразительно, неправдоподобно, но, похоже, правда.
— Да что вы такое говорите! Заступаетесь за богатенького хлыща! Чем прославился этот… Как его?
— Фра Антоло.
— Да, именно, Антоло! Чем он прославился за семь лет учебы? Пьянками? Поножовщинами? Походами по сомнительным домам?
— Вы его там встречали? — усмехнулся Гольбрайн.
— Вам не уязвить моего самолюбия! — Гусь вздернул подбородок. — Это общеизвестно! Провинциал, разбогатевший на торговле шерстью!
— Положим, не он, а его отец… Или, пожалуй, дед, — глубокомысленно изрек декан. — А ведь, и правда, как я об этом не подумал. Фра Антоло один из немногих студентов, ни разу не имевших задолженности по оплате учебы…
— Это не дает ему права составлять фальшивый гороскоп, пропитанный пустым бахвальством и неуважением к более образованным и повидавшим жизнь людям!
Гольбрайн покачал головой, но никак не прокомментировал последнее высказывание коллеги. Вместо него высказался декан:
— Прошу запомнить, мэтр Носельм, что мне одинаково дороги все студенты — и уроженцы Аксамалы, и самые захудалые провинциалы. И поверьте мне, Табала, это еще цветочки по сравнению с Окраиной. Я готов учить хоть великана из Гронда или дроу из северных гор, если они покажут соответствующее прилежание и будут исправно вносить оплату за обучение.
— Деньги, деньги, деньги… Как много они решают в наше время… — картинно прижал пальцы к вискам Носельм.
— Да! Деньги! — отрезал Тригольм. Несмотря на пухлые щечки и объемистое, «уютное» брюшко, он умел быть тверже лучшего клинка, когда возникала необходимость. — Прошу заметить, мэтр Носельм, ваше жалование ровно наполовину финансируется из этих денег и лишь наполовину — из императорской казны.
— Мальчик всегда показывал отменное прилежание на лекциях и практических занятиях, — добавил Гольбрайн. — А его похождения после занятий… Это не наша забота, а городской стражи.
— Такие, как он, порочат высокое имя Императорского аксамалианского университета!
— Такие, как он, прославят его имя, если гороскоп оправдается хотя бы на треть.
— Коллеги, коллеги! Хватит препираться! Нам надлежит принять решение по экзаменационной работе фра Антоло, а не предопределять его дальнейшую судьбу.
— Тем паче, что он сам ее определил! — Гусь брезгливо отбросил пергамент.
— Пусть так. Прошу, тем не менее, высказываться. Мэтр Гольбрайн.
Профессор вздохнул, подергал себя за нижнюю губу.
— В целом я бы оценил работу на «хорошо». Наличие ряда незначительных неточностей, должен признаться, ухудшает впечатление от выполненной работы. «Хорошо»!
— Мэтр Носельм.
— «Неудовлетворительно»! Эти, с позволения сказать, неточности способны так исказить истину… Мне думается, речь следует вести не о неточностях, а о грубейших ошибках, выдающих полнейшую несостоятельность экзаменуемого!
— Спасибо, мэтр Носельм, — декан кивнул. — Ну, а теперь скажу я. Я доверяю вашему наметанному глазу, коллега… — Поклон мэтру Гольбрайну. — И охотно разделил бы ваш праведный гнев, коллега… — Поклон Носельму. — Увы, слишком часто в последнее время мы выпускаем студентов не вполне соответствующих высоким требованиям, предъявляемым Империей Сасандры. Увы… Но, в данном случае, мне кажется, выпустив фра Антоло, мы ничем не ущемим интересов державы. Мальчик показал себя прекрасным геометром и арифметиком… Да, низкий результат в музыке. Но, должен признаться, не каждому это дано — все в руках Триединого. Что же касается астрономии — даже сомнительный результат свидетельствует об определенных познаниях фра Антоло. Что, собственно, подтверждает и мэтр Гольбрайн. Думаю, его работу можно оценить на «удовлетворительно» и поздравить мальчика с окончанием подготовительного факультета. Будут еще возражения?
Несколько мгновений мэтр Тригольм буравил профессоров пристальным взглядом.
Гусь скорчил недовольную физиономию, но смолчал. Мэтр Гольбрайн, усмехнувшись в усы, прошел через аудиторию и широким жестом распахнул дверь, приглашая волнующихся в коридоре студентов.
Фра Корзьело, владелец табачной лавки на углу площади Спасения, не скрывал того, что он полукровка.
Да и попробуй скрой, когда кожа вдвое смуглее, чем у любого каматийца, как бы их не дразнили в столице Сасандры «чернозадыми». Вот, кстати, особенность сознания толпы! Как бы имперские чиновники и жрецы не превозносили равенство всех народностей, входящих в состав Империи, все равно то и дело вспыхивали драки между табальцами и гоблами, между барнцами и каматийцами. А уж если девушка вздумала выйти замуж за купца, приехавшего из заморской Айшасы, то обмазанные дегтем двери семье обеспечены в девяноста девяти случаях из ста.
Правда в той же Айшасе, откуда родом был отец фра Корзьело, смешанные браки тоже не приветствовались. Да что там не приветствовались! Попросту презирались. Но там, по мнению почтенного лавочника, по крайней мере никто не лицемерил. Ни король, ни жречество, ни народ. Белокожий? Пожалуйста! Живи, но в особом квартале. Торгуй, но плати налога вдвое больше от темнокожего айшасиана. Не вздумай осквернять храмов своим присутствием, и похоронят тебя за городской стеной. А так — делай что хочешь. И никаких погромов.
Уважаемый купец Джи-Деланн предпочел жить среди презираемых им белокожих ублюдков с севера. В богатой Мьеле, снаряжая корабли с каматийским вином на родину. К сожалению, пираты острова Халида, превратили в пшик прибыльное дело айшасианского купца, а прокатившаяся по южным областям Каматы тридцать семь лет тому назад бубонная чума извела едва ли не под корень многочисленную семью. Выживший по странной случайности Корзьело по стопам отца решил не идти. Хотел вернуться на родину, продав остатки вина со складов и виллу под Мьелой, содержать которую все равно не мог. Но заглянувший однажды вечерком южный гость — правоверного айшасиана всегда можно узнать по белому бурнусу и расшитой сложным орнаментом шапочке — сделал юноше предложение, от которого трудно было отказаться. Оказывается, далекая и незнакомая родина не забыла его. Готова помочь, принять и простить слишком светлый цвет его кожи. Но не сразу, а в обмен на несколько деликатных поручений. Нет-нет, ни о каком шпионаже речь не идет! Просто богатое купечество Айшасы желает узнавать о росте цен на зерно во внутренних областях Сасандры заранее, а не после того, как продали свои запасы по дешевке перекупщикам. Или о неурожае на Каматианских виноградниках… Или о лесных пожарах, прокатившихся по Барну и затронувших странным образом делянки с самыми ценными породами. Или… Да мало ли что?! Любой набег кентавров на пределы Окраины может повлиять на поставки итунийского хмеля. Взамен айшасианский купец предложил небольшой мешочек с серебром — для начала.
Корзьело подумал и согласился. Работенка не обременительная.
Вначале он был просто связным. Сидел себе в табачной лавке, скучая и от нечего делать убивая жирных и злых мух. Принимал послания от незнакомых людей, сказавших определенное слово, и передавал морякам из Айшасы. Денег, исправно присылаемых с родины отца, хватало на безбедную жизнь, и торговлю он вел частично для прикрытия, частично — чтобы не умереть со скуки. Лет через десять табачник стал чувствовать себя в вопросах торговли как рыба в воде. Обзавелся собственными связными, подкупил пару-тройку чиновников из магистрата Мьелы. А вскоре пришло понимание того, что торговля и политика — две стороны одной медали. Как нельзя сказать, что для дерева важнее: листья или корни, — лиши его тех или других, и могучий ствол зачахнет, так и вопросы выгоды и барыша тесно сплелись с властью и государством.
И тогда в его лавке вновь появился айшасиан в бурнусе и шапочке. Годы добавили морщин на его щеках и седины в прежде черных, как смоль, волосах. Новый мешочек (на сей раз с золотом) позволил Корзьело перебраться в столицу Империи — блистательную Аксамалу. Менять прикрытие он не стал — побаловаться табачком аксамалианцы любили и знали толк в трубочном зелье. Да и он со временем стал великолепно разбираться в сортах и отсортиях, в тонкостях аромата и степенях крепости.
Досуг почтенный табачник скрашивал разведением голубей, которых ему привозили за баснословную цену аж из-за тридевяти земель. Соседи считали его чудаком, но тугая мошна зачастую понуждает окружающих закрывать глаза на многие странности. Никто не знал, что его голуби доставляют послания тому самому седому айшасиану, продолжавшему коротать дни в Мьеле.
Корзьело получал целую кучу сведений об урожаях и неурожаях, лесных пожарах и набегах кочевников. Но самые важные сообщения табачник получал от агента, обосновавшегося в императорском дворце. Его имя, титул, придворная должность оставались для табачника загадкой. И что с того? Меньше знаешь — крепче спишь. Полукровка не мог предполагать — молод его поставщик новостей или стар, потому что никогда не видел его лица.
Для шпионской сети Айшасы агент назвался Министром, хотя Корзьело прекрасно понимал, что столь высокий чиновник мараться продажей секретов не станет. Скорее всего — старший писарь или архивариус. Ну и что же?
Зато как осведомитель Министр не знал себе равных. Например, он предупредил султана Айшасы о готовящемся ударе флота Сасандры по пиратским гнездам острова Халида. Дело-то благое, но победа над морскими разбойниками могла несказанно усилить военную славу адмиралов Империи, а захваченные корабли поставили бы эскадры сасандрийцев вне конкуренции. Но, как говорили в древности, кто предупрежден, тот вооружен. Появление вблизи Халида мощной эскадры боевых дромонов под звездно-полосатым флагом Айшасы спутало все карты Сасандры. Конечно, пиратов потрепали, но не больше того. Или вспомнить случай с королевской династией Вельсгундии. Ну, не оставил тамошний король законных наследников, и занять престол, как водится, набежала целая толпа желающих. Все ожидали победы молодого князя т’Оборка, не единожды в открытую высказывавшегося за дружбу с Сасандрой. Очень опасная привязанность. Того и гляди, Вельсгундия попросилась бы под крылышко Империи. Но тогда в анклав превращалась Дорландия с ее независимым и решительным государем. Корзьело не знал, насколько споро подсуетились айшасианы, и была ли вообще в том их заслуга, но т’Оборк по глупой случайности погиб на охоте — сломался держак рогатины, а медведи таких оплошностей не прощают. Корону надел князь т’Раан, сильно недолюбливающий Империю и имперцев. Говорят, в молодости даже поддерживал восстание дроу в горах Тумана. Но как бы то ни было, о проимперской политике Вельсгундия забыла на долгие годы.
Живя в Сасандре, фра Корзьело не любил Империю. А потому немало гордился каждым пинком, каждым ударом, ослабляющим ее мощь…
Табачник натянул на лысеющую голову суконный пелеус[6], с благодарностью кивнул экономке фрите Дорьяне — румяной и круглой, как сдобный колобок, старушке, — накинувшей ему на плечи плащ, обшитый дорогим бобровым мехом. Покряхтев больше для вида — несмотря на пять десятков прожитых лет, фра Корзьело не ощущал в себе ни единого, известного лекарям недомогания, — вытащил заветную сумку. Сегодня предстояла очередная встреча с Министром. Впрочем, не встреча. Просто обмен записками.
Выйдя на улицу, фра Корзьело невольно поежился, хотя ласковое весеннее солнце щедро дарило земле свое тепло.
Столько народа! Настоящее столпотворение. И чего это им не сидится дома?
Ах да! Как же он мог забыть? Сегодня канун величайшего праздника Сасандры — День тезоименитства матушки горячо любимого императора! Табачник едва не сплюнул. Что за чушь! Неужели вся эта ликующая толпа искренне радуется за какую-то противную старуху, окочурившуюся около пятидесяти лет назад, кстати, еще до восшествия нынешнего императора на престол? Какое им дело до императорской семьи? Какое ему дело до народа? Вон до того зеленщика, спешащего с тележкой прочь от рыночной площади, — клепсидра, установленная на вычурной гранитной башне в самой середине площади Спасения, уже давно пробила шесть часов дня. Или до стражников, раздвигающих кучку простолюдинов начищенными до блеска нагрудниками… Да нет! До стражников как раз императору дело есть. Ибо не будет армии, сыска, городской стражи — не будет и Сасандры.
Втянув голову в плечи, фра Корзьело быстро засеменил по краю площади, стараясь не смешиваться с гудящей, словно пчелиный рой, толпой. Излишнее скопление людей его всегда раздражало. Все эти кривляющиеся лица, оскал, который они именуют улыбками, крики, мелькание разноцветных одежд. То ли дело в Айшасе! Каждой касте предписан свой покрой — от бурнусов у знати, жрецов и воинов, до набедренных повязок земледельцев и ремесленников. Но, кроме всего прочего, положение в обществе подтверждается цветом одеяния — чем светлее, тем большего уважения достоин человек.
А толпа тем временем прибывала. Еще бы! Вскоре на всех семи площадях Аксамалы начнутся гуляния — музыка, танцы, бесплатное вино (да не какое-нибудь там, а лучшее каматийское!), а в сумерках жителей столицы и приезжих ожидала грандиозная иллюминация, для проведения которой еще декаду назад приехали лучшие мастера из Фалессы. Веселье продлится до утра, а завтра, с рассветом, согласно указу императора, всем добропорядочным гражданам следует почтить родителей — как ныне живущих, так и давно умерших.
Простой люд и знать Империи с радостью воспринимала чудачества повелителя, да продлятся его лета на два века! Почтить так почтить. Что ж тут такого? Тем более завтра. А сегодня можно вволю отвести душу: орать скабрезные куплеты у храмов и перед самым носом неспешно прогуливающихся жрецов, напиваться до бесчувствия и угощать стражников, приставать к девицам и дамам, весело отвечающим на самые непристойные заигрывания, — и никто не задержит, не упрячет до утра в «холодную». Все, что угодно! Лишь бы без кровопролития и мордобоя — этот вид развлечений император запретил строго-настрого. Потому-то и стражи на улицах так много. И в доспехах, с обтянутыми войлоком дубинками, и переодетой, так и стреляющей глазами по сторонам.
Медленно и степенно, вызывая невольное любопытство и шепоток за спиной, прошли три великана из Гронда. Большая редкость! Обычно купцы с далекого севера крайне нелюдимы — кому понравится, когда каждый ребенок в тебя тычет пальцем, пуская от восторга пузыри? Они привозили мамонтовые бивни, рыбью кость, меха белых медведей и песцов, а обратно везли пшеницу, вино, мед, воск и льняные ткани. В Аксамале предпочитали носа из гостиниц не показывать (а всего-то и было две таких, оборудованных кроватями, способными выдержать тяжесть великанских тел), поручая дела по продаже и закупке товаров местным оборотистым делягам. Но нынче не удержались, вышли поглазеть на праздник. Ростом каждый из жителей Гронда в полтора раза превосходил самого высокого аксамалианца, а потому выделялись они, как кони в отаре овец. Широченные плечи, светлые, почти белые волосы, собранные в длинные пучки на макушке, скалящиеся пасти белых медведей на правом плече у каждого — шкуры огромных хищников служили великанам плащами и расставаться с предметом немалой гордости они не желали даже в разгар знойного месяца Лебедя[7].
Размеренно отбивая такт сандалиями, пробежали носильщики с богатым паланкином на плечах. Судя по позолоченным выкрутасам на дверке, весьма высокопоставленный чиновник. Не меньше судьи городского магистрата. Вот бедолага! И в праздник ему покоя нет…
У подножья Клепсидральной башни уже сооружали добрый десяток помостов. То-то порадуют обывателя жонглеры и акробаты, фокусники и канатоходцы.
Где-то вдалеке мелькнули разноцветные панталоны фалессианцев. Что за богомерзкий обычай? Одну штанину жители узкого и длинного полуострова, далеко выдающегося в океан Бурь шили из полотна алого, вишневого или земляничного цветов, а вторую делали лазоревой, васильковой или темно-синей, под стать океанской волне. От этого казалось, будто одна нога охвачена воспалением и полыхает нестерпимым жаром, а вторая, к вящему горю владельца, давно омертвела и вот-вот пойдет трупными пятнами. Фра Корзьело снова хотел сплюнуть, но удержался. Только пальцы сложил особым знаком, охраняющим от демонов.
Заглядевшись на разноцветных франтов, табачник зазевался и едва не врезался в толпу зверообразных барнцев в телогрейках мехом наружу и косматых шапках. Наверняка купцы, нажившие состояния на поставках древесины. Леса Барна славились многими ценными породами, а в особенности черным орехом, тонущим в воде; серебристым буком, дающим ни с чем не сравнимого рисунка шпон; горной лиственницей, веками не гниющей даже в болотах южной Тельбии. Корзьело охнул, дернулся и запнулся ногой о ногу. Едва не упал. Сильная рука одного из бородачей поддержала его под локоть:
— Осторожнее, фра…
— О, благодарю вас, почтенные! — раскланялся лавочник и, дождавшись, когда барнцы отойдут на достаточное расстояние, прошипел: — Чтоб ваши кишки вытекли кровавым поносом…
И в этот миг он ударился плечом в грудь молодого человека в алом с золотом, под цвет сасандрийского знамени, камзоле с серебристым бантом лейтенанта на левом плече. Гвардия!
От неожиданности лейтенант крякнул и отшатнулся, потирая ушибленную грудь.
— Куда прешь, чернозадый! — воскликнул его широкоплечий спутник в тех же цветах и с таким же точно бантом.
«Вот и допросился!» — тоскливо подумал Корзьело. Пискнул что-то невразумительное и припустил по улице едва ли не бегом. С гвардейцев станется и бока намять неудачнику, невзирая на строжайший запрет потасовок. А для стражников, если они сочтут нужным вмешаться, решающим доводом в пользу военных может оказаться именно оливковая кожа пострадавшего. Не только не задержат дебоширов, но и почтенному лавочнику могут под зад наподдать.
Офицеры проводили его взглядами. Переглянулись.
Ушибленный лейтенант взмахнул кулаком:
— Чтоб какой-то полукровка!..
— И за кого кровь проливать приходится! — с жаром воскликнул его приятель — худощавый, гибкий, как виноградная лоза, несомненно, приехавший в столицу с юга.
— Шпаки! — пробасил широкоплечий. — Эх, когда б не праздник… Догнать и нарубить, как копченый окорок! В тонкие ломтики!
— Да бросьте вы! — попытался образумить товарищей офицер чуть постарше возрастом и, очевидно, в силу этого более рассудительный. — Нашли с кем связаться. Полукровка да вдобавок — старик.
— Тем более! Спускать обиды полукровкам! — Пострадавший гвардеец картинно бросил руку на эфес меча. Его черные, подкрученные по последней моде усики воинственно топорщились.
— Да знаю я его, Кир, — возразил старший. — Табачник это. Его лавка неподалеку. Очень недурственный табачок, между прочим…
— Это не оправдание, Лен! — гудел широкоплечий. — Если гвардейский офицер будет спускать обиды каждому лавочнику…
— Но не мечом же!
— Конечно, не мечом! — кивнул черноусый. — Не годится честную сталь о лавочника марать. Подкараулить и в сортир макнуть как следует!
Молодые офицеры с готовностью заржали.
Широкоплечий размашисто хлопнул Кира по спине:
— Ты как всегда прав, господин лейтенант т’Кирсьен делла Тарн. Подождем окончания праздника.
— Тем более, наши банты так и просятся, чтоб их обмыли! — поддержал его порывистый южанин.
— Если не обмыть, то, говорят, серебрение облезть может! — согласился Лен.
— Так кто нам помешает?! — подбоченился т’Кирсьен. — Уж не табачник-полукровка, я думаю! Господа гвардейцы! В трактир! Шагом! Марш!
— В «Подкову удачи»? — козликом подскочил на месте худощавый.
— Полегче, Фальо! Не как в прошлый раз, — подмигнул товарищам т’Кирсьен.
— Это когда он облевал всю лестницу в казарме? — хохотнул широкоплечий.
— Именно! Поэтому, господа офицеры, без излишнего фанатизма!
— Ой, да подумаешь… — обиженно протянул Фальо.
— О тебе же пекусь! — Черноусый легонько подтолкнул его локтем в бок. — После «Подковы» нас ждет «Роза Аксамалы»!
— Ух ты! — Лен расплылся в улыбке предвкушения. — Это же…
— Именно! Лучшие девочки столицы Сасандры! И в их числе блистательная Флана! Дорого, конечно, но офицерами становятся один раз в жизни! — Т’Кирсьен поправил перевязь с узким кавалерийским мечом.
— Ура! Ура гвардии! — заорал широкоплечий.
— Ура его императорскому величеству! — бросая косой взгляд на остановившийся неподалеку патруль городской стражи, выкрикнул Лен.
— Ура!!! — грянули гвардейцы в четыре молодые луженые глотки и, обнявши друг друга за плечи, направились к Банковской улице, навстречу позолоченным подковкам столь любимого военными Аксамалы — и в особенности конными гвардейцами — трактира.
[1] В Сасандре светлое время суток разделяется на десять часов. Ночь – на три «стражи».
[2] Подготовительный факультет (семь свободных искусств) состоит из двух уровней подготовки. На первом уровне изучают грамматику, риторику и логику. На втором – музыку, арифметику, геометрию (с основами географии) и астрономию (астрологию).
[3] Асцендент – восходящее созвездие в гороскопе рождения.
[4] Сигнификатором дома является планета, управляющая знаком, соответствующим по номеру этому дому.
[5] Купсид — начало каждого дома.
[6] Пелеус — головной убор из фетра, плотно прилегающий к вискам.
[7] В Сасандре принят солнечный календарь: 10 месяцев по 32 дня. Длительность месяца соответствует периоду нахождения Солнца в каком-либо из зодиакальных созвездий. Соответственно, месяцы несут имена этих созвездий – Бык, Лебедь, Кот, Овца, Ворон, Кит, Филин, Козел, Конь, Медведь. Начало нового года приходится на летнее солнцестояние.
Автор публикации
