Часть 2
Европейское турне завершилось, Гринский сидел
на борту GlobeMastera и размышлял о Важных Вещах. Вне-
запно в голове вспыхнул пронзительный слоган. Цвета его
менялись от цвета увядшей фуксии до зеленого горошка
фирмы «Чумак».
«Прощавай, Зброе!» — из глубины подсознания заблу-
дившийся в смыслах Хемингуэй морщинисто вглядывался
прямо ему в душу и потусторонним взглядом укоризненно
журил его из самых глубин сомнительного рая, в который
попадают кумиры миллионов, последовавших за ними
в неопределенном направлении.
Отрывок из этой книги, всплывший со дна подсозна-
ния по неведомой причине, неожиданно резанул до боли:
«- Это не хорошо. Вы любите Англию?
— Не очень. Я, видите ли, шотландка.
Ринальди вопросительно посмотрел на меня.
— Она шотландка, и поэтому больше Англии любит
Шотландию, — сказал я по-итальянски.
— Но Шотландия — это ведь Англия.
Я перевел мисс Фергюсон его слова.
— Pas encore, — сказала мисс Фергюсон.
— Еще нет?
— И никогда не будет. Мы не любим англичан».
Он видел в этом какую-то хитрую западню, в которую,
похоже, попадают испокон веков и не по своей воле. Шот-
ландцы, получается, умнее нас? Ведь они, судя по всему,
умеют управлять своей нелюбовью к сатрапам англичанам?
Он продолжал вспоминать, и противный холодок за-
полнял его желудок и липким потом оседал на лбу:
«- Я считаю, что мы должны довести войну до конца, —
сказал я. — Война не кончится, если одна сторона переста-
нет драться. Будет только хуже, если мы перестанем
драться.
— Хуже быть не может, — почтительно сказал Пасси-
ни. — Нет ничего хуже войны.
— Поражение еще хуже.
— Вряд ли, — сказал Пассини по-прежнему почтитель-
но. — Что такое поражение? Ну, вернемся домой.
— Враг пойдет за вами. Возьмет ваш дом. Возьмет ва-
ших сестер.
— Едва ли, — сказал Пассини. — Так уж за каждым
и пойдет. Пусть каждый защищает свой дом. Пусть не вы-
пускает сестер за дверь.
— Вас повесят. Вас возьмут и отправят опять воевать.
И не в санитарный транспорт, а в пехоту.
— Так уж каждого и повесят.
— Не может чужое государство заставить за себя вое-
вать, — сказал Маньера. — В первом же сражении все раз-
бегутся.
— Как чехи.
— Вы просто не знаете, что значит быть побежденным,
вот вам и кажется, что это не так уж плохо.
— Tenente, — сказал Пассини, — вы как будто разреши-
ли нам говорить. Так вот, слушайте. Страшнее войны ни-
чего нет. Мы тут в санитарных частях даже не можем по-
нять, какая это страшная штука — война. А те, кто поймет,
как это страшно, те уже не могут помешать этому, потому
что сходят с ума. Есть люди, которым никогда не понять.
Есть люди, которые боятся своих офицеров. Вот такими
и делают войну.
— Я знаю, что война — страшная вещь, но мы должны
довести ее до конца.
— Конца нет. Война не имеет конца.
— Нет, конец есть.
Пассини покачал головой.
— Войну не выигрывают победами. Ну, возьмем мы
Сан-Габриеле. Ну, возьмем Карсо, и Монфальконе, и Три-
ест. А потом что? Видели вы сегодня все те дальние горы?
Что же, вы думаете, мы можем их все взять? Только если
австрийцы перестанут драться. Одна сторона должна пе-
рестать драться. Почему не перестать драться нам? Если
они доберутся до Италии, они устанут и уйдут обратно.
У них есть своя родина. Так нет же, непременно нужно во-
евать.
— Вы настоящий оратор.
— Мы думаем. Мы читаем. Мы не крестьяне. Мы меха-
ники. Но даже крестьяне не такие дураки, чтобы верить
в войну. Все ненавидят эту войну.
— Страной правит класс, который глуп и ничего не по-
нимает и не поймет никогда. Вот почему мы воюем.
— Эти люди еще наживаются на войне.
— Многие даже и не наживаются, — сказал Пассини. —
Они слишком глупы. Они делают это просто так. Из глупо-
сти».
Вдруг Гринский вспомнил строгий и оценивающий
взгляд Темнейшего. Это было на встрече делегаций в Ели-
сейском дворце. Владимир в один из моментов саммита
подошел к Гринскому, протянул что-то, похожее на визит-
ку, и, внимательно взглянув на него, отошел. Во взгляде
его не было обычной иронии, что-то новое и непривычное
было в нем, и иногда, уже после этой встречи в Норманд-
ском формате, он вспоминал об этом случае, но что-то
не позволяло достать и посмотреть эту визитку. Сейчас
она лежала в рюкзаке, и, вспоминая взгляд темнейшего
в момент вручения черной метки, он вдруг представил се-
бе, что не метка это была, а ключ к спасению, и если он
сейчас же не достанет и не узнает, что там на самом деле,
то что-то важное будет навсегда упущено.
На красивом прямоугольнике рубиново-полупрозрач-
ного картона было начертано нечто, некогда виденная
и непостижимым образом понятная фраза на непонятном
языке[1]. Рядом изображение кулака с поднятым вверх
пальцем. По какому-то наитию палец его приложился
к пальцу на визитке, и под ним на мгновение вспыхнул те-
лефонный номер. Набирая номер на терминале, он вдо-
гонку получил жесткий привет из подсознания — вязь
на визитке могла означать только одно: глава 5:22—
28 из книги пророка Даниила, «мене мене текел перес»…
В переводе с арамейского это могло значить только одно:
«исчислил Бог царство твое и положил конец ему; ты взве-
шен на весах и найден очень легким; — разделено царство
твое и дано Мидянам и Персам»…
— Слушаю.
Голос собеседника был неприветливым, но сомнений
в том, что принадлежит он тому, кто вручил ему эту ви-
зитку, не возникло.
— Здравствуйте.
— Долго ты собирался, Владимир, я ждал твоего звонка
намного раньше. Тебе не кажется, что ты опоздал?
— И все же, Владимир Владимирович, я готов вас вы-
слушать.
— Но прежде ответь на один вопрос: что ты думаешь
про оружие? Оружие как таковое. Благо ли оно, несущее
мир и благоденствие, или все же необсуждаемое зло?
Маленький человек в смешном наряде цвета хаки
долго смотрел в иллюминатор, под крылом в свете пол-
ной луны лежал строгий немецкий ландшафт, а сама лу-
на была чистой и неподобающе случаю нарядной. Мыс-
ли в его голове были какими-то пристыженными, а его
пребывание на борту чужого самолета казалось ему
чьей-то злобной шуткой, имеющей совсем не добрые
намерения. Он знал этих шутников, и если еще вчера он
(хоть и не без некой доли презрения) рассчитывал на их
понимание и поддержку, то сейчас, в мертвенном свете
бездушной Луны, вся эта Европа виделась ему цитаде-
лью хитрецов, покупающих оптом по дешевке жизни
несчастных, поступающие на биржу стараниями Большо-
го Брата.
— Я не справился. Будь проклято оружие.
Собеседник на другом конце медлил с ответом,
но в конце концов тяжело вздохнул и произнес без тени
сарказма:
— Слава Уранике?
— Нет, Владимир Владимирович, не думаю, Ураника
заслуживает иного…
— Хорошо. Встретимся, обсудим.
Автор публикации
