Бойся Данайцев.

Бойся Данайцев…*

 

Рассказ.

 

Все имена, названия и события вымышленные. Любые совпадения являются случайными.

 

*«Бойся Данайцев, дары приносящих!..»

 

Гомер. «Илиада».

 

 

Дядю Майкла Джимми не любил.

И не потому, что он был никакой ему не дядя. И уж тем более – не дедушка, как называла его мать Джимми.

Вообще-то это даже не настоящее его имя: родители «дяди» Майкла прибыли ещё в прошлом веке из далёкой Сирии, и назвали первенца Абдумаликом. Позже, когда мальчик со светло-оливковым цветом кожи начал ходить в школу, и столкнулся с проблемами расовой сегрегации, имя адаптировали к американскому, так же, как старались адаптировать и поведение – и своё и сына.

Всё равно, как говорила мать Джимми, годы учёбы в школе, а затем и в колледже, наложили на дядю «неизгладимый отпечаток». Наверное, она имела в виду все же не шрамы и родимые пятна (таковых у дяди, во всяком случае, видимых, не имелось), а суровость характера, и сдержанность в словах и чувствах, вызванные необходимостью терпеть вечные подколки и насмешки.

Это Джимми вполне мог понять – у них в школе тоже… Дразнили и смеялись над теми, кто выделялся хоть чем-то: будь то бородавка на губе, как у Джессики, или кривые ноги – как у Кайла.

Поэтому неудивительно, что закончив положенную учебу, дядя Майкл перебрался на западное побережье с новым именем, и надеждами на то, что врождённый цвет кожи уже не слишком выделит его из массы остальных, загоревших под ярким солнцем, калифорнийцев.

Джимми, если говорить честно, были до лампочки трудное детство и юность Майкла-Абдумалика. Он знал только, что ему и дальше предстоит терпеть занудно-однообразные «визиты вежливости». На Дни Рождения дяди Майкла и тёти Миранды.

Тётя Эм, как он называл её, настоящая внучка дяди Майкла, так пока и не вышедшая замуж, и живущая с дедом, отличалась весёлым нравом и беспечным характером. Как такая выросла, воспитываясь в доме у столь сурового и молчаливого дедушки, Джимми как-то не задумывался. Но поскольку отец и мать малышки погибли в самом начале войны на торпедированном корабле, дед посчитал разумным взять Миранду под свою опеку. Теперь же, вероятно, дело обстояло с точностью до наоборот…

Впрочем, об этом и остальных многохлопотных и волнительных перипетиях жизни семейства Саммерсов, Джимми тоже не задумывался. Джимми в свои шесть с половиной вообще мало о чём задумывался. Разве что о том, как бы вытрясти из матери денег на жвачку, конфеты, или новую игрушку. Вот играть он мог буквально всем, и всегда!

Поэтому даже очередное принудительное и скучное посещение мрачного и холодного двухэтажного дома дяди не слишком его печалило. Он развлекался тем, что съезжал по отполированным явно не одним поколением детских штанишек, потемневшим от времени деревянным перилам со второго этажа на первый – благо, прихожая находилась далеко от кухни, где всегда чинно попивали фирменный арабский чай мама с пратёткой.

О том, что перила до блеска отполировали именно штаны предыдущего поколения Саммерсов, рассказала тетя Эм, когда они с Ма поймали Джимми за этим занятием. И она же разрешила Джимми продолжать это дело, даже несмотря на слабые попытки матери наложить на него запрет, как на опасное: «Ну что ты, дорогая! Пусть мальчик порезвится! Никому из ребят же не повредило! Да и ковры на лестнице и внизу, толстые – если что, не ушибется!»

Тетю Эм после этого Джимми зауважал. Правда, будучи «официально» разрешенной, забава потеряла как минимум половину своей прелести…

Фамилию Саммерс дал своим многочисленным отпрыскам именно дядя Майкл.

Правда, теперь и дядя Питер, и дядя Рональд, жили в Европе, и возвращаться уж точно не собирались: оба работали в банках Амстердама и Антверпена, и дядя Питер уже стал совладельцем и партнёром чего-то там. А Рональду ещё предстояло попотеть, чтобы достичь положения, соответствующего престижу столь выдающейся Фамилии…

А уж о судьбе дочерей-Саммерсов, удачно пристроенных замуж в Финляндию и Австралию, беспокоиться явно не стоило: каждая занимала твёрдое место в «сливках общества», у каждой имелось по трое собственных отпрысков, и большому Дому. И жили они… Очень даже неплохо. Мягко говоря.

Вот всё это, и многое другое касательно жизни многочисленной (благодаря усилиям и заветам всё того же дяди Майкла) родни и обсуждали обычно мама Джимми и тётя Миранда, которую, вообще-то на самом деле звали Мириам.

Когда полировать перила Джимми надоедало, он перебирался со своими придумками в Гостиную. Её тёмную и тоскливую монументальность Джимми не любил – ведь многочисленные «экзотические» восточные сувениры, ковры на стенах и даже старинные книги в шкафах трогать категорически запрещалось, и по рукам он неоднократно получал… Впрочем, он и здесь нашёл великолепного партнёра по играм – шкура «Настоящего Тигра», заменявшая ковёр на полу, не возражала работать то «добычей», то «людоедом», то «пирогой», то – даже челноком «Атлантис».

Когда же надоедало и это, можно представить, что ты – в батискафе (благо, через зеленоватые плотные занавеси струится таинственный полумрак – такой, наверное, царит на дне морском, где живут русалки и морские ведьмы…), и пытаться найти тут новых животных, (Джимми обожал их придумывать и рисовать) рыб, кораллы и жемчуг.

Сегодня, уже пройдя все эти этапы, Джимми услышал, что вниз, в кухню, зашёл, наконец, и дядя Майкл. Странно. Что-то он припозднился сегодня – обычно сразу спускался, когда приходила любимая жена младшего внука. Джимми успел расслышать, до того, как закрылась дверь:

– Наконец-то, дедушка! – и неизменные чмоканья поцелуев, и скрип плетёных стульев.

Дальнейший разговор мальчика нисколько не интересовал, и он выхватывал из него лишь отдельные отрывки – когда его внимание переключалось от игры в сыщика, ищущего «доказательства преступления века» под шкафом, до воображения себя гонщиком суперкара (Привет снова, шкура!).

– …да, ещё тогда я ему говорил, что финансирование нефтяных разработок на Скандинавском шельфе – это… А он вложился в бананы Парагвая… Ну и кто после этого недальновидный?

– … это уже третий сын! Куда он собирается пристраивать его – если даже первых двух не смог… Нет, дизайнер, или даже адвокат – это не профессия для Саммерсов, а так – скорее, хобби. Я всегда говорил, что бизнес…

– Дедушка, а как там, кстати, ваше хобби? – голос матери поневоле привлёк внимание Джимми. Слова сами по себе всё ещё ничего не значили – он теперь «душил» злобного монстра-пуфика.

– О! – в голосе дяди Майкла прорезался неподдельный энтузиазм. – На этот раз попалось нечто действительно уникальное! Двухнедельный завод! Фирма Мозер и сыновья…  уже третью неделю… Подлинный шедевр часового искусства – явно спецзаказ!..

Внезапно до Джимми дошло, что речь идёт о самом загадочном и привлекательном месте Дома – о Мастерской, где дядя совершал некое волшебное таинство – ремонтировал и реставрировал старинные часы!

Пуфик издох сам, и выпал на пол из маленьких ручонок.

Пара секунд колебания – и любопытство как-то очень быстро победило слабое опасение, что его могут поймать, отругать и наказать. И вот уже Джимми, стараясь на скрипеть разбитыми и рассохшимися несмотря на «толстый» ковер, ступеньками крутой лестницы, и поминутно оглядываясь, поднимается наверх, на второй этаж.

Закусив нижнюю губу, он двинулся по тёмному коридору.

Стены – до половины обшиты панелями настоящего резного дуба. То, что дед закупил их в каком-то английском городке, и отвалил за это «кучу денег», прошло мимо сознания мальчика не то, чтобы совершенно не оставив следа – но скорее, как очередное напоминание о весьма немалом состоянии дяди. Которое сейчас продолжает расти, уже мирно полёживая в банках разных стран.

Отлитые в виде цветочных этюдов-натюрмортов позолоченные светильники на стенах сейчас, днём, не светились мягким жёлтым светом. Но Джимми помнил – когда по вечерам их зажигали, коридор выглядел так, словно вёл прямо в волшебную арабскую сказку: по персидскому толстому ковру, и вдоль стен с жутко дорогими, но совершенно потемневшими картинами старых мастеров. Впрочем, на некоторых ещё можно было различить легкомысленных пастухов с пастушками, (Хотя кого они пасли – оставалось неясным, так как животных не было нигде!) и густые леса с речками и мельницами…

Сейчас, в полумраке, они только глянцево отсвечивали слепыми пятнами.

Но вот и Мастерская. Под неё оборудована угловая, самая светлая и большая комната второго этажа.

Джимми осторожно повернул ручку и толкнул дверь…

Она оказалась незаперта! Дядя забыл закрыть её на ключ, как всегда делал, когда мальчик находился в доме.

Ага!.. Сейчас посмотрим, что он здесь столь старательно оберегает от его глаз!

Четыре окна – по два в каждой из наружных стен – отлично освещали пространство никак не меньше трёхсот квадратных футов. Так, вон та здоровенная фигня в углу, очевидно, токарный станок: в поддонах до сих пор золотиться прелестными кудрями бронзовая стружка… А вот это – точильно-шлифовальный, с наборными шайбами из матерчатых кругов, насквозь пропитанных меловой пудрой.

А вот это – рабочий стол. Ух, сколько вокруг светильников на раздвижных штангах!

Джимми забрался в дядино кресло, с интересом озирая обширную столешницу, но – пока ни до чего не дотрагиваясь. Смутное воспоминание о субординации и запретности всего несметного богатства, разложенного в аккуратном порядке здесь, пока ещё останавливало шаловливые ручки.

Лупы. Ободок для головы с телескопической штангой и другой лупой. Тубусы для часовых мастеров, вставляемые в глаз, как монокли, и даже микроскоп…

Вот сам корпус часов. Надо же: дерево совсем почернело: оно ещё темней, чем перила и панели коридора. Сколько же лет этой руине?.. А вот – лежит отдельно – маятник. С огромной, уже начищенной до зеркального блеска, бляхой-блюдцем в нижнем конце. Красотища.

А вот и механизм…

Джимми, сопя, почти уткнулся в странное переплетение-нагромождение великолепнейщих железяк, носом. Вот это толстое бочкообразное – убежище мощной пружины. Ага, их таких два. Значит, часы с боем. Точно – вот молоточки!.. А вот и стержни для звона – внутри корпуса.

Однажды, очевидно, в редкий момент терпимого отношения к юному проказливому отпрыску, (Такое бывало, ох, не часто!) дядя смилостивился, и показал, как устроены шестифутовые напольные часы, что стояли в гостиной. Правда, они, так же как и как шкаф с древними фолиантами, запирались на ключ: без Хозяина не посмотришь… Но кое-что Джимми запомнил – хотя бы из-за необычности момента.

Так что теперь примерно знал, что как расположено, и называется.

Понятно, что раз есть заводные пружины – должен быть и ход и завод. А тяжёлые гири здесь вовсе не нужны. Хм. А вот – циферблат. Лежит отдельно. И стрелки сняты. Теперь понятно, почему мощная рама из пары трехмиллиметровых медных пластин смотрится так странно.

Джимми, даже не заметив, как исчезли, словно испарились куда-то воспоминания о запретах, сунул пальчик к особенно симпатичному колёсику-шестерёнке: покрутить…

Дальше произошло страшное!

Механизм перед пытливыми глазами словно взорвался: во все стороны брызнули сверкающие колёсики, с тягучим стоном щёлкнула пружина, распрямляя натруженные мышцы. Разошлись пластины рамы. И со звоном-стуком по столешнице и полу поскакали крохотные, да и не очень – детальки!

Дверь за спиной Джимми внезапно распахнулась.

– Сиди, как сидишь! – прозвучал грозный голос дяди, сразу оценившего масштабы Катастрофы.

И пока Джимми сидел, лепеча какие-то чужие и глупые слова о том, как «он только посмотреть хотел…», и «оно само!..», дядька, отбросив манеры и не произнеся больше ни слова, включив огромную люстру, ползал на коленях по полу, собирая все крохотные, и не очень, колёсики.

Наконец старик встал, и положил добычу в центр столешницы. После чего аккуратно взял Джимми под мышки, поднял, и потряс – словно терьер крысу. Со штанов Джимми на пол грохнулась ещё пара железок. Не бережно и не злобно – скорее, равнодушно – дядя посадил мальчика обратно, и подобрал драгоценные детальки.

После чего, наконец, взглянул скорчившемуся в углу кресла юному «вредителю-диверсанту» прямо в глаза.

Джимми этот взгляд очень не понравился. В нём не было дикой злобы, или притворного равнодушия. Но в глазах дяди горел странный огонь – вероятно, именно такой более опытные люди, избравшие профессию Проповедников Веры, или Борцов за Свободу, называют фанатичным.

Сердце юного шалуна стучало, словно собиралось выскочить из груди. Дядя смотрел на Джимми, молча наматывавшего слёзы и сопли на кулачок, вероятно, не меньше минуты. Мальчику казалось, что взгляд пронзает его насквозь – словно он стеклянный – до самых пяток.

Наконец Саммерс-старший произнёс:                                                                                        – То, что ты любопытен, и интересуешься техникой – хорошо. А вот то, что ты забрался в мой кабинет и кресло без спроса – плохо. И самое плохое – что ты засунул свой маленький неопытный пальчик как раз туда, где смог нанести самый большой ущерб моим почти месячным усилиям.

Я не буду тебя ругать, или наказывать. Но и просто так не отпущу.

Я… Кое что подарю тебе.

После этих слов дядя положил всё ещё сильную жилистую руку на голову Джимми, и что-то нараспев произнёс на непонятном, но явно одном из восточных языков.

Вдруг всё потемнело, и в голове у Джимми взорвался фейерверк разноцветных искр…

 

В себя он пришёл уже в гостиной.

И обнаружил, что лежит на шкуре всё того же тигра, а из кухни, так, словно ничего не произошло, доносятся голоса обеих женщин и дяди. Голоса вполне мирные и даже весёлые.

Вот блин!

Значит, он просто заснул!

Ф-ф-у-у… Слава Богу! А он-то натерпелся страху! Приснится же такая гадость…

Джимми вздохнул. Ощупал себя – нет, всё как обычно. Нигде не болит. Разве только немного жмёт пояс – штаны стали маловаты. Ну и шут с ними. А что, если… Вдруг это – всё же… не совсем сон?!.. Может, попробовать, и сходить посмотреть?!

Нет уж, ну его на фиг!

Его колебания прервали те же голоса – мать стала прощаться, и вскоре появилась в проёме двери, с облегчением обнаружив, что сын вполне здоров, и явно готов отчалить побыстрее…

Уж про что-что, а про недолюбливание как дяди, так и его «запретного королевства» гостиной и мастерской, мама Джимми знала отлично.

По дороге домой, в такси, и пока шли пешком, она тараторила почти без умолку.

Делилась, как всегда, новостями, и своими мыслями по этому поводу. С ним. Да и с любым, кто, как однажды понял Джимми, просто оказался бы под боком в этот момент. Вот такая словоохотливая у него мама.

А поскольку ход собственных мыслей (правильней всё же назвать его скачками) настолько увлекал её, что она иногда забывала набрать воздуха при вдохе, как-то так получилось, что факт подавленно-растерянного состояния сына прошло мимо её сознания.

Сам Джимми привычно оглядывался по сторонам – скорее, автоматически, чем действительно что-то рассматривая. Звук родного, столь выразительно и не всегда последовательно всё и всех раскладывающего по полочкам голоса, давно превратился для него в звуковой фон.

Дома всё оказалось как всегда. Магда, их новая служанка, открыв дверь, поклонилась, вежливо поприветствовав хозяйку с отпрыском, и вернулась к своим делам.

На кухне шкворчало, а из приоткрытой двери нёсся восхитительный запах обжариваемого мяса: пожилая кухарка Тиффани, долгие годы готовящая для их семьи, на ужин «творила», как она именовала сей торжественно-мистический процесс, заказанные хозяином отбивные с картофелем-фри и зелёным горошком.

Пока Джимми переодевался в своей комнате, мама уже нашла новую «собеседницу» – проще говоря, старалась, как могла, осложнить Тиффани процесс «творения». Впрочем, как по опыту знал юный гурман и поклонник великолепной пищи, отвлечь Мастерицу Плиты от священного действа не смогло бы и второе Пришествие – Тиффани принадлежала к Старой Школе Поварих. Которым помешать делать все правильно могло только Второе Пришествие.

Ма, выговорившись, и выслушав положенные «Да вы что?», «Неужели?», «Быть не может!», пошла переодеваться.

Джимми, вполуха следивший за передвижениями матери по дому, придирчиво разглядывал себя в зеркало.

Он плохо представлял, почему это делает – до сих пор самолюбование не входило в число его привычек. Но, постояв, похмурившись, и повертев головой добрых пять минут, решил, что не изменился.

Значит, сон.

В дверь позвонили.

Это оказался отец – ух ты, сегодня он раньше обычного! Джимми стремглав кинулся вниз.

Отца он действительно обожал. Кто спокоен, как скала в любых жизненных штормах?  Кто всегда знает ответы на все вопросы? Кто подарит ему новую игрушку? Кто будет подкидывать аж до потолка, и носить по всему дому на закорках?! А кто повезёт его в парк – кататься на всех этих чудесных качелях-каруселях?! И ещё – цирк! С его зверями-клоунами-акробатами…

С радостным: «Па-а-а-а!» он врезался Двайту Саммерсу-младшему в ноги, и обхватил их, словно в поисках защиты от вредного дяди-дедушки. И папа не подвёл:

– Ну-ка, кто тут послушный мальчик? Кого папа любит больше всех? А что это у нас тут?

Огромная коробка, уже стоявшая на столике прихожей, вдруг бросилась Джимми в глаза…

– Па!.. Что это?! Это – мне?!

– Тебе, тебе… – Па подтолкнул Джимми к столику.

Пока тот увлечённо шуршал, срывая толстую красивую упаковочную бумагу, из своей комнаты спустилась мама. Она успела причесаться и переодеться.

Если бы не увлечение цветастой коробкой, Джимми мог бы почувствовать – он чувствовал такое всегда! – как отца в очередной раз кольнуло прямо в сердце: в простом приталенном платье с воланами по низу Шайна обворожительно свежа и мила – словно вчера из Гимназии…

А сейчас он просто краем глаза заметил, как отец семейства нежно привлёк жену к себе и чмокнул, под аккомпанемент восторженных воплей Джимми и нежного воркования и неубедительного ворчания половины:

– Здравствуй, дорогой! Какой ты молодец, что сегодня пораньше… – кивок пышной гривой, – Как же ты его балуешь – просила же!.. Не раньше, чем на Рождество!

– Ничего… И на Рождество что-нибудь придумаем… Пока мы себе можем позволить – пусть ребёнок… – дальнейшее опять слилось в простой фон. Потому что Джимми, наконец, справился с упаковочной пленкой и веревками, и открыл крышку.

– Па!!! О-о!.. У-у-у!.. Спасибо! Спасибо-спасибо-спасибо!!! – Джимми учмокал отца, сыпля возгласами восторга и благодарности, и чуть не задушив столь ценного предка, подарившего ему столько радости.

Наконец сына удалось оторвать от шеи, и Ма увела отца переодеваться и «поговорить», а Джимми потащил драгоценную «КакВсамделишнуюЖелезнуюДорогу», с домиками, паровозом, лесами и тоннелями, к себе… Ух!.. Надо столько всего сделать – расчистить угол, убрать ракетодром! Иначе просто негде будет разместить такое Чудо!

Надо ли говорить, что странный сон, приснившийся на шкуре тигра, напрочь выветрился из головы задолго до того, как его удалось всё же поздним вечером уложить в постель.

 

Как он оказался в этом странном месте, Джимми не знал.

Может, ему опять всё снится?.. Но щипание себя за руку ни к чему не привело.

Ладно, придётся осмотреться.

Пока ему ничего, вроде, не угрожает непосредственно. Хотя… Вон та шестерёнка как-то уж слишком быстро… Приближается! Джимми отодвинулся в сторону.

Ф-фу – пролетела мимо!

Огромное серо-розовое пространство без теней и видимого источника света жило своей бесшумной, но крайне деятельной жизнью.

То, чем это пространство было заполнено, слишком уж сильно напоминало в десятки, сотни раз увеличенные механизмы дядиных часов.

Вон те мощные барабаны наверху – в них, наверное, жизненная энергия, или… Что-то такого же типа. А вон те шестерёнки – приводят в движение… руки и ноги! А сколько вокруг людей!.. С лицами-циферблатами.

И все эти фигуры, и женские и мужские, оказывается, словно стрелки, движутся только от воздействия пружин, кривошипов, шестерёнок, валов и шкивов с ремнями!.. Да и вообще – всё здесь: и дома, и деревья, птицы, даже водопад из большой речки – приводилось в движение, вроде, от мощных заводных пружин, путём передачи движения через очень сложную и запутанную на первый взгляд, систему этих самых шестеренок-шкивов-рычагов…

Самым реальным, существенным в этом Мире, несомненно, было то, что все медно-железно-стальные детальки выглядели как и в жизни: блестящими, материальными, весомыми, и, если можно так сказать – потрясающе красивыми и монументально-солидными.

Люди же выглядели полупрозрачными условными схемами-контурами.

Да-да, именно так! Словно духи или приведения: просвечивающие, с размазанными очертаниями тел и лиц. И если шестерёнки, валы и рычаги двигались, вращались, перемещались, приходили в зацепление и снова разбегались, то кукольно-гротескные фигуры людей застыли в полной неподвижности. Словно второпях кем-то не до конца вылепленные скульптуры-пародии.

Впрочем, не лучше выглядели и дома, леса, реки и всё остальное, относящееся к привычному Миру – зыбкое и полупрозрачное, словно намалеванный на колыхающемся от любого дуновения тонком полотне, задник в плохом театре.

Джимми присмотрелся к себе. Он один мог здесь передвигаться и выглядел… Как механизмы – сугубо материальным и весомым. И уж точно – не прозрачным. Но…

Он висел в воздухе.

Пространство над- и под ним заполняли детали, механизмы, предметы и люди – а он мог словно бы плавать по собственному пожеланию – вверх, или вниз. Вперёд, назад, в стороны…

«Вперёд!» – приказал он мысленно. И тут же так и произошло: он двинулся вперёд, уворачиваясь от шкивов с приводными ремнями, или ходящих взад-вперёд стальных штоков-рычагов.

Чем-то всё это напомнило посещение Комнаты Страха на ярмарке, куда их с сестрой водил Па где-то год назад. Ну, сестра-то вряд ли чего запомнила – ей тогда было два, а вот Джимми… Его напрягало то, что в темноте, к которой глаза ещё не привыкли, нужно было ещё и уворачиваться от каких-то рук скелетов, людоедских морд и пиратских мечей.

Внезапно он приказал себе остановиться. Вот: хоть кто-то знакомый!

Это оказался Рупперт Шрёдер – сверстник Джимми, и извечный враг по группе Подготовительной Школы. Именно Руп постоянно изводил Джимми насмешками над его маленьким ростом и тощими ногами… Ну ладно – сейчас он покажет, у кого ноги тоньше!..

Не очень хорошо осознавая, как именно и что он делает, Джимми стал массажировать и нажимать своими материально-плотными руками на ляжки и икры Рупа, делая их всё тоньше, и бурча про себя: «Посмотрим, что ты запоёшь теперь, идиота кусок!»

Окинув критическим взглядом дело своих – не то рук, не то сознания, Джимми злорадно рассмеялся. В тот же миг всё вокруг стало таять…

Он провалился в полную тьму.

Но про себя Джимми успел подумать, что такого странного и глупого сна ему отродясь не снилось…

 

Утром всё было как обычно: его разбудили, сообщив, что он проспал будильник.

Сердитая гувернантка-мулатка заставила почистить зубы, позавтракать, надеть ненавистную форму. Шофёр матери повёз его в её машине в чёртову школу – во всю ту же подготовительную группу. Родители Джимми во что бы то ни стало желали видеть сына во всех отношениях «готовым» к престижнейшей школе для отпрысков виднейших семейств города.

Странно. Главного врага-дразнильщика и придурка Рупа сегодня почему-то не было на занятиях.

Со смутно нарастающим чувством беспокойства, стыда и отчаяния от того, что вряд ли удастся что-то из сделанного словно бы и во сне, понарошку, но – в реальности отразившегося, похоже, страшной свершённостью, как-нибудь исправить, Джимми поминутно ёжился, вздыхал и потел.

Поэтому внимание и мыслительные способности на получасовых уроках чтения, чистописания и естествознания оставляли желать куда лучшего. Равно как и полученные отметки. Математику он вообще конкретно завалил.

Так что матери, приехавшей за сыном лично, к двенадцати, миссис Шарлотта Бург (вредоносная старая дева, настоящий монстр в очках), выговаривала, что «Сегодня Джимми чрезвычайно рассеян. Концентрация внимания и логика совсем не те, что на прошлой неделе… И вероятно, четвертные отметки будут…»

Джимми, воспринимавший это как всегда в виде досадного бормотания, висел на руке матери, заставляя ту то клониться набок, то с усилием выпрямляться, так, что в конце-концов она даже сердито одёрнула его. Тогда он попробовал закинуть пробный камешек:

– Ма! А почему сегодня не было Рупа? Мы с ним хотели… – он замолчал, так как не смог придумать убедительный предлог – «они с Рупом» никогда ничего сделать «вместе» не хотели!..

Однако нужного результата он добился – Ма спросила у вредной старухи:

– Да, кстати, Миссис Бург – я что-то не вижу юного Шрёдера. Надеюсь, он не болен?

Миссис Бург, несмотря на всю её сдержанность, как-то изменилась. Сердце Джимми замерло, предчувствуя самое плохое! Он всегда (Ну, когда настраивался должным образом!) как бы мог чувствовать…

Не мысли, нет! Но, вероятно, эмоции, душевное состояние других людей…

Так вот: «сухая и чёрствая» старушка взаправду была очень расстроена. Она…

Еле сдерживала слёзы!

Вот уж этого Джимми и предположить никак не мог! Что в «занудном сухаре в очках», в миссис Бург столько сострадания! И чувства долга. Перед ними – юными олухами и балованными бездельниками! И перед их родителями: она и вправду переживала: за учёбу и будущее подопечных!..

Пока всё это открывалось перед мысленным взором мальчика, миссис Шарлотта, сделав знак его матери, отвела ту вглубь коридора, и что-то страшное начала говорить – у матери, всегда такой непосредственной и жизнерадостной, вытянулось лицо, и сжались кулачки.

Однако когда спустя всего пару минут она вернулась к сыну, то старалась улыбаться, как ни в чём не бывало. По дороге к машине сказала, что на обед будет шикарная рыба под майонезом, а из оранжереи уже доставили свежую клубнику.

Джимми слушал, кивал, а сам ощущал, с каким трудом даются матери обычные, вроде, фразы об их жизни и привычном окружающем Мире…

А ведь что-то в них теперь точно шло не так, как всегда!..

И не только в Жизни и Мире: что-то шло не так и в самом Джимми.

Словно что-то гигантское, давящее и гудящее-ревущее, постепенно наваливалось снаружи, сминая ту тонкую прозрачную перегородку, что отделяла его и его привычный круг бытия – от мрачной и злобной реальности… Подлинной Реальности?.. Космоса?

Этого он не знал. Но чувствовал – ничто не будет так, как раньше, когда он, беззаботный и глупый мальчик, думавший только о своих играх, развлечениях и мелких эгоистичных желаньицах, вовсю валял дурака…

Схватив мать за обе руки и взглянув прямо в глаза, он внезапно спросил:

– Ма! Рупперт умер?

 

Оборвавшая на середине очередную фразу, и без того выдавливаемую через силу, и поражённая взрослым и отчаянным выражением, застывшим в глазах сына, Шайна задохнулась. Комок, подступавший к горлу, выплеснулся из глаз. Она кивнула, разрыдавшись.

И больше всего её поразило, что Джимми, прижавшись к ней изо всех сил, зарыдал громче и отчаянней, чем она когда-либо видела. И это был плач отнюдь не малыша-несмышлёныша.

Похоже, Душу её сына переполняло подлинное и безутешное Горе…

Уж это-то она как мать могла почувствовать.

Хотя и не понимала, в чём тут дело.

 

Отец воспринял известие о смерти Рупа более сдержанно. Он покачал головой, спросив только:

– Отчего это случилось? Он же, вроде, ничем не болел?

Мать, взглянув на Джимми, который вцепился, как в спасительный утёс в бурном море, в бедро отца, вполголоса произнесла:

– Поговорим позже, милый. Пойди пока – переоденься в домашнее…

Позже, за ужином, отец был как всегда спокоен и уверенным видом вселял оптимизм и надежду на светлое и радостное там – во взрослой жизни. Надо только учиться хорошо, слушаться старших, и стараться не болеть – и всё у любимого сына будет прекрасно…

Но Джимми своим новым обострившимся сознанием видел повторявшуюся в голове отца мысль. Вернее – слово.

Гангрена. Газовая гангрена…

Джимми не знал, что это такое, и почему отец поджимает губы, когда это слово всплывает у него в сознании. Но подспудно мальчик понимал – это что-то, связанное со страшными мучениями, и совершенно не поддающееся излечению…

Не-е-ет, так не пойдёт! Он должен!.. И – только отцу! Ведь это он – внук дяди-деда Майкла! И это он от него получил…

Как только отец отодвинул тарелку, Джимми решился:

– Па! Мне надо с тобой поговорить!

Двайт, прежде никогда от сына такого не слыхавший, удивление весьма удачно скрыл.

Впрочем, было бы странно, если столь известного адвоката можно было так просто заставить проявить удивление, или вообще какие-либо эмоции:

– Хорошо, Джимми. Я готов тебя выслушать. Поднимемся ко мне в кабинет.

 

В четырнадцать лет Сон снова посетил Джимми.

На этот раз он никому ничего не сказал.

Слишком врезались в память унизительно-пугающие посещения кабинета жирного психоаналитика профессора Яворски, где ему приходилось отвечать на сотни глупых вопросов, и изобретать, «что он думает об этих… а теперь – этих кляксах на картонках»… И как он относится к щенкам… И что любит рисовать… И что слово «дуб» вызывает у него «ассоциацию» – могучий!..

Фамилии второго, а затем – и третьего Светила, к которым возила его мать, он уже не запомнил, как и серо-обыденной внешности, но воспоминания о чванно-авторитетных психиатрах остались самые мерзопакостные. Хотя ради отца, ужасно – Джимми чувствовал всё, хотя тот и молчал! – переживавшего, покорно терпел, и даже не протестовал очень уж сильно… Отца он и любил, и жалел.

Так что изо всех детских силёнок старался придать себе обычный вид. И случившееся преподносил идиотам-психиатрам, как кошмарный сон…

Само-собой, проходить ещё раз через все эти унижения, сеансы гипнопедии и дотошные расспросы о том, что ему снится, и мечтается, желания не было никакого.

Просто на этот раз, помня о своём пусть необдуманном, но столь жестоком поступке, Джимми держался крайне напряжённо, и следил только, чтобы ни к чему не прикоснуться, и ускользнуть от чёртовых деталей Механизма Вселенной, как он про себя теперь весь этот кавардак называл.

Это оказалось нетрудно. Стоило только чуть напрячь таинственно-непонятное внутреннее ощущение – и шкивы-ремни-зубчатки проплывали мимо, не коснувшись его вытянувшегося в высоту, но ещё нескладного худого тела.

Джимми легко скользил сквозь лабиринт великолепно смазанной и блестяще-надраенной механики, в поисках хоть чего-то или – кого-то знакомого.

Но зачем он здесь теперь?

Ага. Вот: тётя Роза.

Хм-м-м… А выглядит она не слишком… хорошо.

Отличия от того, что Джимми видел год назад, когда они с Па ездили к ней на День Рождения, поражали. Глубокие морщины. Потухший взгляд. Да что взгляд: тётка похудела килограмм на десять – не меньше! Что же это с ней?! Ведь она, вроде, и не такая старая?..

Подобравшись почти вплотную, Джимми внутренним чувством-взглядом словно бы углубился в полупрозрачное тело тётки и сложную мешанину шестерён, валов и шкивов, проходивших и сидевших прямо внутри её тела.

Ему нетрудно было обнаружить причину «поломки»: один из приводных ремней расслоился – совсем так же, как это недавно случилось в моторе «Кадиллака» отца, где точно так же расслоился и затем порвался ремень шкива вентилятора. Но…

Но это значит – если не заменить ремень другим, тётка перестанет… работать. То есть – наверное, умрёт. А…

Где же можно взять такой ремень?!

Джимми огляделся. Нет. Не-е-ет! Ни за что он не станет даже ради родной тётки вынимать из чужого организма целый ремень – ведь это будет чистым Убийством!!!

Он закрыл глаза, и изо всех сил мысленно пожелал оказаться… на Складе!

Он знал, он чувствовал, что Склад чего-то такого должен быть и здесь!

ЧЁРТ!.. Там он вдруг и оказался, открыв глаза!

Бесконечные ряды стеллажей с полками, буквально ломящимися от блестяще-хромированных, или покрытых свежей смазкой и завернутых в вощеную бумагу, или лежащих в аккуратных коробочках, деталей.

Здесь хранилось всё то, что он видел работающим ТАМ – в серо-розовом Пространстве… Вздохнув с явным облегчением – могло ведь ничего и не случиться! – Джимми взял новый ремень.

Он не выбирал – он твёрдо знал, что вот этот ремень тёте Розе подойдёт…

 

Заменить ремень оказалось просто: Джимми понимал, что здесь механизм тётки находится в состоянии вроде паузы, и в его силах как починить, так и испортить его…

Как он сдуру тогда, в далёком и наивном детстве и…

Чтобы натянуть новый ремень на два его шкива пришлось, попотев: тугая и жёсткая армированная резина сопротивлялась ещё слабым рукам. Но он справился.

Джимми приказал механизму вновь крутиться. Отплыл на пару шагов – не забыл ли чего… Всё же ремонтировать – не портить. Здесь нужна голова. И, оказывается, немалая сила и сноровка…

Как он теперь понимал дядю Майкла-Абдумалика!..

Вначале туго, но затем – всё быстрее, механизм тётки закрутился. И вот уже всё работает, как надо… Джимми утёр выступивший на лбу пот, громко и удовлетворённо выдохнул:

– Ф-ф-у-у!!!

Теперь он точно знал, как вернуться в привычную реальность: после громкого звука своего голоса он провалился в пустоту, соединявшую его Мир и Этот…

 

Огромного труда стоило сдерживать своё любопытство, и не расспрашивать мать или отца о тётке. Однако через два месяца этот вопрос решился сам. Их вызвали на похороны.

Джимми просто мутило от сознания того, что он опять что-то недоглядел, напортил, хотя так, вроде, старался!.. Но он сделал кое-какие выводы, и…

Осторожное наведение справок позволило выяснить, что тётка последний год медленно, но неумолимо умирала. Рак. А вот последние пару месяцев ей, вроде, стало полегче. И все уж думали, что химеотерапия помогла. Но – новая напасть!

Не выдержало изношенное сердце. Обширный инфаркт.

Мозг Джимми, словно молния, пронзило осознание: старый изношенный механизм не справился с проворачиванием нового, жёсткого ремня!

Поглощённый этой мыслью, он всю церемонию прошёл на автопилоте. Сидел в церкви на отпевании. Стоял на кладбище, пока гроб опускали и закапывали… Обнимался с многочисленной роднёй.

Теперь он как никогда понимал всю поистине огромную ответственность, и страх за тех, кого он ещё встретит в будущем там, в Мире Сна. И ведь не пройдёшь же мимо, ничего хотя бы не попытавшись исправить! Вот уж – последствия бездействия воистину предсказуемы!..

Придавленный новой, столь внезапно навалившейся на его ещё юные плечи, заботой, Джимми потерял аппетит, и несколько (Он не помнил, сколько!) дней ходил сам не свой.

Выбила его из этого состояния только вскользь брошенная фраза матери о «ввалившихся глазах» и, что придётся, наверное, снова обратиться к профессору Явлински – «мальчик слишком сильно переживает смерть тётки!»

«Мальчик» снова собрался с мужеством, и вёл себя естественно – не старался (Мать всегда чувствовала, когда он фальшивил, или притворялся!), а именно – вёл!

 

Следующее посещение Мира Сна состоялось через месяц после похорон.

Джимми смотрел на полуразвалившийся механизм с отчаянием и болью.

Тётка и при жизни красотой не отличалась. А сейчас выглядела просто… ужасно!

Словно сломанная кукла. И в этом сравнении – Джимми чувствовал – таился глубокий, и поистине дьявольский, неуничтожимый и сокровенный смысл!

Все они, похоже, куклы! И всех их ждёт вот это – когда верховный Механик решит, что детали или слишком износились, или… пора машину выключить. Или какую-нибудь деталь изъять.

Вот и тётка: всё говорило о том, что старые подшипники и приводные валы не справились с новым ремнём, и истёрлись, потрескались и раскрошились. Детали – рассыпались.

Они висели в пространстве, медленно дрейфуя возле тела. Или разлетаясь от «сломанной» тётки. Явно грозя помешать движению, или даже испортить соседние «механизмы».

Это действительно пугало.

Он очередной своей глупостью мог навредить окружавшим тётку, ничего не подозревавшим, и ничего плохого им не сделавшим, людям!

Джимми, помолившись про себя, принялся собирать всё ещё разлетавшиеся в стороны детальки.

Он знал – механизм останется в этом Мире ещё дней десять. А всего со дня смерти человека должно пройти не меньше сорока дней, прежде чем полупрозрачное нематериальное тело совершенно ликвидируют. Удалят. И заберут детали туда, где они никому не навредят.

Он пожелал, чтобы все тщательно собранные им детальки оказались уже там…

Они и оказались, исчезнув прямо из рук.

Джимми, затравленно оглядевшись, покачал головой.

С одной стороны, раз он попал сюда – это неспроста. Наверное, от него требуются какие-то… э-э… активные действия. Но с другой… Он слишком напуган и расстроен, чтобы сейчас здесь ещё что-то, или кого-то исправлять. Но… Наверное, всё же придётся.

Иначе совесть будет мучить, подобравшись теперь с другой стороны.

Закрыв глаза, он мысленно пожелал очутиться там, где должен.

Ах, вон оно что…

Нанна, младшая дочь тётки Розы.

Наверное, это произошло оттого, что она слишком сильно переживала за мать – всё мучительно страшное время болезни… И ещё – наследственность.

Джимми долго и придирчиво рассматривал раздаточную коробку. Хорошо хоть, устройство всё того же «Кадиллака» Саммерса-младшего он знал неплохо – всегда залезал с отцом и шофёром-механиком под капот, когда что-то начинало стучать, или скрипеть.

Здесь просто износились подшипники. Вон: люфт такой, что вал бьёт на целый миллиметр. И если не заменить – всё просто развалится, снова разбросав детали в пространство: калечить другие «механизмы», других Людей… Вздохнув ещё раз, Джимми отправился на Склад.

На этот раз он предпочёл руками ничего не трогать.

Просто мысленно приказывал: «Эта деталь – сюда!», «Ремень – снять!», «Новый подшипник – впрессовать сюда!», «Ремень одеть!..»

Всё так и происходило.

Взяв в руки испорченные детали, Джимми приказал им отправиться в утиль. После чего долго и придирчиво наблюдал за «работой» Нанны. Нет, всё скользило-вращалось-качалось плавно, и без усилий. Мысленно поплевав через плечо, и снова помолившись, он пробормотал: «Теперь – домой!»

Через неделю он узнал, что Нанну уже выписали из Госпиталя для ветеранов.

Сердце и печень удалось «подлечить».

Но расслабиться и вздохнуть с облегчением Джимми не мог – слишком свежа была память о первом, столь фатально закончившемся, «ремонте»… Поэтому он волновался.

Что не могло не отражаться на успехах в колледже.

 

Взять себя в руки удалось ближе к концу семестра – после очередного приезда отца.

Джимми теперь запросто видел все эмоции родителей – даже самые скрытые и потаённые. И старался вести себя так, чтобы Ма и Па не беспокоились о нём. Он подтянул учёбу. Стал заниматься спортом – выбрал бейсбол. Эта игра, не столь грубая и тупая, как американский футбол, нравилась ему качествами, которые развивала в игроке. Вот он и тренировал способность мгновенно принимать верные решения, меткость и выносливость.

Ко дню Выпуска он по праву считался Номером Один в команде. И заслуженно гордился этим.

Улыбку отца он чуял даже со ста шагов – когда родители только вышли из машины. И когда ему вручали сертификат со всеми «отлично», Джимми был счастлив. Но мать и отец – он чувствовал – были счастливы куда сильней! Теперь, спустя долгие годы «притирания» их «механизмы» работали как бы синхронно. Джимми видел: как даже мысли и эмоции по поводу каких-то событий у Ма и Па появляются и проходят практически как бы параллельно…

Недаром же говорят, что пожилые супруги становятся очень похожи – даже внешне.

Про свои проблемы и новый взгляд на Бытие Джимми помалкивал, чтобы не грузить любимых тем, в чём они всё равно ему ничем не помогут. Пусть радуются.

Для них его аттестат не отягчён горечью от осознания того, что и он, и все остальные – лишь пешки в руках чёртова Верховного Механика…

 

 

Карьеру Джимми начал в виднейшей адвокатской конторе, пойдя по стопам отца, и чувствуя, что вполне в состоянии на этом поприще преуспеть.

Четыре года в Высшем прошли без осложнений. Тётка Нанна была здорова, хоть и продолжала выглядеть немного подавленно и… неадекватно. А уж как испортился характер!.. Родственники единодушно соглашались, что Нанна – самая брюзгливая и ворчливая в их Семье!

Но уж с этим Джимми ничего поделать не мог. В мозге «шестерёнок» не было.

Поэтому помалкивал: пусть брюзга, пусть ворчливая и вредная – зато живая!

 

Сон посетил его, когда он самостоятельно защищал второго клиента.

Причём посетил в тот момент, когда Джимми фактически уже удалось добиться его оправдания.

Дело оказалось сложным, но Джимми нашёл, и должным образом подготовил двух важных свидетелей, подтвердивших алиби подсудимого. Однозначно доказать, что убийца – его клиент, суд не смог.

На присяжных же – Джимми мог не скромничать! – Его Речь произвела впечатление.

И вот он, его клиент – перед ним.

Джимми… задумался. Ведь неспроста его сейчас отправили именно сюда.

Значит – что-то он сделал не так!

Может, не надо было добиваться оправдания этого явного бандита?

Несколько минут Джимми просто смотрел на своего подопечного. Пристально.

Ну и мерзкая же рожа. А что, если попробовать…

Джимми подошёл поближе, и положил ладонь на голову с коротким ёжиком волос. Может, удастся и здесь что-нибудь почуять?

Пришлось закрыть глаза. Удалось не то, что почуять – удалось и поучаствовать! Да как!..

Джимми всё видел теперь как бы глазами Моусона. Отлично. Теперь – вернуться назад – осторожно, словно просто плывешь… Но – не сквозь пространство, а сквозь Время…

Вот он внутри Моусона, и глядя его глазами, приходит на встречу. Вот они с жертвой ругаются. (Из-за денег, конечно!)

– «… твою мать!.. Сколько раз повторять тебе – не лезь к ним! Они – под моей защитой!»

– «А мне глубоко на…ть, что это д…рьмо под твоей защитой! Деньги они должны мне!..»

Вот тот, в чьей голове он сидит, выхватывает нож, и по самую рукоятку вгоняет в печень убитого. Такого тот от столь пожилого и солидного джентльмена ну никак не ождал!

Даже руку не вскинул – защититься! И вокруг – точно никого! Значит…

Значит свидетели – подкуплены. Или просто запуганы кланом чертового Моусона.

А он-то дурак чёртов, удивлялся – чего это они так мямлят и всё время переглядываются… Поодиночке и вовсе порют чушь.

А сам он тоже хорош: надо было чуять их, а не выслушивать!

Но вот он и узнал всё, что хотел. И что ему теперь с этим делать?!

Что делать с отъявленным бандитом, когда сам же и добился его оправдания?!

Отпустить с миром?!

А разве это – не подлость? Хотя бы по отношению к Обществу, где эта мразь будет жить, и продолжать безнаказанно грабить, шантажировать и убивать?! За убитого Джимми не особенно переживал – такой же бандит, только чуть ниже рангом, и не столь успешный, как его «клиент».

Джимми тряхнул головой. Да что же это такое, в конце-концов!.. Почему он должен решать за кого-то столь жуткие дилеммы?! Где же этот, Верховный Механик? Где то, что обещает Священное Писание? Когда «Воздастся по заслугам?» Куда смотрит «Большой Босс» Мира шестеренок?!?!

Но он уже знал ответ.

Верховный Механик обеспечивает лишь функционирование механизмов.

И – всё. А уж их взаимодействие на этом свете – не его Проблема!

Страшно?

Не то слово!..

Что ж. Он свой выбор, похоже, сделал. И пусть всё будет на его совести. Но такой человек  жить не должен уж точно. Иначе трудно будет всем. А не только Джимми.

Хороших людей нужно поощрять. Плохих – наказывать. И пусть наказание последует в несколько… видоизменённом и… отсроченном виде – оно должно состояться!

Аккуратно засунув руку в механизм Моусона, Джимми кое-что подправил…

 

Жирный заголовок прямо-таки кричал: «Известный мафиози ускользнул от Закона, но кара Высшего Судьи настигла его прямо в собственной постели!» Пришлось купить.

Прочитав передовицу, Джимми фыркнул: пусть его самого преподносили, как беспринципного мерзавца, все признавали, что на сегодняшний день он – очень ловкий и умный перспективный адвокат.

А уж сколько было сказано о его клиенте… Сейчас, когда тот мёртв – можно не бояться, что твои слова забьют тебе обратно в глотку. Так что борзописцы уж постарались.

Скомкав, он выбросил газету в урну.

Однако теперь решать, соглашаться вести чьё-либо дело, или отослать клиента к менее «совестливым» коллегам, Джимми решал, только «прогулявшись» внутренним взором по закоулкам чужой памяти.

И так много оказывалось там такого, что лучше было бы не знать никогда…

Джимми терпел и продолжал помалкивать.

 

Белинду он встретил, когда ему исполнилось двадцать восемь.

Очаровательна, воздушна, мила. Гибкий точеный стан, огромная копна пушистых волос, обрамляющих миловидное личико… Ей – двадцать один. Вся жизнь впереди, все дороги открыты. Чтобы увидеть её насквозь даже не пришлось прикладывать усилий.

До боли она напоминала Мать в молодости.

Всё прелестно.

Именно это слово более всего подходило для описания внутреннего мирка его избранницы. (И именно так она и сама о себе думала!)

Не обременённая излишним интеллектом, и абсолютно лишённая логики и последовательности, как в долговременном планировании, так и в сиюминутных поступках, она являла окружающим то, что можно было со всей ответственностью назвать образцом Красоты, Непосредственности и Беззаботности.

Иногда Джимми (впрочем, теперь его куда чаще звали по фамилии – мистер Саммерс, и он имел все основания этим гордиться) казалось, что как раз за эту непредсказуемость и великолепный наив он и любит её столь сильно… И всё бы прекрасно, если б не одно «но».

Белинда не любила его.

Нет, он видел, понимал, что ей приятно его общество. Но она, скорее, рассматривает его как престижного спутника и интересного собеседника, чем как потенциального мужа, несмотря на попытки её матери убедить дочь серьезней отнестись именно к его ухаживаниям.

Вглядываясь каждое утро в лицо, которое брил, Джимми не мог не согласиться, что уж если быть честным с самим собой, что выглядит он… Не слишком соответствующим образом для милой девочки-девушки, которая и одевалась так, словно ей – восемнадцать.

Его же хронические мешки под глазами, затаённая печаль и разочарованность во взгляде, а больше всего – почти седые волосы, которые он упорно отказывался красить, сильно портили общее впечатление.

«Гениального адвоката», скорее, можно было принять за отца очаровательного вечнопорхающего мотылька, столь удачно воплотившегося в тело обаятельнейшей хохотушки.

Но самым важным препятствием всё же являлся Любимый.

Да, у Белинды имелся и этот столь необходимый для приятной уверенности в будущем, атрибут. Именно так рассматривал его Джимми. Да и большинство знакомых девушки, похоже, думали так же.

Лайл Картрайт являл типичнейший образец «блестящего и перспективного молодого человека». Выпускник Итона, младший партнёр в компании отца, и…

Полное ничтожество.

Как никому, Джимми сквозь оболочку черепа прекрасной формы было видно всё: мелочность интересиков, медлительный ум, любовь к «Сладостям Жизни», уже стоившей своему обладателю солидного (но тщательно затягиваемого в корсет) животика. Плюс ещё патологическая лень: на работу у Картрайта, похоже, была настоящая аллергия. Зато лучшего плейбоя от Филадельфии до Чикаго уж точно не нашлось бы.

Чёртов мачо воплощал (как нетрудно было заметить в головах не только Белинды – а вообще всех девушек и их благовоспитанных мамаш, принадлежавших к Сливкам Общества) образец классической греко-римской и т.п., красоты. Профиль, и особенно, форма носа у «образца», как вынужден был согласиться и Джимми, действительно – безупречны. А фотографии красавчика Лайла – то на великосветской тусовке, то – на пляжах Копакабаны – регулярно украшали завистливо-ехидные статейки в разделах Светской хроники.

Фотографии самого Джимми «украшали» только страницы хроники уголовной – если можно так сказать про эти серые и размытые небольшие изображения рядом с сомнительными статейками. И на них под строгим костюмом уж точно не было видно его тела – собственно, накачанного ничуть не хуже, чем у мышчастого мачо. Хоть и не столь загорелого.

Но не всегда же красавец-соперник будет таким… «Очаровательным»!

Вырастет живот, потускнеют глаза, «подсядет» отравленная чрезмерными «возлияниями» печень, проявится склочный и брюзгливый характер, и перестанет работать… Ну, то, что должно работать у настоящего мужчины.

Потому что такой «эксплуатации» уж точно – долго ни один огран не выдержит.

Всё это произойдёт даже быстрее, чем дети Картрайта пойдут в школу…

Но это – раскладки Джимми.

Белинда, как упоминалось, столь надолго вперёд никогда не заглядывала. И вовсю подставляла уши для навешивания раскидистой «оправдательной» лапши после каждого очередного прокола Возлюбленного – будь то с очередной манекенщицей, или с очередным погромом, учиненным Лайлом в ресторане, где мачо погулял…

«Ах, милый… Как можно долго на тебя сердиться… Ну ладно! Но только обещай, что это – последний раз, когда ты!..»

Поэтому очутившись в очередном Сне, Джимми никак не мог понять – почему он оказался именно перед этим самовлюблённым ничтожеством.

Надо ли это понимать как то, что ему предлагают обеспечить своё Будущее, устранив основного и единственного соперника так, чтоб ни одна живая душа никогда ни о чём не догадалась?

Дети от Белинды, несомненно, будут и красивы, и (благодаря его генам) умны, но…

Стоит ли оно того?

Куда ему засунуть после этого свою проклятую Совесть, что все эти годы жгла его изнутри, словно калёным железом, тыкая каждый раз мордой: «Вот, смотри, что ты натворил!..»  Лицо несчастного Малыша Рупа из далёкого детства столько раз заставляло его просыпаться с диким криком, на мокрой от липкого холодного пота подушке!

Ах, если б можно было…

Но почему – нельзя?! Ведь он уже – «плавал вспять по волнам Времени»?!

Кто ему мешает – хотя бы попробовать?!

Не брать же, в самом деле на себя грех убийства, пусть тупого и эгоистичного, но – ни в чём серьезном не повинного человека?! Нельзя ведь в самом деле считать аргументом будущую несчастную жизнь с ним Белинды! Хотя она и видна ему во всех мерзко-скандальных подробностях, которые будут жадно смаковать стервятники-репортеры все той же светской хроники.

Ощущая внутри пустоту и обжигающий холод, Джимми сосредоточился, отдал приказ…

И вот он… подплывает к себе.

Господи… Только сейчас он заметил, как похож на всё того же дядю-дедушку Майкла.

Если бы кто из Голливудских режиссеров из разряда пиявок-паразитов, делающих деньги на тщеславии отдельных сверхуспешных представителей Бизнеса, решил снять фильм об их Семействе, (А денег оплатить такое удовольствие хватило бы с лихвой!) на роль Главы-Основателя в молодости, в годы Главных Решений и Великий Свершений, свободно можно брать Джимми. Причём – без всякого грима.

Решение не пришло неожиданно. Оно давно сидело в мозгу – осталось лишь…

Раз можно возвращаться вспять, изучая жизнь и «подвиги» клиентов, и кое-что предвидеть, как бы заглядывая в будущее, значит, можно и…

Сосредоточившись, Джимми охватил руками «свою» голову. Столь сильно он ещё ничего не желал! Оно просто не должно, не может не получиться!..

Сжав зубы, чтобы противиться мучительной боли и головокружению, Джимми мчал своё тело назад – туда, в счастливо-беззаботное и прекрасное время, когда над ним ещё не висело ЭТО. Он знал, он всеми фибрами Души ощущал – ТАКОЕ усилие можно предпринять лишь единожды в жизни!

Проклятье деда сделало из него в тридцать лет седого, циничного, и разочарованного в людях старика… Без иллюзий. Без цели в жизни.

Неужели нельзя, чтобы он как все дети – получил свою долю наивных радостей и счастья?! Хотя бы – от Рождества и Деда Мороза? От игр со сверстниками? От того, что взрослых не видно насквозь – и не проступают жёстко и выпукло все их пороки, страстишки, мелкие и похабные стремления, мыслишки и псевдоидеалы?!

Что же ему – всю жизнь расплачиваться за поломку проклятого механизма?!..

 

Вот это место. И время.

Он сосредоточился ещё сильнее. На голову что-то давило – словно он в батискафе – ушам больно! В ушах – звенит…

Плевать – он должен закончить ЭТО.

Ради людей. Ради родителей. Ради Рупа. Ради… Джимми.

Вот малыш – то есть Джимми – спит на ковре… Вот упятился по коридору… Сел.

Ага – вот оно!!! Механизм «взрывается» обратно»!

Перед мальчиком Джимми – часы. Теперь – вылезти из кресла. И снова упятиться по коридору назад! Лечь. Вот он снова слышит голос вошедшего к женщинам Дяди-дедушки…

Вот и шкура-«Атлантис».

Пора возвращаться в… себя!

 

Войдя в комнату, Джимми поразился – какая она огромная!

Станки: токарный и шлифовальный. Рабочий стол. А вот и дьявольское устройство в центре. Снова манит блестящими и такими таинственно-соблазнительными колёсиками-шестерёнками.

Джимми долго и сосредоточенно разглядывал часы.

Воспоминания о будущем лавиной образов и мукой тысяч разочарований и потерь проходили сквозь его разум и сердце. Он…

Помнил всё!

На глаза невольно навернулись слёзы – неужели его детская глупость и любопытство должны быть наказаны столь сурово? Сколь жесток оказался «урок»!

Да есть ли совесть у чертового «дяди Майкла»?! Впрочем…

Ему ли судить этого самого дядю? Он – шестилетний малыш, плохо понимающий Жизнь и её Законы. И свой выбор сделал сам. Хочет ли он пройти весь этот ад ещё раз?

Нет.

Значит, вперёд.

Бросив последний взгляд на комнату, Джимми закрыл дверь. Спустился вниз. Лёг на шкуру – вот ведь зараза! Как оказывается, тут жёстко! – и честно постарался уснуть.

Голоса матери и тётки очень быстро слились в монотонное жужжание. Дядю Майкла он какое-то время выделял из общего фона… Но вот исчез и он.

Джимми поглотила темнота.

 

Серо-розовое пространство неузнаваемо изменилось.

Джимми по-прежнему висел где-то в его центре. А вокруг…

Словно праздничные фейерверки – взрывались тела. Бесшумно, словно в немом кино, взрывались Барабаны с Жизненной Энергией. Вспухали, лопались и разлетались тысячами разноцветных конфетти шестерёнки и валы…

Наконец исчезло всё. И Джимми остался один в этом странном и всё ещё розовом месте…

Нет – не один! Из-за горизонта, вначале тонкой красно-оранжевой полоской, а затем и набирающей яркость и силу, ослепительно-жёлтой линзой, всходило Солнце.

Солнце его… Надежды?

Это он вряд ли узнает – его уже кто-то немилосердно трясёт. Да что ж это такое?!..

 

– Да что ж это такое?! Дома, бывало, ни за что не уложишь, а тут – нате! Спит, как убитый! Джимми! Джимми, проснись же наконец! – обычно осторожная рука матери снова вцепилась в плечо, – Нам пора домой – скоро уж и отец придёт!

Джимми разлепил тяжёлые веки. Ох! Мама! Мама…

Мать, стоя на коленях, приподняла его до пояса со шкуры, и порывисто обняла. Он улыбнулся:

– Ма-а-ма!

Тётушка Эм и дядя Майкл стояли сзади. Тётушка хмурилась, дядя…

Загадочно улыбался.

Без труда проникнув в его мозг, Джимми услышал вполне доброжелательное: «Привет, Джимми-бой! Как себя чувствуешь в детском теле?»

Джимми оторопел. Действительно – так глупо тридцатилетнему мужчине, со всеми воспоминаниями, и багажом личного опыта, оказаться в теле шестилетнего ребёнка!

Что же ему теперь делать?! Сказать матери? Спросить у дяди? А…

А что же сейчас ответить Восточному Колдуну и телепату?!

Ничего умнее в голову не пришло:

– «Привет, дядя Майкл! Извини… за часы!»

– «А ничего, внучок! Всё в порядке. Я чертовски рад, что ты наконец нашёл Верное Решение! И – не расстраивайся сильно. Если держать все под контролем, можно неплохо… Жить!

Всё это – фамильный дар нашего пра-пра-деда.

Но – открывается не каждому Саммерсу. А только – достойному. Так что расслабься.

Тебе предстоит свыкнуться со всем этим. Ничего, привыкнешь. Как я привык.

И вот ещё что: Бизнесмену… Да и вообще – порядочному человеку такой Дар – только на пользу. А поскольку у тебя отменная, и проверенная Искушением, Совесть, ты сможешь – я уверен! – правильно этим Даром распорядиться! Ну, до встречи!»

– «До встречи… дедушка!». – только Джимми заметил, как хитрый глаз подмигнул ему.

И сам подмигнул в ответ.

Похоже, ему и правда, предстоит многому поучиться.

И визиты к деду станут чаще.

И совершаться теперь будут по его, Джимми, инициативе!

Хорошо, что дед проживёт ещё не меньше девяти лет – они должны успеть обговорить и сделать всё, что нужно обговорить и…

Сделать.