«Кушай, Настенька, кушай!» ― сдобная пожилая женщина в цветастом ситцевом халате уверенно поднесла чайную ложечку с овсянкой к искривленным от отвращения губкам милой голубоглазой девочки. Несмотря на прилагаемые старушкой усилия, все детское существо выражало протест приему пищи. «Доешь кашу ― получишь какао и торт!» ― резюмировала бабушка, и малышка, превозмогая отвращение к незатейливому блюду, щедро заправленному сливочным маслом и посыпанному сахарным песком, открыла рот и, сохраняя недовольную гримасу на прелестном личике, начала совершать неспешные жевательные движения. В отличие от ненавистной каши, какао и бисквитный торт, украшенный разноцветными кремовыми розочками, были уничтожены буквально за пару минут. Но девочка не остановилась: она попросила бабушку налить ей чаю с молоком и, утопив в напитке четыре кусочка сахара, практически залпом выпила целую кружку, отвлекаясь лишь на поглощение шоколадных конфет с хрустящей вафельной прослойкой. В настасьином доме еда была возведена в целый культ, главной жрицей которого являлась уже упомянутая нами бабушка. Утро в семье начиналось с традиционной каши: овсяной, рисовой или пшенной. Простое на первый взгляд блюдо подавалось под густым слоем варенья. Расправившись с кашей, завтракающие обычно приступали к сладкому. Все шкафы в кухонном пространстве были до отказа заполнены пакетами с различными сортами печенья и конфет, а в центре стола красовалась хрустальная вазочка с мармеладом и карамелью. Обед обязательно состоял из двух блюд, съедаемых в сопровождении пары буханок хлеба. Вечером домочадцы собирались за чаепитием и с жадностью поглощали пироги, ароматные плюшки и прочую выпечку, приготовленную заботливыми руками матриарха сего ненасытного семейства. Настасья не была толстым ребенком: она имела вполне себе нормальную упитанность. Пухлые розовые щечки сообщали миру о крепком здоровье и отменном аппетите своей обладательницы. Девочка просто обожала бабушкины блинчики, такие же румяные, как и ее ангельское личико, и была готова уплетать их в любое время дня и ночи в неограниченном количестве. «Но ведь нет ничего плохого в том, чтобы не быть человеком худым!» ― скажете вы и окажетесь в наивысшей степени правы. Не может абсолютно каждый соответствовать признанным стандартам красоты, тем более, последние отличаются завидным непостоянством! И Настасья могла жить прекрасно в пышном теле, если бы не одно маленькое обстоятельство: девочка любила балет настолько сильно, насколько способна на чувство привязанности чистая детская душа. Будучи еще годовалым ребенком, Настенька замирала, когда по телевизору транслировали очередную музыкальную постановку. Немного подросшая, она наряжала кукол в балетные пачки и устраивала представления, вызывая фурор у домочадцев и гостей семьи. Комната малышки была обклеена плакатами с танцовщицами в красочных сценических костюмах, гордо застывшими в самых изощренных балетных позах. Когда Настасье исполнилось семь лет, мать, нисколько не сомневаясь в предстоящем успехе своей дочери, повела ее на просмотр в балетную школу. Так уж заведено, что каждый родитель склонен видеть в своем ребенке если не гениальность, то как минимум одаренность, не замечая при этом даже очевидных недостатков. Такая трансформация реальности в большинстве случае наносит непоправимый вред еще не до конца сформированной психике и впоследствии доставляет индивиду немало проблем во взрослой жизни. Ибо окружающие, в отличие от рукоплещущих родственников, привыкли замечать лишь действительно существующие таланты и готовы смешать обделенного ими человека с грязью при первой же попытке заявить о своей исключительности. Просторный коридор Дворца культуры, где находилась балетная школа, заполнился маленькими прелестницами в белоснежных воздушных платьицах. Часть малышек вертелась перед огромным зеркалом, поправляя прически и наряды, некоторые, уже побывавшие на просмотре и получившие отказ, горько плакали, утешаемые матерями, которые, несмотря на взрослый возраст, сами были готовы разреветься от обиды. Наконец, дошла очередь и до Настасьи. Девочка и ее мама вошли в кабинет, где их встретила высокая статная блондинка лет пятидесяти. Губы женщины были накрашены ядовито-красной помадой, глаза подведены черным, серый пиджак приталенного кроя украшала огромная серебряная брошь в виде паука. Экс-балерина, а ныне ― преподаватель танцев бросила на Настю взгляд, в котором читалось удивление, смешанное с плохо скрываемым пренебрежением. Вместо того, чтобы отправить малышку к станку, как предыдущих претенденток, учительница взяла за руку Настину маму и достаточно громким голосом, даже не опасаясь, что ее слова услышит маленькая девочка, спросила: «Вы действительно думаете сотворить балерину из этого пухлого создания? Простите, но на просторах лебединого озера нет места для кряквы…» Всю обратную дорогу Настя и ее мама молчали. Лишь придя домой, девочка сорвала с себя новое платье, купленное специально к несостоявшемуся триумфу, бросилась на кровать и, уткнувшись прекрасным личиком в подушку, горько заплакала. Несмотря на неудачу, она не перестала любить балет. Интерес к этому замечательному виду искусства не смогла убить даже невозможность стать его частью. Позднее Настя все же записалась в коммерческий кружок, куда принимали всех, чьи родители были способны оплатить обучение. Разумеется, ни о каких театральных подмостках не могло идти и речи. Девочки занимались для души. Теперь Настя была главной звездой семейных торжеств и иногда выступала на школьных вечерах художественной самодеятельности. В самом начале творческого пути ей аплодировали и даже хвалили. Но в седьмом классе, когда ребята уже не зависели от мнения учителя, а высказывали собственное, одноклассники попросили Настасью больше не принимать участие в школьных мероприятиях. Девочка молча кивнула, душа же ее испытала нестерпимую боль, сравнимую с той, что чувствует лебедь, утративший способность к полету. К пятнадцати годам Настя превратилась в упитанную, но миловидную девушку с пухлыми щечками и длинной толстой косой. Взгляд ее изображал отрешенность, точно такую же, какая присутствует у блаженных святых в момент совершения молитвы. Друзей у Насти не было. После занятий, скинув опостылевшую школьную форму, девочка облачалась в балетное платье и пуанты. В таком виде она появлялась практически везде: в гостях, на театральных представлениях и даже на улицах родного города. Зимой несостоявшаяся балерина набрасывала поверх своего странного одеяния шубу, а на голову повязывала разноцветный платок. Прохожие в недоумении оборачивались, перешептывались и крутили пальцем у виска, но лицо Насти сохраняло типичное для него выражение безмятежности. Представьте себе спелое яблоко, упавшее с дерева и лежащее на уже желтеющей в предчувствии наступающей осени августовской траве. Красное наливное яблоко, при взгляде на которое во рту непроизвольно возникает ощущение сочной сладости, а рука так и тянется в направлении желаемого лакомства. И вот вы берете его в руку и тотчас замечаете, что другая сторона, соприкасавшаяся с землей, вовсю поражена гнилью и покрыта белесыми спорами. Вздрогнув от неожиданности и испытав отвращение, вы выбрасываете фрукт на землю. Прекрасный плод оказался порченым. Такой была и Настенька. Внешне она казалась потерянным ангелом, отрешенным от мирской суеты. Но у девушки, как и у описанного выше яблока, имелась оборотная сторона, черная и гнилая, которую она умело скрывала даже от родителей и бабушки. Сначала Настасья приняла невозможность покорения театральных подмостков и была вполне довольна отведенной ей ролью в коммерческом балетном кружке. Но по мере взросления ее удовлетворенность текущим положением улетучивалась. Профессиональные балерины, ранее вызывавшие чувство восторга и заставлявшие дыхание замереть где-то в глубине легких, теперь провоцировали лишь ненависть и зависть ― худшие из человеческих пороков. Настя смотрела на порхающих по сцене танцовщиц и понимала, что ей никогда не оказаться на их месте, не ловить восхищенные взгляды и не кланяться благодарным зрителям под град оглушительных рукоплесканий. «Почему не я?» ― в горле девушки, не успев родиться, умирал немой вопрос, не имеющий не только ответа, но и адресата. Разглядывая какую-нибудь стройную танцовщицу, Настя желала девушке самой страшной смерти, словно перед ней находилась не безобидная балерина, а безжалостный убийца, загубивший не одну невинную душу. Будь ее воля, Настасья собственноручно подвергла бы адским пыткам очередную Одетту, возникшую на экране телевизора или на сцене областного театра. Она даже представляла, как выкалывает глаза несчастной красавице, используя для этого медную заколку в виде острого шпиля, украшенного с противоположного конца малахитовой бабочкой. Затем в своих извращенных фантазиях отвергнутая прима привязывала бедняжку бельевой веревкой к стулу, доставала из сарая старую дедушкину бензопилу и проводила заведенным инструментом по тоненьким точеным ножкам, с каждым разом прилагая все большее усилие и увеличивая глубину кровоточащего пореза. Разумеется, девушка ни с кем не делилась садистскими мыслями, даже с любящими ее до беспамятства матерью и бабушкой ― женщинами добрейшей души. Для окружающих Настасья оставалась блаженной ангелицей, нежным созданием, живущим в мире, сотканном из безоблачных грез. Ни одним своим жестом, ни единым намеком девушка не показывала терзаний, мучивших ее душу изнутри. В балетном кружке, среди таких же неудачниц, она чувствовала себя королевой, ибо там занимались девочки еще шире телом и бездарнее ее самой. Отчетные концерты, организуемые на радость родителям и учителям, приносили лишь нестерпимую боль и усугубляли осознание собственной никчемности. Настя продолжала грезить о выступлении для широкой аудитории. И однажды удача ей улыбнулась. Любая мечта, бережно взращенная в глубинах человеческого разума, обречена на исполнение. В один из теплых апрельских дней мать Насти, возвращаясь с работы, встретила в трамвае свою бывшую одноклассницу Марину. Когда-то девочки были закадычными подругами, но так сложилось, что после выпускного вечера не виделись порядка двадцати лет. В свое время Марина была первой красавицей школы и усиленно занималась музыкой. Она даже уехала в столицу, где сколотила небольшую группу, ставшую известной в узких кругах, и долгое время колесила с концертами по стране. Но годы шли, вкусы публики менялись, а Марина, всегда отличавшаяся консервативностью взглядов, не желала отступать от однажды выбранного курса. В итоге популярность группы начала падать, народ все неохотнее посещал ее выступления. Площадки, рассчитанные на добрые три-четыре сотни зрителей, со временем сменились на сцены-порожки в дешевых пивных забегаловках. В конце концов, музыканты, не желающие играть за идею, разбежались, и Марине пришлось вернуться в родной город, где она, несмотря ни на что, имела определенный статус и вызывала повышенный интерес к своей персоне. Настина мама не сразу узнала подругу, с которой разделила школьные годы. От прежней стройной красотки не осталось и следа: за два десятка лет Марина превратилась в грузную и неопрятную женщину с внушительной пятой точкой, облаченную в бесформенную черную одежду. Непросвещенный человек мог легко принять ее за продавщицу овощного ларька или кондукторшу, но никак не за служительницу искусства. Марина никогда не была замужем: всю свою жизнь женщина ждала человека исключительного, достойного бриллианта чистейшей воды, коим она провозгласила себя в далекой юности. Разумеется, ее ожидания не оправдались, и несчастная была обречена на прозябание в ипотечной однушке. За недвижимость в старенькой хрущевке возле кладбища женщина отдавала добрую половину своего скромного дохода. Зарабатывала Марина уроками игры на фортепиано в областной музыкальной школе. Примерно раз в два месяца она давала концерты в здании старой филармонии, куда приходили горожане, желающие полюбоваться на звезду, упавшую с небосклона и набившую в процессе падения не одну шишку. ― Настасья! ― закричала матушка, едва переступив порог родной квартиры. ― Настасья! Да где же тебя носит?! Девушка нехотя вышла из комнаты. ― Настенька! У меня для тебя потрясающие новости! ― улыбалась женщина, глядя на дочь. ― Сегодня я встретила свою бывшую одноклассницу ― Марину. Так вот, в эту субботу она поет в филармонии. И тетя Марина разрешила тебе выступить в антракте между ее номерами. Настя, ты даже не представляешь, какое это счастье! Тебе предстоит блистать на сцене, перед народом, на тебя будут смотреть и аплодировать, как самой настоящей звезде! ― с этими словами матушка заключила в объятия Настю, которая, несмотря на наполненную вдохновением речь родительницы, сохраняла равнодушие. Наступил долгожданный день. Накануне Настенька не спала целую ночь. Несколько раз она вскакивала с кровати, включала свет и любовалась белоснежным платьем, купленным специально для предстоящего выступления. В назначенное время девушка в сопровождении своей матушки прибыла в филармонию. У входа их встречала тетя Марина. Женщины прошли в фойе и сдали вещи в гардероб, а затем, поднявшись по широкой мраморной лестнице на второй этаж, оказались в просторном холле, залитом светом огромных хрустальных люстр, свисающих с потолка. Сердце Насти бешено колотилось, она мечтала поскорее увидеть своими глазами сцену, где сегодня должен был состояться ее триумф. Но, увы… Вместо зрительного зала тетя Марина привела гостей в небольшую комнатку со старым пианино возле окна и парой десятков стульев, расставленных неровными рядами. Сцены как таковой не было. Ее роль выполнял небольшой выступ, где кое-как расположились микрофонная стойка и барабанная установка. В столь ограниченном пространстве предстояло разместить еще и пару скрипачек, виолончелиста и саму тетю Марину, обладающую весьма внушительными размерами, ибо любовь последней к пышкам и прочей выпечке не прошла бесследно. Увидев сцену-порожек, Настенька чуть не расплакалась. Но вовремя спохватилась: ей вовсе не хотелось расстраивать маму и ее подругу. Уж если тетя Марина, когда-то блиставшая на подмостках лучших клубов страны, не гнушается столь мелкими площадками, то что говорить о ней, никому не известной танцовщице, забракованной даже местечковой балетной школой?! Минут сорок спустя появились первые зрители. К удивлению Настасьи, перед началом представления в зале не осталось ни одного свободного места. На импровизированную сцену вышла Марина, сопровождаемая жидкими аплодисментами и хихиканьем миловидной длинноволосой девицы в розовом платье с рюшами, снимающей артистку на камеру мобильного телефона. Исполнив около десятка песен, Марина откланялась и удалилась. Ее сменил коренастый мужчина лет сорока, облаченный в черную рубашку с воланами, атласный жилет и бархатные брюки. Узрев неожиданного гостя, добрая половина зрителей рассмеялась. Человек, изначально имевший претензии на аристократичность, выглядел крайне смешно из-за сальных волос с проседью, собранных в небрежный хвост, и дешевизны материалов, из которых было сшито его одеяние. Но особую комичность его образу придавали ботинки на десятисантиметровой платформе, кричащие во всеуслышание о комплексе, спровоцированном невысоким ростом своего обладателя. ― Антракт, ― пробасил странный человек в микрофон. ― Вернемся через пятнадцать минут. Парень-звукорежиссер нажал на какие-то кнопки пульта управления, и тотчас заиграла малоизвестная песня на английском языке, режущая слух жутким немецким акцентом. Настя ощутила слабый толчок в спину, оглянулась и увидела мать. Девушка поняла: настал ее звездный час. Настасья вскочила с насиженного места и впорхнула на сцену. Через пару мгновений она уже кружила в танце, сливаясь со звуками музыки и вырисовывая пируэты своим нестройным туловищем. Зрители же совершенно не замечали танцовщицы, так старательно размахивающей перед ними полненькими ручками и ножками. Мужчина в черном где-то в глубине комнаты обнимал юную девицу с пухлыми щечками, по возрасту годящуюся ему в дочери. Музыканты расставляли ноты, техник проверял провода и настраивал микрофон. Часть народу и вовсе покинула зрительный зал. Остальные же копались в мобильниках, общались друг с другом, фотографировались на память и обменивались номерами телефонов. Казалось, никто не обращал внимания на несчастную балерину. Лишь один худощавый паренек, возвращаясь из буфета с бокалом шампанского и случайно задев девушку локтем, посмотрел на нее недоуменным взглядом, каким обычно одаривают городских сумасшедших, встречая их на улицах. Домой Настя и мама шли молча. Женщина не хотела лишний раз тревожить дочь, осознавая, что творится сейчас в душе у несчастной. Девушка так надеялась, что сможет понравиться зрителям и обзавестись поклонниками, но, увы, ее мечтам было суждено разбиться о жестокую реальность человеческого непонимания. Народ достаточно тепло принимал Марину и ее песни, танец Насти он проигнорировал, как будто его и не было. Придя домой, Настя скинула пальто, молча прошла в свою комнату и закрыла дверь. Ранним утром спальный район на окраине города был разбужен пронзительным звуком сирены. По дороге, подрезая нерадивых водителей и опережая друг друга, неслись полицейская машина и карета скорой помощи. Остановившись возле новой пятнадцатиэтажки, спецтранспорт высадил сначала пятерых вооруженных парней, а затем мужчину лет сорока пяти с черной кожаной папкой в руках. Последний был старшим следователем районной прокуратуры. Навстречу служителям закона выбежала бойкая старушка в домашних тапочках и легком ситцевом халатике. Казалось, ей не было никакого дела до десятиградусного мороза. ― Ну, наконец-то! ― причитала бабуля. ― Приехали! Возле подъезда начал собираться народ. Дело в том, что в шестом часу утра жители проснулись от душераздирающих криков. Сначала заорала одна женщина, затем к ее голосу прибавился второй, тоже женский, но более грубый. Граждане проявили бдительность и сразу же вызвали полицию. Пока стражи порядка спешили к месту событий, крики превратились в слабые стоны. С каждой секундой они становились все тише и реже, а потом и вовсе стихли. Сопровождаемый вооруженным отрядом и бригадой медиков, следователь поднялся на пятый этаж, подошел к квартире, номер которой назвали соседи, и внимательно прислушался. За дверью было тихо. Полицейский нажал на кнопку звонка. Никто не открыл. Тогда мужчина махнул рукой, давая ребятам знак о переходе к более решительным действиям. Немного несложных усилий ― и крепкая железная дверь была сломана. Сжимая табельное оружие в вытянутой руке, следователь вошел в квартиру. Но всего через пару мгновений он в ужасе закрыл лицо ладонью, словно не желал более наблюдать картину, представшую перед его глазами. По долгу своей службы мужчина не раз присутствовал в местах совершения убийств, однако, с подобной жестокостью он столкнулся впервые. Недоумение отразилось и на лицах бравых ребят, застывших за спиной следователя. В небольшом коридоре, соединяющем между собой гостиную и кухню, лежала пожилая женщина со вспоротым животом: от самого солнечного сплетения и до лобка. Огромная кровавая лужа, растекающаяся вокруг туловища, уже начала подсыхать, наполняя пространство квартиры омерзительным запахом смерти. Стены, оклеенные новыми дорогими обоями, были покрыты красными брызгами. «Матерь Божья!» ― воскликнула молоденькая медсестра, едва не выронив из тоненьких рук чемодан с инструментами. Мобилизовав душевные силы и перешагнув через труп, следователь очутился в гостиной, где его с нетерпением дожидался новый сюрприз: тело женщины лет сорока пяти от роду с перерезанным горлом. Пытаясь сохранить остатки самообладания, мужчина отдал одному из бойцов распоряжение привести понятых. Сам же он присел на кожаное кресло, чудом уцелевшее в результате кровавой расправы. Но, не успел следователь вытащить из папки бланк протокола и ручку, как из спальни донесся какой-то непонятный шорох. Слуга закона схватил пистолет и направился к комнате. Отворив дверь, он увидел то, к чему точно не был готов. На полу, прижавшись спиной к батарее, сидела девочка-подросток в пуантах и пышном балетном платье, перепачканном свежей кровью. В одной руке она сжимала нож, в другой ― небольшую куклу-балерину. Ноги игрушки были переломаны пополам примерно в районе колен. Голубые глаза девочки смотрели вдаль, а на милом пухлом личике застыла блаженная улыбка…
Автор публикации
