Бабочки в декабре.

 

«Бог не только атеист, – мысли мои путались, – Он еще и эротоман»

– Надо же, – Ирина задумчиво зашуршала моими бумагами, – забыла…

«Начинается! Она забыла! А мне еще надо успеть к Насте в эти её захолустные Текстильщики. И выяснить, наконец, отношения. А надо? А они есть? О, Господи…»

– Что именно ты забыла? – я старался говорить вызывающе вежливо.

– Вот смотри, – Ирина наставила своё пижонское, якобы чеховское пенсне в мой текст, затем прицельно прильнула к линзам, – «Ты как бабочка на моей ладони, боюсь пыльцу с тебя сдуть…» Запятую не там поставил, двоечник…

– Отличник. И?

– Что «и»? – опустив пенсне, Ирина раздраженно посмотрела на меня. – Нужна бабочка! Бабочка – замковая, серединная деталь моей композиции. Раздетый фронт Маши, бабочка, и тыльный ты.

Мы сидели в студии Ирины, на Пречистенской набережной, напротив «Красного Октября». Днями, прочитав мой сюжет «Учительница близкая моя», Ирина позвонила мне. «Очарованная историей», решила сделать фотографию на «твою тему». Вызвала «лысого бородача», ассистента-осветителя и «помощника всего» Васю, «одолжила» у коллеги, фотографа Сережи Леонтовича модель Машу, пригласила меня, и вот – бабочка…

– Где в декабрьской Москве можно найти настоящую, более того, живую бабочку?

– Давай я тебе на стене фломастерами нарисую, – легкомысленно предложил я.

– Сколько тебя знаю, – Ирина вздохнула, – ты всегда был болваном! Ни ума у тебя, ни таланта, ни красоты. Рост один. И вес… Как твоя Настя тебя терпит? Такую тяжесть на себе каждую ночь. Или не каждую? Я бы на её месте…

– Хватит!

– Маша, – Ирина демонстративно повернулась к девушке, – хватит! Надень халат.

– А где гример? – жеманно оглядываясь, Маша накинула на плечи халат.

Забыв подпоясаться, Маша взяла в руки сотовый телефон. Одетой девушка выглядела почти непристойно.

– Я за неё, – сказала Ирина. – Тем более, что ты будешь размытым силуэтом.

– Я? Силуэтом? – оторопев, Маша оторвалась от телефона. – Размытым?!

– Не возбуждайся без нужды! Самым красивым в мире силуэтом! Вася, – Ирина махнула рукой «помощнику по всему» Васе, – свет пока убери. И окно приоткрой – душно.

Эхом щелкнул тумблер, студия погрузилась в интимные сумерки. И тут же потусторонним сиянием телефонов высветилось лицо Ирины и лик Маши. Из окна потянуло бельевой морозной свежестью.

– Слушай, у меня не так много времени…

– Обойдется твоя Августейшая Львица! – Ирина даже не подняла глаза от телефона.

– А ты откуда…

– Я подруга у твоей Львицы! Лучшая! – Обращая внимание, Ирина сунула пенсне в нагрудный карман приталенной рубашки.

Я внезапно осознал очевидное – точно, лучшая подруга моей лучшей подруги.

– Ты, Андрюша, старый стал, забывчивый. Помнишь, как звать тебя?

– Тебе это срочно?

Теряя часть своей божественности, Маша отчетливо хихикнула. Я и не подозревал, что она так чутко прислушивалась к нашему разговору.

– И кстати. Твоя Настя влюбилась в тебя, когда ты ей, родившейся в августе, прозвище придумал явно тайное – Августейшая Львица, знай.

– Я догадываюсь.

– Черт, как дорого! – Ирина бессмысленно уставилась на меня. – Живые декабрьские бабочки в Москве очень дорогие, знаешь?

– Купи мертвых. На булавках. Или выпиши из Нижнего Куранаха. Там дешевле.

– Насколько? – Ирина сосредоточенно смотрела в окно. – О, это острота?

– Вроде того! Ты умница, обожаю тебя! Еще раз спрашиваю, фломастеры есть?

– Забыла сказать, – сообщила Ирина, листая телефон, – тебе никуда не надо ехать.

– То есть?

– Настя сюда приедет. Слушай, а ты действительно мальчиком спал с этой учительницей? С этой Ириной… Александровной? А Настя в курсе? Она тебя к любой ведьме ревнует, и даже к твоим прошло пошлым девкам, знаешь?

– Какого черта?!

– А вдруг ты спал со мной? Вдруг я была ею? – Ирина улыбнулась одними губами. И ехидно продолжила: – Всё-таки мы с ней тезки. Ты веришь в реинкарнацию? В повторное воплощение?

«Как это глупо, – думал я, – голая девушка в халате, озабоченная Ирина, Настя, которая, вероятно, уже едет из своих Текстильщиков, эта бабочка – нагромождение нелепостей…»

– Зачем ты пригласила Настю? – «дура», хотел добавить я. Но не добавил.

– Ты, главное, не волнуйся. Всё у нас будет хорошо. Мы с Настей так решили.

– Вы?! Решили?! Слушай…

– Я вспомнила! – закричала Ирина. – Косоглазые! У них же были бабочки!

– Косоглазые это же зайцы, – неуверенно предположила Маша. – А бабочки тоже бывают косоглазые?

– Это фамилия, – пояснила Ирина, обращаясь исключительно ко мне, – подруга моя вышла замуж за Косоглазых. Идиотка!

Маша опять хихикнула. Я подумал о конечности жизни. Ирина набрала номер…

– Привет, Косоглазые! Это Ирка Покровская. Узнала, коза? Я вазу новую купила! Синюю. Китайскую. Драгоценную. Сколько? А… Сколько мы не виделись? Бог знает!

Вполуха прислушиваясь к размашистому разговору Ирины, я стал думать о том, что это – бездарная, более того, пустая затея. Написать, спустя много лет, рассказ и ждать, что в этой связи истают воспоминания, а с ними и досада, и ночные мысли о невозвратном. Тебе больше никогда не будет шестнадцать лет, а ей – двадцать четыре. Неужели ты не в состоянии принять это? Скандал с Настей, обременительная съемка… Для чего мне всё это?

– …Ладога, представь, опять рассказ настрочил. «Учительница голая моя», про его первую учительницу русского интимного и литературы. Как бы рифма! «Учительница первая моя», понимаешь? Какая-то баба и по русскому, и по языку. Ой ты, умница! Так вот! Он пишет и пишет. Выписаться никак не может. Представь, про то, как он с пожилой учительницей девственность потерял. Но было это, представь, сто лет назад. Я округлила. А нет… «Учительница близкая моя»! Этот болван не решился на слово «голая». Так вот. Я делаю фотографию на тему голой учительницы и автора. И тут главное, слышишь, Косая? Бабочка! Да не бабочка косая! Это ты Косая! Фамилия у тебя, у дуры, такая! Что-что? У тебя уже другая фамилия? Ты, мать, даешь! Направо даешь и налево!

Я затравленно оглянулся в поисках выхода. «Выход» призывно светился зеленым, цвет гармонии – то, что надо. Рядом с дверью стояла пузатая синяя ваза с тусклыми огненными драконами на женственных боках. Неряшливо облупившиеся крылья драконов должны были демонстрировать благородную архаику. А всего час назад я принял вазу за убогий садовый горшок…

– Стоять! – не отнимая телефон от уха, Ирина наставила на меня свой ненормально выгнутый грозящий перст с фиолетовым наконечником ногтя, указательный палец, засиженный кольцами. – Даже не думай! Это я не тебе. Это я одному простоватому сочинителю! Так что с бабочкой? Да. Я помню, у тебя были. Мне нужна большая и желательно живая, – Ирина оглянулась на меня, – и чтобы у нее крылышки были голубые. Или синие. Под цвет… кофточки автора. Да не он голубой! У него голубая кофточка синего цвета. Настя его, дура, купила ему! Выручай! У меня голый персонал простаивает. Да не Ладога голый, а модель Маша! Еще о чем-то хотела с тобой похрюкать… Как ты третьего-то мужика поймала, а, Диана-охотница? Четвертого?!

Альковные разговоры по телефону не имеют финала, думал я, это будет вечно…

– Представляешь, косая Косоглазая снова сменила фамилию.

Я очнулся. Ирина опять обращалась ко мне…

– Какая досада! На Кривых?

– На Малых! Худых, Пивных! Эта «наездница сверху» опять захомутала какого-то идиота, – агрессивно сообщила Ирина, – уже в четвертый раз. Сейчас она Саблина. Завидую бессмысленным бабам, которые живут бесстрашно, легко и весело меняя фамилии, как платья. В то время, как я теряю время с тобой…

– Сочувствую, – посочувствовал я, – но в деле смены фамилий ничем помочь не могу.

– Еще чего! Хотя… Ирина Ладога, звучит?

– Слушай…

– Слушай, пока коза Саблина к нам скачет, закажи пиццу, я все деньги ухнула на драгоценную китайскую вазу из фарфора. И на тебя.

– На меня?!

– На твою съемку!

Мы сдвинули два небольших стола. Включили кофеварку. Я заказал пиццу. Маша, не чинясь, помогала «по хозяйству» Васе, лысину которого компенсировала неряшливая, но, видимо, модная борода. Страдальчески кривя густо намазанные deep purple губы, Ирина по-азиатски щурилась на меня через оптику японского фотоаппарата.

– Я и не думала, что у тебя не лицо, а физиономия. Отчасти глуповатая…

– Спасибо тебе.

– Попытайся подумать о чем-нибудь умном. Хотя бы реалистично притворись…

Я придал своему лицу как можно более осмысленное выражение.

– У покойников взгляд живее, – обреченно рассмеялась Ирина.

– Ты знаешь, как смотрят покойники?

Ирина промолчала. Как мне показалось, в положительном смысле.

– Кофе готов, – сказал Маша, окончательно став обыкновенной девушкой.

– Пить будем, – робко предложил оргию Вася, – гулять будем…

Видимо садистски наслаждаясь, Вася искромсал огромную пиццу неровными рваными ломтями. Ирина решительно закинула фотоаппарат на плечо как винтовку – стволом вверх. Маша неуклюже расставила разнокалиберные чашки и запахнула, наконец, халат. Я обреченно подсел к столу, думая о том, что испугался я много лет спустя. Эта наша с Ириной Александровной любовная история могла плохо закончится для нас, но я тогда не понимал этого. Не понимая ничего, видел только её грудь, её бедра, и всё другое-прочее. А она осознавала неоднозначность нашей ситуации, не могла не осознавать. Слава Богу, что всё это было и… не совсем прошло.

– Ты с нами? – Ирина болезненно толкнула меня локтем. – Или ты на Бетельгейзе? С Настей твоей? Или с Дарьей Второй? Или с Викой? Или с Ириной… Александровной?

– Достаточно, я здесь, с тобой, за руку тебя держу.

– Ты будешь смеяться, но хочется именно этого. Хочется, чтобы тебя держали за руку – пожизненно. Я бы согласилась влюбиться даже перед смертью, ты влюбилась, а тебе – раз! – доктор говорит: «Жить вам, родная, три месяца!»

– Смерть за три месяца счастья, – сказал я, прикидывая, – вряд ли за всю жизнь выпадет больше, остальное – время докучливых надежд.

– Так вы с Настей развелись? – Ирина нахмурилась.

– Развелись, не поженившись…

– Кретины! – Ирина с отвращением оттолкнула мою руку. – Все трое!

– Ты зачем Настю сюда пригласила?

– Чтобы тебя, дурака, закрыть, в случае чего, – Ирина показала, – вот этой прекрасной грудью третьего размера прикрыть центнер твоего организма. Оцени!

– Я оценил, – этого, думаю, мне только не хватало. Что-то здесь было не так. В деле смены фамилий я не верил в женское благородство.

Мы удачно доели пиццу, когда в студию ввалилась присыпанная снегом, энергичная, белозубая пара – он и она – Саблины. Изображая счастье, Саблины несли в руках пакеты и сумки, набитые продуктами. В некоторых пакетах призывно звякало стекло. Саблина весело хохотала и целовала в губы всех без разбора. Номером два, следом за женой двигался бледно улыбающийся Саблин, крепко пожимая не протянутые руки. Я мысленно схватился за голову – пир вовремя – продолжение.

После поцелуев Ирина подхватилась:

– А бабочка-то?!

Из неприметного пакета Саблина торжественно извлекла завернутую в какую-то лоскутную попону «клетку для попугая», украшенную медной табличкой с надписью «Nero». В клетке, складывая и расправляя голубоватые крылья, страдала от одиночества крупная бабочка. На дне клетки сладко разлагался декадентский огрызок яблока.

– Временно освобожденный из застенка клетки попугай Нерон, – Саблина счастливо расхохоталась, – неприкаянным бездомным бродит пешком по квартире и без конца повторяет две фразы: «Никто меня не любит!» и «Зачем жить дальше?»

Действительно, подумал я, когда никто, то зачем?

– А это Марфа! – представляя бабочку, Саблина торжественно расхохоталась. – А по-научному бабочка Морфо! Когда Марфа заснет вечным сном, мы с Саблиным ее засушим.

Мне показалось, бабочка светилась, как кожа Маши…

Наконец, Ирина выставила штатив с фотоаппаратом «на линию огня съемок». С окоченевшей улыбкой мертвеца, не дыша, Саблина подсадила бабочку на стену. Меня установили рядом. Ирина взглянула в объектив фотоаппарата. Затем, неприлично обняв, уткнувшись лбом в интимное, сдвинула меня в сторону. Опустившись на колени, Ирина обвела мои ноги на полу мелом. «Сюда встанешь, прямо ногами встанешь, не перепутай». Потом Ирина поставила передо мной уже не обнаженную, а обыденно голую Машу. И обвела мелом ноги Маши. Затем мы с Ириной «репетировали выражение лица физиономии и положение головы».

– Смотри прямо в объектив! Серьезно улыбнись. Лоб выше, а подбородок ниже! Влево голову. Влево – это не вверх, это другое направление!

И вот всё настроено, выставлено и выверено. Неестественно замерев, все встали как смогли.

– Замечательно всё и многое другое, – сказала Ирина, не отрываясь от фотоаппарата.

Бабочка неслышно вспорхнула к потолку. Затем переместилась в сторону приоткрытого окна.

– Саблин, – закричала, истерично хохоча Саблина, – сачок давай! От Набокова!

Ситуация с побегом свободолюбивой капризной бабочки повторилась несколько раз. И каждый раз бабочка подлетала всё ближе и ближе к раскрытому окну. Как будто бабочке стало невыносимо скучно и душно. Как будто она устала быть одинокой. Как будто она хотела заснуть на вершине чистого, празднично искрящегося сугроба. Я стал понимать бабочку. Маша пошевелила затекшими бедрами. Саблина озабоченно расхохоталась. Ирина теряла терпение:

– Связалась я с тобой!

– Ты? Со мной?!

– Не пялься на Машкину задницу! На меня смотри! В твоем взгляде – весь смысл! Да не на меня смотри, а в объектив! Ты преодолел соблазн голой учительницы. И стал мудрым.

– А я преодолел?!

– А это мудрость? – разнузданным шёпотом спросил сам у себя Вася. – Может быть, это импотенция?

Смеясь, Маша вдруг разрыдалась. Саблина озадаченно расхохоталась. Я решил провалиться сквозь пол. В очередной раз «сколачивая композицию из предметов автора, модели и бабочки», Ирина стала материться в полголоса:

– Любимая собака, единственный друг, мать ее так, умерла. Гнусный муж предал и ушел к молодой козе с выменем… с именем Лола из варьете «Копакабана»! И половину квартиры бывший с собой унес, не забыл, мать его так! Саблина в десятый раз замуж вышла за своего Саблина! А я, мать меня так, в вечно неудачном ударном поиске! Одно хорошо, китайскую вазу из драгоценного фарфора купила!

– Подвиги утомляют, по себе знаю, – сказал я, – давай отложим съемку. Вы с Машей успокоитесь, все восторженно оценят твою вазу, и уже затем…

– Да пошло оно всё! Эта композиция жизни – дерьмо!

Саблина задумчиво расхохоталась. Саблин спрятался за спину жены. В сером окне я увидел груду металлического лома, нелепо сваренного в худую пирамиду – памятник Петру Первому. Над далекой головкой Петра фантомом промелькнула близкая бабочка. Молча вытирая слезы, Маша зябко передернула своими прохладными русалочьими плечами.

Вдруг с нехорошим скандальным грохотом распахнулась входная дверь студии, звонко разбилось что-то фарфоровое, утонченное и драгоценное. С беспощадным хрустом попирая каблуками китайские осколки, в студию вступила Августейшая Львица – Настя.

И тут я понял, почему Ирина пригласила Настю к себе.

Зло сощуренными глазами инквизитора, принявшего решение о продолжительной и мучительной казни, Настя смотрела не на меня, она детально рассматривала голую Машу. И Маша впервые за долгий день почувствовала себя раздетой.

«Ваза, – успел подумать я, закрывая глаза, – ваза из бесценного фарфора»

– Саблин! Твою мать! – в студии раздался душераздирающий хохот Саблиной. – Где моя бабочка?! Я убью тебя, Са-блин!..

(Пречистенская набережная, Студия Neо, суббота, 14 декабря 2016 г.)