Баба Маня

Машина, переваливаясь через ледяные кочки, медленно ползла по главной улице города в сторону бывшей шахты «50 лет Октября», в народе прозванной просто – «Полтинник».

Помигав поворотом Hyundai Solaris свернул налево и, миновав несколько пятиэтажек, покатил по проселочной дороге мимо засыпанных снегом дач.

Как ни странно, дорога здесь оказалась лучше, местами снега не было совсем, и машина ехала по чистому асфальту, и казалось, что наслаждалась безмятежной ездой.

Хутор Новоровенецкий расположился на границе с Украиной и примечателен тем, что здесь находится психиатрическая больница.

Сюда и лежит наш путь. Мы с отцом едем проведать нашу родственницу, которая уже пять лет находится в этом заведении.

Баба Маня – родная сестра маминого отца, соответственно моего дедушки Филиппа. Мамина родная тетка.

Дедушка был старше своей сестры на двадцать лет. Он родился в 1913 году, а баба Маня в 1933. Дедушка говорил, что у него было много братьев и сестер, но я помню только бабу Маню и еще его брата деда Андрея. Он был самым младшим – 1935 года рождения.

Баба Маня в молодости работала в шахте сцепщицей вагонов, и однажды ей этими вагонами придавило голову. Мама говорит, что голову собирали по частям, от этого у бабы Мани все лицо в шрамах. А еще она стала плохо слышать, страдала головными болями и, как бы сказать помягче, временами бывала не в себе.

Замуж она не вышла, детей у неё не было, так и жила одна в маленьком домике по соседству со своими братьями.

В моих детских воспоминаниях сохранилась маленькая, худенькая старушка (тогда все, кому было за сорок, казались стариками). Она говорила на каком-то птичьем языке, смешно и быстро проговаривая слова. Половина слов была на русском, половина на украинском, и от этого было еще смешнее.

После травмы баба Маня не работала, жила на пенсию и занималась рукоделием: вязала, вышивала, шила.

Со временем головные боли становились все сильней и чаще.

Движимая неизвестно какими побуждениями, баба Маня вступила в свидетели Иеговы, но вскоре выгнала взашей зачастивших к ней братьев и сестер.

Потом наступило помутнение рассудка, она сидела дома, перемазанная углем, никого не узнавала и не хотела видеть, швыряла в лицо почтальону принесенную пенсию.

Пришлось определять бабу Маню в больницу. Благодаря лечению и постоянной опеке, ей стало лучше. Она снова стала узнавать родственников, в частности, маму и отца, которые единственные из всей родни не забывали о ней и навещали каждую неделю по пятницам.

 

2

 

В эту пятницу проведать бабу Маню не удалось, и мы едем в воскресение.

Папа за рулем, я рядом, – мы едем на папиной машине. Проехав под опасно склонившимися над дорогой деревьями, подъезжаем к опушенному шлагбауму. Рядом небольшая парковка на несколько машин, она почти пуста. Только наша и черный «опель». Берем сумку с угощениями для бабы Мани и проходим на территорию больницы.

Здесь тихо и пусто. Ледяные дорожки посыпаны шлаком. По одной из них идем к одноэтажному бараку. Здесь живет наша родственница.

У входа стоят двое: женщина и мужчина, примерно моего возраста, оба курят. Женщина в синем плаще, такие были в моде в конце прошлого века. По выглядывающим из-под плаща ногам в шерстяных носках, делаю вывод, что именно она является пациенткой, а мужчина пришел ее проведать. Он одет в свитер, куртку и джинсы. Мельком взглянув на нас, они продолжают курить и о чем-то тихо разговаривать.

Мы проходим мимо них и, войдя внутрь, открываем дверь с табличкой «Комната для посещений». Это узкое помещение, метра полтора в ширину и около трех метров в длину. У окна стоит стол, скамейка и несколько стульев. На стене вешалка, на ней шерстяной платок и два больничных халата. Рядом какой-то сундук, шкаф, баки с бельем.

В нос бьет особый больничный запах, который ни с чем не спутаешь. Папа идет просить, чтобы привели бабу Маню.

Под столом серый пушистый комок, –  кошка свернулась в калачик.

В проходе, полностью его перегораживая, растянулась крупная собака неизвестной породы. Она спит и не обращает на нас никакого внимания. Нам приходится переступать через неё. Собака не шевелится, только открывает один глаз и, равнодушно оглядев комнату, вновь погружается в сон.

В больнице находится еще одна наша знакомая – Вика. Как про нее еще сказать я не знаю. Не могу сказать: ни девушка, ни женщина. Просто Вика.

Она раньше жила по соседству с моей второй бабушкой – бабушкой Машей.

Я помню Вику маленькой девчонкой – она младше меня лет на десять. Почему оказалась здесь, мне неизвестно, да и неинтересно.

Папа всегда привозит Вике пачку сигарет «Прима» и небольшой пакет, в котором лежит булочка, банан и еще что-нибудь вкусное. В благодарность за то, что она присматривает за бабой Маней, водит ее под руки, потому что та сама ходить не может.

В комнату входит пара, те что курили у входа. На столе сумка, в которой лежит печенье, пакет с соком и ещё какие-то свертки. Они садятся за стол, принимаются копаться в сумке, мужчина угощает женщину шоколадкой. Они продолжают тихо разговаривать. Мы просим их пересесть к окну, потому что бабу Маню туда провести не получится. Они пересаживаются.

В коридоре слышится шум, и папа выходит из комнаты. Он тут же возвращается, ведя за руки маленькую сгорбленную старушку, едва переставляющую ноги, она ростом не больше метра как карлик. Бабушка – божий одуванчик.

На ней линялый синий халат с желтыми цветами, синие спортивные штаны, на ногах теплые носки и розовые шлепанцы. Седые редкие волосы свисают до плеч. Я замечаю, что они вымыты и расчесаны.

– Здравствуйте, – говорю я.

Старушка смотрит на меня выцветшими глазами и равнодушно отводит взгляд. Я понимаю, что она меня не замечает, принимая за предмет интерьера, как шкаф или стол.

В комнате прохладно. Папа снимает с вешалки платок, и ловко повязывает его на голову старушки, потом один за другим накидывает на узенькие плечи оба халата.

Баба Маня гладит папину руку своей высохшей, почти прозрачной маленькой рукой.

– Жду тебя, Коля, жду, а ты все не едешь, – птичьим голоском жалуется она.

Мы сажаем её на табуретку.

– Жду, жду, – повторяет она, – а ты не едешь.

– Видишь, приехал, – успокаивает её папа, доставая из сумки горшочек, укутанный в полотенце. В горшочке пюре из растертой на блендере свинины, бабе Мане нечем пережевывать пищу, у неё нет зубов. В баночке из-под майонеза розовеет кусочек соленного арбуза. Папа разминает его ложкой, превращая в кашу.

Баба Маня сидит на табуретке, смотрит в пол. На её сморщенном лице блуждает улыбка, руки лежат на коленях, тонкие и корявые как веточки тополя пальцы теребят подол халата.

– Ждала, ждала, тебя Коля, а ты не едешь, – снова бормочет она,

– Приехал, приехал, – говорит папа, и спрашивает, – кушать хочешь?

– Хочу, – быстро отвечает баба Маня, и шепотом сообщает, – они меня тут не кормят.

– Ясно, – усмехается папа, и ловко просовывает в приоткрытые губы старушки ложку с мясным пюре.

Та двигает челюстями, перетирая деснами мягкую пищу.

Кошка трется о ее колени и тихо мяукает.

– Кошечка, – радуется баба Маня и опускает руку на пушистую голову зверька.

– Кошечка, кошечка, – подтверждает папа, зачерпывая ложкой очередную порцию. – Пить хочешь? Водичку?

– Хочу, – оживляется она, – дай, Коля, водички, а то они мне не дают пить.

Папа вкладывает ей в руку маленькую бутылочку с водой, и баба Маня жадно делает несколько глотков. Потом равнодушно смотрит на меня, и отводит взгляд.

Пара выходит из комнаты, женщина пальцами разминает сигарету. Чтобы пропустить их, мне приходится прижаться к стене. Внешне и по поведению, и по разговорам женщина выглядит совершенно здоровой, но все же есть какая-то причина, по которой она находится здесь.

Тем временем папа успевает скормить бабе Мане все пюре из горшочка, иногда окуная ложку в баночку с арбузной кашицей.

– Дай, Коля, еще попить, если есть, – просит она, и жадно допивает воду из бутылки.

Папа кладет ей в рот кусочек банана, и лицо бабы Мани расплывается в блаженной улыбке.

– Она говорит – это кукурузка, – улыбаясь сообщает папа.

– Кукурузка, – подтверждает старушка, и весело говорит, – Родина моя – кукурузка…

Мужчина и женщина возвращаются, он собирается уходить, она снимает плащ и вешает его на вешалку. По всей видимости им пользуются все, кто выходит на свежий воздух. Они забирают свою сумку с продуктами, целуются и покидают комнату.

Баба Маня доедает банан, папа салфеткой вытирает ей лицо и выходит позвать Вику, чтобы та отвела старушку в палату.

Кошка облизывает скрюченные пальцы бабы Мани.

– Кошечка, – шепчет она, – ну, хоть пальчики полижи, кашки у меня нет…

Приходит Вика, с ней женщина неопределенного возраста, обе улыбаются, и я вижу, что у них почти нет зубов. Они подхватывают бабу Маню под руки и ведут к двери.

– До свидания, – говорю я, но мне никто не отвечает.

– До свидания, Коля, – чирикает с порога баба Маня.

– До свидания, – отвечает папа, складывая в сумку пустую посуду.

Мы выходим из помещения, и я делаю несколько глубоких вдохов, выталкивая из легких больничный воздух.

Садимся в машину, едем в обратную сторону, на повороте стоит мужчина, который проведывал женщину. Мы останавливаемся, он садится на заднее сиденье.

– Спасибо, – говорит он, – а то уехать нечем: маршрутки сегодня не ходят, и местные не останавливаются.

Мы снова проезжаем мимо заснеженных дач, возле крайней пятиэтажки мужчина просит остановить. Он благодарит и выходит аккуратно закрыв дверцу.

Машина медленно ползет в центр города, переваливаясь через ледяные кочки…