Часть вторая
Хотя я не воспринимал тебя как женщину в полном смысле этого слова, напротив, мысль о тебе, восемнадцатилетней, ещё девчонке, тинэйджере, сама по себе была нелепа, абсурдна, несерьезна, и даже смешила меня, подспудно я всё же ожидал небольшого перформанса, обязательно с участием подаренного мной намедни кулона Сваровски, – его неизбежность логически вытекала из многозначительности и недосказанности наших шуток в адрес друг друга, телефонных разговоров и мимолётных встреч – мой прогноз оправдался и превзошёл все ожидания. Придя в офис в назначенный день, я увидел тебя: это был не вчерашний угловатый подросток нежного возраста, но молодая привлекательная женщина. Сбросив оболочку тусклых, бескрайних толстовок, ты перебралась в новый, яркий наряд: чёрные ботильоны, синие обтягивающие брюки, красная водолазка и изящный кулон – так известные чешуекрылые, пройдя стадию куколки, превращаются в имаго, и эта маленькая волшебная перемена ознаменует только одно, важное для всего мира событие – переход во взрослую, половозрелую жизнь. Ошеломлённый неожиданным превербальным вступлением, восхищенный, я опешил. Мои рецепторы, голодные, но верные сторожевые псы, учуяв неладное, жадно схватили подмену, и, приняв новые, удивительные, комплементарные формы, шифруя цвет, звук и запах, зашлись в неистовом, безудержном электрическом лае. Трансформация преобразила тебя, Алиса. Твои миниатюрные прелести, доселе терявшиеся в просторных одеждах, едва ощутимые, теперь изысканно и соблазнительно облачённые в облегающее буйное красное, предстали перед мной совершенно в другом свете – маленькие, но сильные и гордые кастаньеты, пожалуйста, не красней и прости мне эту небольшую дерзость, поверь, я очень долго искал подходящий эпитет, и вот, прослушивая Легенду и Булериас, внезапно обнаружил его здесь, в музыке – и в этом я нашёл своё очарование и шарм. Прошу не беспокойся за испанцев, уверен, они не будут против этой аналогии, скорее, наоборот, будучи народом весьма и весьма музыкальным и, следовательно, поэтичным, останутся польщены сей лирической параллелью. Элегантная, как аргентинское танго, сочная, как спелый персик, ты была прекрасна. Великолепие откровенными, тёплыми, тонкими потоками струилось из тебя и проступало во всём: в дерзко неприкрытой юности, грации, лукавой улыбке и понимающем, слегка торжествующем взгляде, похоже, ты догадывалась, что происходит со мной, чувственности оголившейся белой полоски спины, припорошенной арабеской нежного пушка, когда ты нагнулась, и проступившего через тугие, упругие брюки рельефа твоего десу, всколыхнувшего во мне целый каскад неприличных фантазий. Это было торжество женственности, ликование красоты, триумф изящности. С обходительностью гейши синекрасная бабочка с изящным кулоном порхала вокруг меня, наполняя комнату феромонами и нежным скрипичным щебетом, настолько нежным, насколько способен этот удивительный инструмент. Но не только – визуальным эквивалентом звука и запаха был лёгкий лучистый свет, цвета серебристого бархата, живой, переливающийся, радостный, распространяясь от тебя кнаружи, он плотнел, бродил, насыщался, наливался соком скороспелого фрукта, заливая плотной, непроницаемой завесой всё вокруг, и потом рассеивался эфемерным, скоротечным, летучим сладостным воспоминанием. Наблюдая за происходящей феерией, сидя на захваченном мною диванчике, я буквально кожей ощущал свою диаметральную противоположность, и эта огромная контрастность невольно погружала меня в грусть. В какой-то момент, запорхавшись, ты подлетела и села возле меня, на расстоянии руки, и я, огромный, неуклюжий снеговик, начал таять в лучах солнца твоей улыбки, сидел, судорожно глотая воздух, частицы внутри меня крутились с огромной, световой, космической скоростью, и, казалось, задержись ты немного дольше возле меня, я бы аннигилировал. Преодолев неловкость, я спросил могу ли я пригласить тебя на кофе, ты с оговорками согласилась – только во время обеда и ненадолго, это было сказано с улыбкой – то была снисходительность королевы к своему вассалу: даже здесь ты была прекрасна в своей доброте и благородстве. Тотчас же из моих глаз, ушей, носа и кожи внезапно хлынули толпы маленьких лысых человечков, устремившись зачем-то вверх, зайдя в приступе кашля, они кричали, толкались, что-то клеили и шили, но вот, прошло несколько мгновений и на моей голове, на кривом, собранном из тысяч маленьких палочек, флагштоке, словно лоскутное одеяло, безжизненно красовался белый флаг. Я капитулировал перед тобой, Алиса.
PS. Всё вышесказанное имеет также потайной, практический смысл: когда ты пойдёшь на свидание со мной, пожалуйста, не облачайся в худи, чёрт возьми, худи худят тебя, а одень что-нибудь, что будет напоминать мне Испанию, мне очень нравится эта сильная, гордая и музыкальная страна.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Автор публикации
Не менее яркий гейзер бушующей от вожделения фантазии персонажа, которому что-то кажется. Но что кажется читателю? Читаем фрагменты чего-то монументального, но не представляем себе, что оно такое. Вам, Бытыр, надо было закончить эту удивительную музыкальную арабеску, чтобы показать читателю не только содержание фантазий и видений персонажа, который так бурно воспринимает существо женского рода. Издали. Но вот что будет, когда это, закованное в тяжелые доспехи современной моды, существо окажется в десяти сантиметрах от персонажа? Может, весь пламенный пыл исчезнет? Или не исчезнет? Что там у Вас в голове.
Батыр, Ваше произведение напоминает мне одну из картин Айвазовского, где бушующее море повествует о о бушующих чувствах. Но это всего лишь картина. Яркая, цветастая, но картина. А где все остальное – встречи, радость, разочарование, расставание? Где живописание человеческих действий. Где находится цель? В чем ее суть?
Знаете, почему Вас застопорило? Потомку что Вы щедро израсходовали все краски на создание великолепного языкового полотна, то есть художественный материал на описание эмоционального настроения человека. А что вы оставили на потом? Ваша картина чудесна, но в ней жизни. А жизнь в рассказе, это – взаимодействие героев. У Вас нет героя и нет героини. Может, Вам следует создать их? А потом уничтожить? Может, Вам стоит раздвинуть рамки зарисовки, превратив ее в рассказ, или даже в повесть?
Спасибо, Денис. Я планирую написать пять частей. Третья – первая и единственная полуторачасовая встреча, которая состоялась вне рабочих стен. Эта встреча не только изменила меня, она оплодотворила меня. Четвертая – несколько строк, в которых описывается наша последняя деловая встреча, где Она, увы, ясно даёт понять, что я не интересен. И пятая – заключительная, мои чувства, переживания, изменения (например, я прилично сбросил вес) и размышления, почему и как 44 мужчина увлекся 18 девчонкой.
Везде, где нет Её (например, мои приготовления к встрече, мои размышления после встречи), выходит довольно обыденно. Обыкновенно. И я не знаю, как выдержать стиль. Я думал, что, может, и написать так, но, произведение выглядит двубоко, как будто его написали разные авторы, например, Набоков и Миллер. Чтобы было наглядно, я могу отправить набросок третьей части в личку.